Детдом

Егор, снова отвернувшись, продолжал настраивать инструмент, а по-прежнему невидимый осветитель Игорь, вероятно в знак протеста, сделал все бегающие лучи красными, отчего внутренность помещения стала похожей на преисподнюю накануне совершения недавно описанной Усиками сделки. Иногда Игорь проводил лучом вдоль трубы и тогда она миражом возникала прямо в воздухе, похожая на влажную, кровоточащую царапину.

– Очень простую, Женечка, очень простую. Вы продаете мне свою легенду, существующую на сегодняшний день. Все это – несчастное детство, брошенные дети, интернат для умственно-отсталых, гуру-шизофреник, концерты на молкомбинате и макаронной фабрике и детдомовцы, объедающиеся потом макаронами с сыром, огромное количество слюнявой жалости, вываленное на ваши стриженные головы нашими добрыми гражданами, которые просто горючими слезами заливаются, когда видят, что кому-то еще хуже, чем им, а если кому-то вдруг лучше, то тут же готовы и глотку перегрызть… В общем, весь набор в одном флаконе. Я сначала даю вам деньги, так сказать, аванс, а уже потом беру эту историю и делаю из нее по всем правилам конфетку, которую и представляю вам на окончательную подпись и одобрение. Если вам там что-то конкретное покажется оскорбительным или еще каким, вы это сможете поправить или вовсе убрать. А после того, как вы эту конфетку одобрили, вам вообще ничего делать будет не надо, кроме того, что вы и так умеете – петь и музыку играть. Обо всем остальном я и мои люди позаботимся. И, заметьте, никаких больше продаж и покупок. Вы вольны делать все, что вам заблагорассудится, вольные, как птицы в полете. Наоборот, это мы будем к вам приспосабливаться…

– Зачем это вам? – спросил Владимир. – Вы говорили, что не хотите лукавить. Будьте так любезны. Приспосабливаться к нам, когда звездный дуэт можно сделать из обезьяны и крокодила. Зачем? Простите, но мы что – так дорого стоим?

– Вы стоите столько же, сколько любые на вашем месте, – Усики подобрались, но почти не задержались с ответом. – Для вашей группы уже состоялся нулевой цикл раскрутки, у вас просто уникальные для сегодняшней эстрады (и при этом подлинные!) биографии. Все это – сэкономленные деньги, которые пришлось бы вкладывать в мартышек и аллигаторов. Естественно, что я предпочитаю беседу с вами походу в зоопарк или экспедиции в джунгли.

– Благодарю вас… за интересную беседу! – поклонился Владимир. – Мы обязательно подумаем над вашим предложением.

«А может быть, они все-таки понимают метафоры? – засомневались Усики, уже садясь в машину и оглядываясь на тяжелую дверь, ведущую в полуподвал стоящего на отшибе дряхлого особнячка. – Ну, вот хотя бы этот, который у них за главного? И тогда я зря сказал про зоопарк…»

* * *

– Вовочка, это ты? – обрадовалась хозяйка, закутанная в уютный, обширный, цветастый байковый халат, из тех, что продаются на вещевых рынках с надписью «большие размеры». На ее голове рядами выстроились вроде бы уже давно исчезнувшие из продажи оранжево-желтые бигуди, которые перед употреблением надо варить в кастрюле. – Проходи, проходи, мальчик мой. А у меня, как знала, как раз беляши готовы. Маленькие, как ты любишь. А чего ж ты один, без Олечки, без мальчиков?

– Прошу прощения, Клавдия Петровна, за несвоевременный и необъявленный визит. Я пытался позвонить, но ваш мобильник не отвечает, а городской телефон все время был занят…

– Это я с подружками болтала, – вставила Клавдия Петровна, но сбить Владимира с недосказанной формулы было невозможно в принципе.

– Если я помешал вам, нарушив вашу приватность, скажите мне, пожалуйста, об этом, и я немедленно покину ваш дом, принеся вам соответствующие извинения.

– Вовочка, ну ты хоть среди своих эти Аннушкины штучки брось, а? – досадливо сказала Клавдия Петровна. – Уши же вянут слушать. Я все понимаю, надо быть вежливым, но…

– Скажите мне, пожалуйста… – непреклонно начал Владимир.

