В петле

Мягкая, гибкая, с темной непокрытой головой, с тонкими загорелыми руками и шеей, она казалась Вэлу странной и пленительной, словно что-то, скользнувшее между ним и всем тем, что он знал прежде.

– Когда умер дедушка, – сказала она, – он два дня ничего не ел. Вы знаете, он видел, как дедушка умирал.

– Это старый Джолион? Мама всегда говорит, что это был замечательный человек.

– Это правда, – просто ответила Холли и открыла дверь в конюшню.

В широком стойле стояла серебристо-каурая лошадка ростом около пяти футов, с длинным темным хвостом и такой же гривой.

– Это моя Красотка.

– Ах, – сказал Вэл, – чудная кобылка. Только хорошо бы ей подрезать хвост. Она будет куда шикарнее! – Но, встретив удивленный взгляд Холли, он внезапно подумал: «А в общем не знаю, пусть будет, как ей нравится!» Он потянул носом воздух конюшни. – Лошади хорошая штука, правда? Мой отец… – Он запнулся.

– Да? – сказала Холли.

Неудержимое желание открыться ей чуть не завладело им, но нет, не совсем.

– Да нет, просто он массу денег тратил на них. Я тоже, знаете, страшно увлекаюсь и верховой ездой, и охотой. Ужасно люблю скачки. Я бы хотел сам участвовать в скачках. – И, забыв, что ему осталось пробыть в городе только один день и что у него уже два приглашения, он с воодушевлением предложил: – А что, если я завтра возьму напрокат лошадку, вы поедете со мной в Ричмонд-парк?

Холли захлопала в ладоши.

– О, конечно! Я просто обожаю ездить верхом. Но вот же лошадь Джолли. Вы можете поехать на ней. И мы могли бы поехать после чая.

Вэл с сомнением посмотрел на свои ноги в брюках. Он мысленно видел себя перед ней безукоризненным, в высоких коричневых сапогах и в бедсфордовских бриджах.

– Мне не хочется брать его лошадь, – сказал он. – Может быть, ему это будет неприятно. Кроме того, дядя Сомс, наверно, скоро поедет домой. Конечно, я у него не на привязи, вы не думайте. А у вас есть дядя? Лошадка недурная, – заключил он, окидывая критическим взглядом лошадь Джолли темно-гнедой масти, сверкающую белками глаз. – У вас здесь, наверно, нет охоты?

– Нет; мне, пожалуй, и не хотелось бы охотиться. Это, конечно, ужасно интересно, но это жестоко, ведь правда? И Джун тоже так говорит.

– Жестоко? – воскликнул Вэл. – Какая чепуха! А кто это такая – Джун?

– Моя сестра, знаете, сводная сестра, она гораздо старше меня.

Она обхватила обеими руками морду лошади Джолли и потерлась носом об ее нос, тихонько посапывая, что, казалось, производило на животное гипнотизирующее действие. Вэл смотрел на ее щеку, прижимавшуюся к носу лошади, и на ее сияющие глаза, устремленные на него. «Она просто душечка», – подумал он.

Они пошли обратно к дому, настроенные уже не так разговорчиво; за ними поплелся теперь пес Балтазар, медлительность которого нельзя было сравнить ни с чем на свете, причем он явно выражал желание, чтобы они не превышали его скорости.

– Чудесное здесь место, – сказал Вэл, когда они остановились под дубом, поджидая отставшего Балтазара.

– Да, – сказала Холли и вздохнула. – Но, конечно, мне бы хотелось побывать всюду. Мне бы хотелось быть цыганкой.

– Да, цыганки – это чудно, – подхватил Вэл с убеждением, которое, по-видимому, только что снизошло на него. – А вы знаете, вы похожи на цыганку.

Лицо Холли внезапно озарилось, засияло, точно темные листья, позолоченные солнцем.

– Бродить по всему свету, все видеть, жить под открытым небом – разве это не чудесно?

– А правда, давайте! – сказал Вэл.

– Да, да. Давайте!

– Вот будет здорово, и только вы да я, мы вдвоем.

Холли вдруг заметила, что это получается как-то не совсем удобно, и вспыхнула.

– Нет, мы непременно должны устроить это, – настойчиво повторил Вэл, но тоже покраснел. – Я считаю, что нужно уметь делать то, что хочешь. Что у вас там за домом?

– Огород, потом пруд, потом роща и ферма.

– Идемте туда.

Холли взглянула в сторону дома.

