Скучные люди

Вообще говоря, к разряду унылых с ученостью принадлежат без исключения все лица, которые, во-первых:

Танцуя кадриль, гуляя с дамами, или сидя в обществе, корчат глубокомысленных и страстно любят проводить такого рода мысли: – «страшно всегда как-то смотреть на череп; вот, думаешь: тут кипели некогда мысли, здесь зарождались поэмы, а теперь?… теперь?…» или: – «Душа содрогается при мысли, что стоит произнести два слова: треф и бубен, – и человек богатый вдруг превращается в нищего!..» или: «Жизнь! что такое жизнь: внешние удовольствия и роскошь; в душе: – горькие сомнения и беспокойства!!..» или: – «Человек, это целый мир… Это существо, которое… которое…» Затем следует обыкновенно грустно задумчивая улыбка; философ наклоняет голову и как бы погружается в самого себя.

Во-вторых: все те, которые чему-нибудь учились, но постоянно терзаются мыслью, что вы сомневаетесь в том, что они что-нибудь знают; преследуемые постоянно такой мыслью, они спешат скреплять каждое ваше слово анекдотом из древней истории, приводят часто ни к селу, ни к городу ученые цитаты и страшно злоупотребляют словами: Цицерон, анахронизм, Буцефал, Муций Сцевола, Абботсфордское аббатство, псевдоним, Гораций Коклес, и проч., и проч.

В-третьих: люди, действительно знающие что-нибудь, но совершенно лишенные находчивости и памяти. – «Позвольте… позвольте…» говорят они, прерывая вас неожиданно, – и вдруг умолкают, высказывая унылое беспокойство; после того, спешат они домой, роются в книгах, отыскивают забытое место, и на другой день, в ту минуту, как вы меньше всего ждете, выстреливают в вас ученой тирадой. К тому же классу причисляется каждый, кто, прочитав дома статью, диссертацию, ученое открытие, является к вам, затрагивает только что прочитанный им вопрос, обнаруживает глупую радость при вашем незнании и передает вам прочитанное как бы в собственное ваше назидание.

В-четвертых: все мальчики от двенадцати до восемнадцати лет включительно, одаренные каким-нибудь талантом: пишущие стихи, сочиняющие повести, рисующие, и считающие себя почему-то непонятыми. Таких юношей является год от году больше и больше; они распложаются как кролики. Дай только Бог, чтобы скука, которую наводят они в юношеских летах, вознаградилась чем-нибудь в зрелом возрасте!

Фразеры. – Под этим названием разумеют особь двоякого разбора: Фиоритуристы и Тупицы.

Фиоритуристы все те, которые никак не могут убедиться, что чем проще и яснее выражается человек, тем лучше. Фразерство, о котором мы говорим, проистекает по большей части из желания прослыть любезным, желания, соединенного с созданием своей неспособности к любезности, преимущественно в женском обществе. Вы прогуливаетесь в лодке; рулем правит барышня и правит криво и косо: «Сударыня, скажет фиоритурист, вам опасно вверить кормило правления!..» или: «Я не поручил бы вам Балтийского флота, сударыня! Лавируя таким образом, вы умчали бы нас в самый центр эскадры враждебного флота…» Провинция особенно богата фиоритуристами; там слышал я между прочим такую фразу: «Вы едете, сударыня?.. Довольно было впрочем вашего короткого пребывания в местах наших, чтобы построить в сердцах любящих вас людей храм вечных воспоминаний!..» и т. д.

Тупицы – лица, окончательно обиженные природой, отчаянно глупые, повторяющие общие места и говорящие то, что все уже давно знают: «Сегодня пятнадцатое число, через две недели будет первое!» – «Петр Великий гений!» – «Я люблю то, что хорошо!» – «Мужчины не женщины!» – «Железная дорога отличное изобретение!» – «В Петербурге можно все достать за деньги…» – «вообще говоря: болезнь скверная вещь!» – «Кто же не имеет недостатков?» – «Зимою всегда холодно!» – «Сегодня пятница, завтра суббота!» и т. д. Тупица любит иногда пофилософствовать; он ввертывает тогда подобного рода размышления: «Люди как рыбы, большие поедают маленьких…» Иногда тупица пускается в остроумие и любезность. Он собирает каламбуры, остроты, анекдоты, водевильные куплеты; водевили Александрийского театра доставляют ему большую часть его материала; он повторяет на каждом шагу выражения: – «Как сказал один д-р-р-р-ревний воин!» – «Я ехал на лодке Невой… Не вой, братец, не вой!» или каждое слово скрепляет словами: – «Ну и кончено! ну конечно!» или задает вам вопрос: – «Что лучше стакана пунша?» и сам спешит ответить: – «Два стакана пунша!» и тому подобное.

К тупицам принадлежат также люди, которые, прожив с человеком десять лет, ничего больше не в состоянии сказать о нем как: – «Да, он прекрасный человек!» или: «Да, у него неприятный характер!» Также те, которые, находясь с вами в вагоне, поясняют: – «Приехали обедать», когда приехали обедать; – «машина поехала!» когда поехала; – «машина остановилась!» когда остановилась; и т. д.

Если на похоронах подойдет к вам господин или дама и скажут с унылым видом: – «Что ж делать! все мы смертны!..» или: «как быть! никто не минует этого!..» или: – «Что ж делать! все мы там будет!!..» почти наверняка заключайте, что к вам подходили тупицы.

Перейдем теперь к меланхоликам. Меланхолик – который сознает, что он скучен и потому избегает общества, не может иметь места в этой статье, исключительно посвященной лицам, навязывающим себя и всякому жестоко надоедающим.