– Все, все, все! – воскликнула Клавдия Петровна. – Ты не нарушил мою приватность и я рада тебя видеть! Все!

– Спасибо за то, что согласились принять меня в неурочное время, – Владимир наклонил голову, привычно переобулся в безразмерные байковые шлепанцы неопределенного цвета (похожие когда-то выдавали посетителям музеев) и прошел в большую из двух комнат. – Как здоровье Ларисы Тихоновны?

– Да все также! – вздохнула Клавдия Петровна. – Без перемен. Врачи все ходят, ходят, чего-то назначают, да только мне кажется, что без толку это все. А ходят-то потому, что я им деньги плачу…

Лариса Тихоновна, престарелая мать Клавдии Петровны, несколько лет назад перенесла средней тяжести инсульт, а потом, не до конца оправившись, встала с кровати «цветочки полить», упала и сломала шейку бедра. С тех пор она фактически превратилась в лежачую больную, за которой нужен был постоянный уход. Клавдия Петровна ни на что не жаловалась, но ей приходилось нелегко, так как с каждым проведенным в постели годом старуха становилась все более капризной и нетерпимой. Когда из-за развившейся глаукомы она перестала разбирать текст в книгах и газетах (проработав всю жизнь учительницей словесности, Лариса Тихоновна всегда много читала), она не удовлетворялась телевизором (там все ерунду какую-то показывают!) и требовала, чтобы ей каждый день читали вслух.

– Если Лариса Тихоновна не спит, я могу почитать ей, – предложил Владимир.

– Посмотрим потом, – отмахнулась Клавдия Петровна. – Ты ведь небось не затем пришел, чтоб старухе Драйзера вслух читать. Сначала чаю выпьем с беляшами да поговорим.

Владимир помог Клавдии Петровне накрыть маленький столик у окна (сервировка стола входила в детдомовскую программу обучения этикету). Сам заварил и сам разлил чай в низкие широкие чашки («когда мужчина приглашен на чаепитие с дамой, он заваривает и наливает чай, а дама подает на стол сладости»). Когда Клавдия Петровна вернулась из кухни с тарелкой аппетитно-масляных беляшей, Владимир встал, пододвинул ей стул и не садился, пока не села хозяйка.

– Да ну тебя, оглашенный! – махнула рукой Клавдия Петровна, но видно было, что ей приятно. Про себя она решила, что потом все-таки попросит Вовочку минут двадцать почитать матери. Лариса Тихоновна явно выделяла Владимира, благоволила к нему и говорила, что он «не наглый, как все нынешние». К тому же Владимир вслух читал «громко и с выражением», как обычно читают ученики третьего класса. Если он сегодня порадует старуху чтением, то она помягчает и, возможно, у Клавдии Петровны в кои-то веки выдастся спокойный вечерок, без дерганий и бесконечных придирок, с возможностью посмотреть телевизор…

– Ну давай, выкладывай, зачем пришел? – строго и даже грубовато велела Клавдия Петровна после первой чашки чая.

Она вытерла вспотевший лоб клетчатым носовым платком, а Владимир привычно, словно испрашивая поддержки, окинул взглядом фотографии и полки на стенах. На фотографиях были изображены по преимуществу выстроившиеся в ряды люди с фирменными советскими улыбками и умеренно стеклянным выражением молодых лиц. На каждой фотографии где-то в рядах стояла и молодая Клавдия Петровна. Несколько фотографий отображали встречу зрелой Клавдии Петровны времен ее профсоюзной карьеры с какими-то, должно быть, известными людьми опять же советских времен. На полках, кроме немногочисленных книг, стояли грубоватые, тускло блестящие кубки с эмблемами. Когда-то, в далекой молодости, Клавдия Петровна успешно толкала ядро и на пике формы заняла четвертое место на чемпионате Советского Союза. Кубки были ее честно заработанными призами. В целом комната имела какой-то мемориально-ностальгический вид. Где-то в углу явно напрашивалось пыльное красное знамя с золотыми кистями и пионерский барабан. Со всей прочей обстановкой явно дисгармонировал висящий у входа большой бумажный плакат, изображавший ансамбль «Детдом», в полный рост и в полном составе стоящий на сцене.

