Агент на передовой

– Я правда считаю, для тебя это было бы по-настоящему яркой вспышкой.

– Это еще почему, Дом?

– Господи! Я тебе предлагаю золотую возможность своими руками реорганизовать внешнее русское отделение, которое слишком долго находилось в тени. С твоим опытом ты это сделаешь за какие-нибудь полгода. Вот оно, творчество, оперативный простор и твой конек. Чего еще можно желать в такой период жизни?

– Что-то я тебя не понимаю, Дом.

– Не понимаешь?

– Нет.

– Хочешь сказать, тебя не ввели в курс дела?

– Они сказали, чтобы я пришел поговорить с тобой. Я пришел. Вот, собственно, и всё.

– То есть ты не в курсе? О господи. Иногда я себя спрашиваю, каким местом они там думают, в отделе кадров. Ты говорил с Мойрой?

– Может, она посчитала, что будет лучше, если я это услышу от тебя, Дом. Ты, кажется, что-то сказал про внешнее русское отделение, которое слишком долго находилось в тени. Если речь идет о Гавани, то это не внешнее отделение, а мертвая подстанция под эгидой Лондонского управления, мусорная свалка для перемещенных дезертиров, которым уже грош цена, и средней руки информаторов, покатившихся по наклонной плоскости. Казначейство вроде как собиралось его ликвидировать, да, видно, запамятовало. И вот это ты мне всерьез предлагаешь?

– Гавань – далеко не свалка, Нат. По моим меркам. Да, там найдется пара служак, из которых песок сыплется, согласен. И есть источники, которые пока себя не реализовали. Но есть и первоклассный материал для того, кто знает, где искать. И очень даже возможно, – словно вдруг вспомнил, – сделать себе имя в Гавани и заслужить повышение в Русский отдел.

– А сам ты, случайно, не рассматриваешь такую перспективу, Дом? – спрашиваю я.

– Какую, старина?

– Карьерный рост в Русский отдел. За счет Гавани.

Он хмурится и неодобрительно надувает губы. Я вижу его насквозь. Должность в Русском отделе – желательно во главе оного – мечта его жизни. Но не потому, что он знает эту область, обладает опытом или говорит по-русски. Ни первого, ни второго, ни третьего. Обычный городской парень без всяких лингвистических способностей, вскочил в уходящий поезд, а зачем его вообще взяли, он и сам, я думаю, не понимает.

– Ежели, Дом, ты всерьез об этом подумываешь, то я готов совершить такое путешествие с тобой за компанию, коли не возражаешь. – Я его поддавливаю, то ли игриво, с издевочкой, то ли сердито, сам не знаю. – А может, ты собираешься отодрать наклеечки с моих отчетов и присобачить их на свой собственный, как ты это сделал в Будапеште? Просто спрашиваю.

Он обдумывает мои слова, то есть сначала разглядывает меня поверх сложенных домиком пальцев, потом устремляет взор куда-то мимо и снова переводит на меня, словно желая убедиться, что я еще здесь.

– Вот мое предложение, Нат, в качестве главы Лондонского управления. Хочешь – соглашайся, не хочешь – не надо. Я официально предлагаю тебе занять место Джайлса Уокфорда в качестве главы подстанции Гавань. Пока я являюсь твоим временным начальником, ты находишься в моем распоряжении. К тебе переходят агенты Джайлса и все подотчетные средства. А также представительские расходы или что там от них осталось. Я бы тебе советовал хвататься обеими руками, а отпуск продолжить как-нибудь в другой раз. Что скажешь?

– Не получается, Дом.

– Это еще почему?

– Я должен переговорить с Прю.

– И когда ты с ней переговоришь?

– Наша дочь Стефани скоро отмечает свое девятнадцатилетие. Я обещал свозить ее и Прю на недельку покататься на горных лыжах, прежде чем она вернется в Бристольский университет.

Он подается вперед и с театральной озабоченностью заглядывает в настенный календарь:

– Когда, говоришь?

– У нее начинается второй семестр.

– Я спрашиваю, когда вы уезжаете на каникулы?

– Суббота, пять утра, со станции «Станстед», если ты хочешь к нам присоединиться.

– Предположим, вы с Прю переговорите и придете к положительному решению. А я попробую удержать Джайлса на месте еще на недельку, если, конечно, он не пожелает упорхнуть раньше времени. Ты будешь доволен или нет?

Хороший вопрос. Буду ли я доволен? Я остаюсь в Конторе, работаю с прицелом на Россию, пусть даже питаюсь объедками с его стола.

А вот будет ли довольна Прю?

?

Сегодняшняя Прю – это уже не та преданная жена «конторщика» двадцатилетней давности. Хотя по-прежнему бескорыстная и прямая. Такая же веселая, когда позволяет себе расслабиться. И готовая служить на благо миру, но только не секретной службе. Отличный адвокат среднего ранга. А когда-то она прошла курсы противодействия средствам наблюдения, аварийной сигнализации и использования конспиративных почтовых ящиков для передачи спецматериалов, а также сопровождала меня в Москву. В течение четырнадцати напряженных месяцев мы вместе боролись с постоянным стрессом, зная, что наши самые интимные разговоры прослушиваются, просматриваются и анализируются на предмет проявлений человеческой слабости или несоблюдения правил безопасности. Под чутким руководством главы отдела – того самого Брина Джордана, которого спешно призвали на заседания обеспокоенного конклава наших партнеров-разведчиков в Вашингтоне, – она исполняла свою роль в срежиссированных сценках из супружеской жизни, призванных обмануть вражеских перехватчиков.