– Кажется, пора идти чай пить, вон папа нам машет.

Вэл, проворчав что-то, направился за ней к дому.

Когда они вошли в гостиную, вид двух пожилых Форсайтов, пьющих чай, оказал на них магическое действие, и они моментально притихли. Это было поистине внушительное зрелище. Оба кузена сидели на диванчике маркетри, имевшем вид трех соединенных стульев, обтянутых серебристо-розовой материей, перед ними стоял низенький чайный столик. Они сидели, отодвинувшись друг от друга, насколько позволял диван, словно заняли эту позицию, чтобы избежать необходимости смотреть друг на друга, и оба больше пили и ели, чем разговаривали, – Сомс с видом полного пренебрежения к кексу, который тем не менее быстро исчезал, Джолион – словно слегка подсмеиваясь над самим собой. Постороннему наблюдателю, конечно, не пришло бы в голову назвать их невоздержанными, но тот и другой уничтожали изрядное количество пищи. После того как младших оделили едой, прерванная церемония продолжалась своим чередом, молчаливо и сосредоточенно, до тех пор пока Джолион, затянувшись папиросой, не спросил Сомса:

– А как поживает дядя Джемс?

– Благодарю вас, очень слаб.

– Удивительная у нас семья, не правда ли? Я как-то на днях вычислял по фамильной библии моего отца среднее долголетие десяти старших Форсайтов. Вышло восемьдесят четыре года, а ведь пятеро из них еще живы. Они, по-видимому, побьют рекорд. – И, лукаво взглянув на Сомса, он прибавил: – Мы с вами уже не то, что они были.

Сомс улыбнулся. «Неужели вы и в самом деле думаете, будто я могу согласиться, что я не такой, как они, – казалось, говорил он, – или что я склонен уступить что-нибудь добровольно, особенно жизнь?»

– Мы, может быть, и доживем до их возраста, – продолжал Джолион, – но самосознание, знаете ли, большая помеха, а в этом-то и заключается разница между ними и нами. Нам не хватает уверенности. Когда и как родилось его самосознание, мне не удалось установить. У отца оно уже было в небольшой дозе, но я не думаю, чтобы у кого-нибудь еще из старых Форсайтов его было хоть на йоту. Никогда не видеть себя таким, каким видят тебя другие, – прекрасное средство самозащиты. Вся история последнего века сводится к этому различию между нами. А между нами и вами, – прибавил он, глядя сквозь кольцо дыма на Вэла и Холли, чувствовавших себя неловко под его внимательным и слегка насмешливым взглядом, – разница будет в чем-то другом. Любопытно, в чем именно.

Сомс вынул часы.

– Нам пора отправляться, – сказал он, – чтобы не опоздать к поезду.

– Дядя Сомс никогда не опаздывает на поезд, – с полным ртом пробормотал Вэл.

– А зачем мне опаздывать? – просто спросил Сомс.

– Ну, я не знаю, – протянул Вэл, – другие же опаздывают.

В дверях, у выхода, прощаясь с Холли, он незаметно задержал ее тонкую смуглую руку.

– Ждите меня завтра, – шепнул он, – в три часа я буду встречать вас на дороге, чтобы сэкономить время. Мы чудно покатаемся.

У ворот он оглянулся на нее, и, если бы не его принципы благовоспитанного молодого человека, он, конечно, помахал бы ей рукой. Он был совсем не в настроении поддерживать беседу с дядей. Но с этой стороны ему не грозило опасности. Сомс, погруженный в какие-то далекие мысли, хранил полное молчание.

Желтые листья, падая, кружились над двумя пешеходами, пока они шли эти полторы мили по просеке, которой так часто хаживал Сомс в те давно минувшие дни, когда он с тайной гордостью приходил посмотреть на постройку этого дома, дома, где он должен был жить с той, от которой теперь стремился освободиться. Он оглянулся и посмотрел на теряющуюся вдали бесконечную осеннюю просеку между желтеющими изгородями. Как давно это было! «Я не желаю ее видеть», – сказал он Джолиону. Правда ли это? «А может быть, и придется», – подумал он и вздрогнул, охваченный той внезапной дрожью, про которую говорят, что это бывает, когда ступишь на свою могилу. Унылая жизнь! Странная жизнь! И, искоса взглянув на своего племянника, он подумал: «Хотел бы я быть в его возрасте! Интересно, какова-то она теперь!»

VIII. Джолион исполняет свои обязанности попечителя