Серая Шейка

Серая Шейка
Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк

Чтение – лучшее учение
Рассказы и сказки классика детской литературы Дмитрия Наркисовича Мамина-Сибиряка включены в школьную программу. Они повествуют о красоте русской природы и бережном отношении к ней человека, учат любить и понимать всё живое.

Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк

Серая Шейка

(рассказы и сказки)

© Егоренкова Г.В., иллюстрации, 2023

© Оформление, вступительная статья. ООО «Издательская Группа «Азбука-Аттикус», 2023

Machaon®

* * *

«Счастье ? писать для детей»

Дмитрий Наркисович Мамин (1852–1912) родился в семье священника в заводском посёлке Пермской губернии, окружённом зелёными от покрывавших их густых лесов горами, быстрыми горными речками и тихими прозрачными озёрами.

Маленький Митя любил забираться на пригорки и подолгу смотреть вдаль: вот виднеется глухая лесная деревушка с заплатанными крышами, чуть поодаль, где от труб поднимаются клубы дыма, – родной посёлок Висим, а за ним – таинственные горы с синеющими вершинами.

Мальчик, любующийся родными просторами, ещё не знает, что станет писателем, известным не только в пределах своей малой родины, но и во всей России. Через всю жизнь он пронесёт любовь к милым сердцу просторам: «Когда мне делается грустно, я уношусь мыслью в родные зелёные горы… Я опять хожу по этим горам, поднимаюсь на каменистые кручи… подолгу сижу у горных ключиков, дышу горным воздухом, напоённым ароматами горных трав и цветов, и без конца слушаю, что шепчет столетний лес». А дома Митю ждала нянюшка, которая и накормит, и спать уложит, и сказку расскажет о хитрой лисе, которая обманом приманила петушка, ухватила его поперёк живота и понесла через горы высокие да реки быстрые. И поминай, как звали! Анна Семёновна, мама Мити, вспоминала, что мальчик больше всего на свете любил слушать сказки и истории о жизни. Может быть, именно поэтому с большой охотой научился читать, ведь теперь можно было не дожидаться вечера и нянюшкиных историй.

Вместе с друзьями мальчик мог пропадать целыми днями в охотничьих походах и на рыбалке. Если решали заночевать вдали от дома, на скорую руку готовилась уха и запекалась в костре картошка. Казалось, не было ничего веселее – чаёвничать и слушать истории старшего товарища…

Но пришло время прощаться с родным краем и беззаботным детством. После заводской школы Дмитрий окончил духовное училище, а затем – семинарию. Далее его путь лежал в Петербург (тогдашнюю столицу), где молодой человек учился на ветеринарном отделении академии, а позже – на юридическом факультете Петербургского университета. Будучи студентом, Дмитрий Наркисович в свободное время давал уроки детям и писал заметки в газеты, чтобы иметь возможность себя прокормить. Но в тайне мечтал сочинять рассказы для детей: «Если бы я был богат, то посвятил бы себя именно детской литературе». После появления первого рассказа в печати под псевдонимом «Д. Сибиряк» в дань своей малой родине Сибири, писатель навсегда становится Маминым-Сибиряком.

Вскоре Дмитрию пришлось покинуть столицу и переехать в Екатеринбург – умер отец, заботы о семье легли на плечи молодого человека. Несмотря на все тяготы, которые пришлось претерпеть Дмитрию Наркисовичу, встреча с уральской природой вдохнула в него новые силы. Мамин-Сибиряк начал писать не только романы, но и рассказы для детей, в которых живо вставали образы из воспоминаний о родном крае, историй бывалых охотников, сказок няни.

Героями произведений Мамина-Сибиряка стали не только животные – уточка-калека, Серая Шейка, хитрый крот, старый Воробей, но и озорные мальчишки, каким был когда-то сам писатель. Как и ребята в рассказе «Волшебник», он ловил кузнечиков и зябликов, представлял баню таинственным за мком, а маленькое озеро – Средиземным морем. Как герои рассказа «Дурной товарищ», он веселился и бегал по тонкому осеннему льду.

Записал Мамин-Сибиряк и истории, которые он придумывал для своей дочери Алёнушки длинными зимними вечерами: «Спи, Алёнушка, спи, красавица, а папа будет рассказывать сказки». Сбылась заветная мечта писателя – сочинять для детей. Это ли не счастье?

Наталия Дровалёва,

кандидат филологических наук

Серая шейка

I

Первый осенний холод, от которого пожелтела трава, привёл всех птиц в большую тревогу. Все начали готовиться в далёкий путь, и все имели такой серьёзный, озабоченный вид. Да, нелегко перелететь пространство в несколько тысяч вёрст… Сколько бедных птиц дорогой выбьются из сил, сколько погибнут от разных случайностей, – вообще, было о чём серьёзно подумать.

Серьёзная, большая птица, как лебеди, гуси и утки, собирались в дорогу с важным видом, сознавая всю трудность предстоящего подвига; а более всех шумели, суетились и хлопотали маленькие птички, как кулички-песочники, кулички-плавунчики, чернозобики, черныши, зуйки. Они уже давно собирались стайками и переносились с одного берега на другой по отмелям и болотам с такой быстротой, точно кто бросил горсть гороху. У маленьких птичек была такая большая работа…

Лес стоял тёмный и молчаливый, потому что главные певцы улетели, не дожидаясь холода.

– И куда эта мелочь торопится! – ворчал старый Селезень, не любивший себя беспокоить. – В своё время все улетим… Не понимаю, о чём тут беспокоиться.