Но во время нашего второго пребывания в Москве Прю забеременела, а с этим пришло резкое разочарование в Конторе. Всю жизнь заниматься обманом… у нее пропало такое желание, если оно вообще когда-то было. А еще она не желала, чтобы ребенок родился на чужой земле. И мы вернулись в Англию. Может, после родов передумает, сказал я себе. Но я плохо знал свою жену. В день, когда родилась Стефани, отец Прю умер от инфаркта. Благодаря его завещанию она тут же выкупила викторианский дом в Баттерси с большим садом и яблоней. Знак был дан более чем красноречивый: «Теперь я живу здесь!» Наша дочь Стеф, как мы ее вскоре окрестили, не станет дипломатическим ребенком, каких мы много видим вокруг – брошенных на нянек, таскаемых за родителями из страны в страну, перебрасываемых из одной школы в другую. Она займет свое законное место в обществе и будет ходить исключительно в государственную школу, никаких тебе частных заведений или пансионов.

И чем же теперь займется Прю? Продолжит то, что бросила. Станет юристом по защите прав человека, защитницей угнетенных. Но ее решение не означало внезапного разрыва. Она разделяла мою любовь к королеве, родной стране и родной службе. Я разделял ее любовь к закону и справедливости. Она отдала Конторе что могла, больше не просите. С первых дней нашего брака она была не из тех жен, которые рвутся на рождественскую вечеринку у шефа, или на похороны высокопоставленного коллеги, или на званый вечер для младших сотрудников и их семей. Что до меня, то я никогда не чувствовал себя своим на посиделках с ее коллегами радикальных взглядов.

Но разве мы могли предвидеть, что посткоммунистическая Россия снова, вопреки всем надеждам и ожиданиям, станет недвусмысленной угрозой либеральной демократии во всем мире, а значит, командировки будут следовать одна за другой и я, муж и отец, буду все свое время проводить вне дома?

Но сейчас-то моряк вернулся домой, как любезно выразился Дом. Последние годы стали для нас обоих, а для Прю в особенности, серьезным испытанием, и у нее были все основания рассчитывать на то, что я осел на суше навсегда и начну новую жизнь в «реальном мире», как она повторяла, пожалуй, слишком часто. Мой бывший коллега открыл в Бирмингеме клуб путешествий для детей с физическими недостатками и божился, что никогда еще не был так счастлив. Не говорил ли я раньше, что сам о чем-то таком подумываю?

Глава 4

В оставшиеся дни перед нашим предрассветным отъездом из Станстеда я ради сохранения семейной гармонии изображал, что обдумываю, согласиться ли на эту тоску смертную, которую мне предлагает Контора, или поставить жирную точку, о чем давно говорила Прю. Она терпеливо ждала. А Стеф заявила, что ей без разницы. В ее глазах я среднестатистический бюрократ без шансов чего-то добиться, какие бы усилия ни прилагал. Она меня любила, но немного свысока.

– Давай, браток, смотреть правде в лицо. Они ведь не пошлют нас в Пекин, где ты будешь послом, и не дадут тебе рыцарского звания, правда? – весело обратилась она ко мне во время обсуждения этой темы за ужином. Я, как всегда, стойко принял удар. Дипломат за границей – это, по крайней мере, статус. А возвращаясь на родину, я превращаюсь в серую массу.

Лишь на второй вечер, уже в горах, пока Стеф развлекалась с итальянскими подростками из нашей гостиницы, а мы с Прю тихо наслаждались сырным фондю и парой рюмашек кирша в «Марселе», мною овладело непреодолимое желание раскрыть перед женой карты по поводу поступившего от Конторы предложения – по-настоящему открыться, а не ходить вокруг да около, как я собирался, не сочинять очередную легенду, а рассказать ей все как есть. После всего, что Прю со мной испытала за столько лет, она заслужила хотя бы этого. По ее молчаливой отрешенности нетрудно было догадаться, что она уже поняла, насколько я далек от того, чтобы открыть клуб для детишек-инвалидов, мечтающих о путешествиях.

– Это одна из тех захиревших подстанций, которые почивали на лаврах славных дней холодной войны и с тех пор палец о палец не ударили, – начинаю я мрачно. – Такой мультяшный Микки-Маус, которого от мейнстрима отделяют десятки световых лет, и мне предстоит либо поставить его на ноги, либо поскорей проводить на кладбище.

В тех редких случаях, когда мы с Прю заводим разговор о Конторе, трудно понять, плыву я по течению или против. Поэтому стараюсь опробовать оба варианта.

– Мне казалось, ты всегда говорил, что не стремишься быть начальником, – мягко возражает она. – Ты предпочитал оставаться на вторых ролях, вместо того чтобы бить баклуши и командовать.

– Я бы не сказал, Прю, что это кресло начальника, – заверяю ее осторожно. – Я так и останусь на вторых ролях.

– Тогда в чем проблема? – Ее лицо светлеет. – Брин будет держать тебя на плаву. Ты же всегда восхищался Брином. Мы оба. – Она великодушно забывает на время о своих предубеждениях.

Мы обмениваемся ностальгическими улыбочками, вспоминая наш короткий шпионский медовый месяц в Москве под его бдительным присмотром и чутким руководством.

– Вообще-то Брин не будет моим непосредственным начальником, Прю. Теперь он всероссийский царь. Вставной номер вроде Гавани – это не его уровень.

– И кто же тогда тот счастливчик, который будет отдавать тебе приказы? – интересуется она.

Это уже выходит за пределы моих чистосердечных признаний. Для нее Дом – запретная тема. Она познакомилась с ним, когда приезжала ко мне вместе со Стеф в Будапешт с коротким визитом, и ей хватило одного взгляда на его потерянную жену и детей, чтобы все про него понять.