– Некоторые события последнего времени поставили меня в тупик, – спокойно сообщил Владимир. – Это касается не только меня. Поскольку я некоторым образом отвечаю за… за весь наш ансамбль…

– Кто приходил и что говорил? – спросила Клавдия Петровна. – Говори коротко и без подходов.

Владимир, насколько возможно сократив «подходы», рассказал о визите Усиков, патриота, и о разговоре, который состоялся между Ольгой и Огудаловой.

– Я, если позволите, Клавдия Петровна, не совсем понял, что именно им от нас нужно? Если дело обстоит именно так, как описал господин с усиками, то почему бы им не выпустить на сцену кого угодно, попросту придумав им «несчастную» биографию, аналогичную нашей. А если дело все-таки в каких-то наших личных талантах и находках, то почему никто из них об этом даже не упомянул? Как можно эксплуатировать что-либо, не называя этого и не признавая его существования! Это просто неудобно и, конечно, нерационально. Может быть, вы сочтете возможным мне объяснить?

Клавдия Петровна долго молчала, опустив голову и то и дело прикладывая к лицу и шее платок. Потом сокрушенно покачала головой.

– Ох, Вовочка, если бы я сама могла во всех этих современных делах разобраться и тебе подсказать! Я ведь росла и на ноги становилась, когда и слова-то такого – «бизнес» – в помине не было. Слова-то я выучила, конечно, а толку что! Старую собаку новым штукам не научишь… Если хотите и дальше тем же делом заниматься, придется вам, видно, идти на поклон к кому-нибудь из этих…

– Простите, но об этом не может быть и речи! – резко возразил Владимир. – Ваше сотрудничество с нами, Клавдия Петровна, устраивает нас по всем параметрам. Мой же визит к вам объясняется единственно моим желанием прояснить для себя окружающую нас на данный момент остановку.

– Я тебе так скажу, Вовочка: на данный момент несколько средних размеров акул, почуяв добычу, кружат вокруг вас в мутной воде и прикидывают степень вашей съедобности и тот кусок, который удобнее отхватить первым. Вот мадам Огудаловой явно наша Оленька приглянулась… А о талантах – ты спрашивал – они не упомянули по одной простой причине: деньги их интересуют гораздо больше. Я даже и не знаю, как это все получилось. Даже самой себе, не то что тебе объяснить не могу. Жили, жили, вроде бы вообще о деньгах не думали… Соцсоревнования всякие, честь страны, коммунизм – светлое будущее… – Клавдия Петровна бросила задумчивый взгляд на стены. – А потом вдруг – р-раз… и они, проклятые, на первом месте оказались… Непонятно… Где ж это все до времени пряталось-то?

– Значит, если мы и дальше хотим развиваться в этом же направлении, нам понадобится еще чей-то совет? – уточнил Владимир.

– В самую точку! – с облегчением сказала Клавдия Петровна. – Ты не думай, я вас, пока я вам нужна, не брошу, а только… Слушай, а что там сейчас Аркадий-то, гура ваш? В своем уме или как? Сама понимаю, что не дело, но как-то же вы с ним умудряетесь советоваться. Вот и клип сделали ни на кого непохожий – многим, я знаю, нравится…

– Надо говорить «гуру», – педантично поправил Владимир. – К сожалению, у Аркадия Николаевича сейчас не лучший период. Женя и Дмитрий недавно навещали его в больнице…

– Не надо бы Димочке лишний раз туда ходить. Сам бы лучше сходил или Егорка с Олечкой. Не ровен час…

После начала творческой деятельности ансамбля «Детдом» диагнозы членов группы нигде и никем не афишировались. Даже ушлые журналисты как-то описывали все в прошедшем времени: воспитывались в интернате для умственно-отсталых, а потом… Потом, получается, вылечились полностью и окончательно. Святая сила искусства. Или изначально были здоровы, что тоже годится. Карательная психиатрия, печальная участь оставшихся без родителей детей…