– Ты всегда был лентяем, поэтому тебе и неприятно смотреть на чужие хлопоты, – объяснила его жена, старая Утка.

– Я был лентяем? Ты просто несправедлива ко мне, и больше ничего. Может быть, я побольше всех забочусь, а только не показываю вида. Толку от этого немного, если буду бегать с утра до ночи по берегу, кричать, мешать другим, надоедать всем.

Утка вообще была не совсем довольна своим супругом, а теперь окончательно рассердилась:

– Ты посмотри на других-то, лентяй! Вон наши соседи, гуси или лебеди, – любо на них посмотреть. Живут душа в душу… Небось лебедь или гусь не бросят своего гнезда и всегда впереди выводка. Да, да… А тебе до детей и дела нет. Только и думаешь о себе, чтобы набить зоб. Лентяй, одним словом… Смотреть-то на тебя даже противно!

– Не ворчи, старуха!.. Ведь я ничего не говорю, что у тебя такой неприятный характер. У всякого есть свои недостатки… Я не виноват, что гусь – глупая птица и поэтому нянчится со своим выводком. Вообще, моё правило – не вмешиваться в чужие дела. Зачем? Пусть всякий живёт по-своему.

Селезень любил серьёзные рассуждения, причём оказывалось как-то так, что именно он, селезень, всегда прав, всегда умён и всегда лучше всех. Утка давно к этому привыкла, а сейчас волновалась по совершенно особенному случаю.

– Какой ты отец? – накинулась она на мужа. – Отцы заботятся о детях, а тебе – хоть трава не расти!..

– Ты это о Серой Шейке говоришь? Что же я могу поделать, если она не может летать? Я не виноват…

Серой Шейкой они называли свою калеку-дочь, у которой было переломлено крыло ещё весной, когда подкралась к выводку Лиса и схватила утёнка. Старая Утка смело бросилась на врага и отбила утёнка; но одно крылышко оказалось сломанным.

– Даже и подумать страшно, как мы покинем здесь Серую Шейку одну, – повторяла Утка со слезами. – Все улетят, а она останется одна-одинёшенька. Да, совсем одна… Мы улетим на юг, в тепло, а она, бедняжка, здесь будет мёрзнуть… Ведь она наша дочь, и как я её люблю, мою Серую Шейку! Знаешь, старик, останусь-ка я с ней зимовать здесь вместе…

– А другие дети?

– Те здоровы, обойдутся и без меня.

Селезень всегда старался замять разговор, когда речь заходила о Серой Шейке. Конечно, он тоже любил её, но зачем же напрасно тревожить себя? Ну, останется, ну, замёрзнет, – жаль, конечно, а всё-таки ничего не поделаешь. Наконец, нужно подумать и о других детях. Жена вечно волнуется, а нужно смотреть на вещи серьёзно. Селезень про себя жалел жену, но не понимал в полной мере её материнского горя. Уж лучше было бы, если бы тогда Лиса совсем съела Серую Шейку, ведь всё равно она должна погибнуть зимою.

II

Старая Утка в виду близившейся разлуки относилась к дочери-калеке с удвоенной нежностью. Бедняжка ещё не знала, что такое разлука и одиночество, и смотрела на сборы других в дорогу с любопытством новичка. Правда, ей иногда делалось завидно, что её братья и сёстры так весело собираются к отлёту, что они будут опять где-то там, далеко-далеко, где не бывает зимы.

– Ведь вы весной вернётесь? – спрашивала Серая Шейка у матери.

– Да, да, вернёмся, моя дорогая… И опять будем жить все вместе.

Для утешения начинавшей задумываться Серой Шейки мать рассказала ей несколько таких же случаев, когда утки оставались на зиму. Она была лично знакома с двумя такими парами.

– Как-нибудь, милая, пробьёшься, – успокаивала старая Утка. – Сначала поскучаешь, а потом привыкнешь. Если бы можно было тебя перенести на тёплый ключ, что и зимой не замерзает, – совсем было бы хорошо. Это недалеко отсюда… Впрочем, что же и говорить-то попусту, всё равно нам не перенести тебя туда!

– Я буду всё время думать о вас… – повторяла бедная Серая Шейка. – Всё буду думать: где вы, что вы делаете, весело ли вам? Всё равно и будет, точно и я с вами вместе.

Старой Утке нужно было собрать все силы, чтобы не выдать своего отчаяния. Она старалась казаться весёлой и плакала потихоньку ото всех. Ах, как ей было жаль милой, бедненькой Серой Шейки… Других детей она теперь почти не замечала, не обращала на них внимания, и ей казалось, что она даже совсем их не любит.

А как быстро летело время… Был уже целый ряд холодных утренников, а от инея пожелтели берёзки и покраснели осины. Вода в реке потемнела, и сама река казалась больше, потому что берега оголели, – береговая поросль быстро теряла листву. Холодный осенний ветер обрывал засыхавшие листья и уносил их. Небо часто покрывалось тяжёлыми осенними облаками, ронявшими мелкий осенний дождь. Вообще, хорошего было мало, и который день уже неслись мимо стаи перелётной птицы… Первыми тронулись болотные птицы, потому что болота уже начинали замерзать. Дольше всех оставались водоплавающие.

Серую Шейку больше всего огорчал перелёт журавлей, потому что они так жалобно курлыкали, точно звали её с собой. У неё ещё в первый раз сжалось сердце от какого-то тайного предчувствия, и она долго провожала глазами уносившуюся в небе журавлиную стаю.