Все эти варианты не имели никакого отношения к истине. Относительно психически здоровым можно было считать Владимира, у которого из-за событий раннего детства, возможно, действительно сформировалась лишь функциональная задержка развития. У Ольги не было никакой задержки, зато имелось множество плавно перетекающих друг в друга страхов, от которых она время от времени пряталась в самые неожиданные места. Особенно она почему-то боялась воды, никогда в течение сознательной жизни не плавала ни в реке, ни в бассейне и даже не принимала ванну. Мылась только под душем. Женя имел в своем активе периодически (впрочем, в последние годы достаточно редко) возникающие припадки неконтролируемого буйства, которые, несмотря на внешнюю Женину субтильность и маленький рост, делали его опасным для окружающих. Егор же иногда, без всяких внешних причин, попросту «отключался» и тогда ложился на кровать или на пол и лежал молча, глядя перед собой широко открытыми глазами и не отвечая на вопросы окружающих. Врачи полагали, что в Женином и Егоровом случаях речь идет о какой-то очень ранней, скорее всего, перинатальной травме и следующем за ней органическом поражении головного мозга. Сия травма уже случилась, все свои поражения нанесла, и теперь с ней можно было только жить, надеясь на какую-то последующую компенсацию. Ольге традиционно ставили диагноз «неврастения». В случае же Дмитрия явно имел место какой-то процесс и прогноз все время оставался муторно-неясным. Когда Дмитрий впадал в окончательный пессимизм, он всегда приставал к Жене (почему-то только к нему) с одним и тем же вопросом: «Обещай мне, если я окончательно свихнусь, лягу в угол и буду слюнями истекать, ты меня убьешь. Пристрелишь или еще как-нибудь, все равно. За грех это не сочтется, потому что я тогда буду уже не человек. А мне так спокойнее жить будет. Обещаешь?» – Женя, серьезно кивая, каждый раз обещал непременно пристрелить друга в случае вышеописанного неблагоприятного развития событий. Дмитрий, как ни странно, после очередного такого обещания сразу успокаивался.

– Аркадий Николаевич сам просил Дмитрия прийти, – пожал плечами Владимир. – Сказал, что давно с ним не беседовал. Вы же знаете, когда у него обострение, ему с Дмитрием сподручнее всего. Я не сумел отказать… Вы думаете, можно спросить у Аркадия Николаевича?

– Да нет! – тяжело вздохнула Клавдия Петровна. – Что там у сумасшедшего спрашивать! Так это я, от безысходности.

– Из любого, самого сложного положения обязательно есть выход, – назидательно произнес, как будто бы прочитал в конспекте, Владимир. – И мы его обязательно отыщем. А сейчас, Клавдия Петровна, я с вашего позволения съем еще один, последний, но от этого не менее восхитительный беляш и отправлюсь к Ларисе Тихоновне.

– Благослови тебя Господь… – тихо сказала Клавдия Петровна. – И прости меня, дуру неверующую.

Глава 4

В единственной комнате квартиры явно доминировал компьютер. Все остальное жалось по стенкам и вело себя скромнее некуда. Компьютер и его технические прихлебатели стояли на очень большом, старом, совершенно не компьютерном столе и были переложены книгами, как яблоки для сохранности перекладывают сухой травой. Причем физиономия у этого компьютера была откровенно мужской. А в хозяевах, напротив, числилась женщина. Уже известная нам Анджа, она же – Анжелика Андреевна Аполлонская.

– Анджа, скажи честно, ты что – волнуешься? – спросила сидящая в кресле полная, красивая и ухоженная женщина. Особенно хороши были у нее предплечья, белые, округлые, с тонкими золотыми браслетами. День стоял по-весеннему знобкий, в квартире гуляли, проветривая сами себя, веселые, засидевшиеся за зиму по щелям сквозняки. Несмотря на это гостья была в платье без рукавов, но с высоким воротом, скрывающем шею.

Сама хозяйка сидела у стола на крутящемся офисном стуле и теребила длинными пальцами компьютерную мышь.

– По-видимому, да, – откликнулась она с ноткой сомнения в голосе.

– Но почему? Ты что, до сих пор… до сих пор испытываешь к Олегу какие-то чувства?

– Не говори ерунды!

– Почему же это ерунда? – меланхолично вопросила гостья. – Вполне нормально, по-моему. В юности любовь-надежда. В старости любовь-благодарность…

– За что же это я, по-твоему, должна его благодарить? – искренне удивилась Анджа.