Здесь, следовательно, идет речь о меланхоликах другого разбора. К вам является господин очень чисто одетый, очень скромного, тихого вида; он вяло раскланивается, вяло опускается в кресло, начинает вертеть шляпу между коленями и молчит; молчит час, другой, третий, изредка разве, и то весьма лаконически, отвечая на вопросы и скрепляя слова свои грустной улыбкой. – «Что с вами, спрашиваете вы: – вы нездоровы?…» – «Нет-с, ничего… я так!..» – и снова молчание. На другой день господин снова является, снова садится в кресло и снова молчит; на третий день тоже. – «Что за черт! думаете вы: – чего же ему от меня надо?…» Ему ничего от вас не надо; но вам его представили, вы случайно с ним познакомились, и он считает своим долгом посещать вас, посидеть час-другой на вашем кресле. Быть может кресло ему понравилось, быть может, вы сами; меланхолик никому не говорит об этом. Как только меланхолик пускается в объяснения, он получает название плаксы. – «Боже мой, что с вами?!.» восклицаете вы, пораженные глубоким унынием, написанным в чертах N*. – «Ничего, возражает протяжно заунывным голосом N*: – ничего… так, знаете ли… грустно как-то!..» – «Но отчего же грустно?» – «Так, знаете ли… Когда посмотришь на жизнь… подумаешь обо всем этом…» – «Ну так что ж?» – «Невольно уже тогда как-то грустно делается…» Другого объяснения не ждите. Замечательнее всего, что плаксы-меланхолики посещают всевозможные гулянья, собрания, театры; вы всегда найдете их там, где происходит веселье; какая у них цель при этом – неизвестно. Встретьте плаксу на иллюминации; заметьте ему, что лицо его кажется вам унылым, расстроенным и спросите, почему так? – «Чему же веселиться? возразит он. – Боже мой, неужто вы веселы! Подумайте только! сколько все эти шкалики[28 - фонарики.], вся эта иллюминация стоит денег! сколько труда! суета!.. и к чему все это?… К чему!.. Для одного мига! для одного часа!..» В саду на Минеральных водах плакса прогуливается, как бы замышляя самоубийство: «Чему беснуется вся эта толпа? говорит он, распуская нюни: – взгляните, стеклась она сюда со всех концов Петербурга; суетится, скачет, прыгает… Что могло привлечь ее сюда? Что?…» – «Но сами-то вы зачем приехали?» – «Так, знаете ли, грустно как-то было… взял да и поехал…» Плакса не пропускает ни одной аллеи публичного сада, ни одного закоулка; он останавливается перед каждым балаганом, каждым зрелищем, каждым оркестром; но лицо его остается неизменно расстроенным и как бы всегда сказать хочет: – «Боже, что за пустота! и это называется у них весельем!!..»

Говоря о скучных людях из породы плаксивых, мы не ошибемся, кажется, если присоединим к ним мнимых больных, людей, наводящих нестерпимую скуку жалобами о своем животе, колотьях и нервическом расстройстве.

Мнимый больной тот же лгун, но только лгун с убеждением; лгун тем более несносный, что предмет его лжи уже сам по себе не имеет ничего занимательного. И наконец, какое вам дело до его убеждений? – вы их не разделяете; питаете даже в душе вашей твердую уверенность, что они ни на чем не основаны. Но жалобы мнимого больного занимают может быть последнюю роль в той скуке, которую он на вас наводит. Нет существа более пристрастного, более близорукого в отношении к самому себе, как мнимый больной; ничтожнейшему из них кажется непременно, что внимание целого мира должно быть устремлено на его печень и легкие; он возмущается, когда не падаете вы в кресло и не приходите в ужас, слушая рассказ о колотье в боку, или остаетесь равнодушны при известии, что он дурно спал вчерашнюю ночь. Вместе с тем, мнимый больной сам приходит в ужас и падает в кресло, когда делаете вы замечание о цвете его лица, прыщик на носу и тому подобное. Скучнее всего, что мнимый больной жалуется всегда почти на ту часть своего организма, которая более всего здорова.

Один жалуется на боль и слабость в ногах, говорит, что не может иначе прогуливаться, как в карете; а между тем, смотришь, он ежедневно делает десять верст бегая вокруг бильярда. У другого ежедневно являются припадки холеры; он вечно в какой-то тревоге, вечно рассказывает историю о том, что желудок его не варит вот уже скоро пять лет; а между тем, не видали вы еще человека, который так страшно пугал бы вас своим обжорством: за завтраком съедает он две котлетки, фунт сливочного масла и полную тарелку жареных грибов!

Верьте им после этого и не смейтесь над ними!

Между плаксами и меланхоликами остается еще большой пробел: мы ничего не сказали о мнительных канючках, попрошайках, постных рожах, и еще многих других; но всего не усмотришь, не перескажешь. Перейдем к чувствительным и сентиментальным.

Все чувствительные и сентиментальные, по большей части, добрейшие люди; они одарены прекраснейшим сердцем и мягкою, нежною душою; но чувствительность, точно так же как и мечтательность, хороша и безвредна, в смысле скуки, тогда только, когда не переходит за предел. «От прекрасного до комического, или, пожалуй, до несносного один шаг.»

Скучных чувствительных людей можно разделить на два главные разряда: на счастливых и несчастливых; потом являются еще подразделения: липкие чувствительные люди и смиренные.

Липкими принято называть смертных обоего пола, которым свойственно внезапно полюбить встречного и поперечного и прилипать к нему сразу всем сердцем, всей душою и всеми своими чувствами. Название липких основано, впрочем, на том, я полагаю, что руки особ этого разбора сохраняют постоянно какое-то влажное, липкое свойство; по всем вероятностям, такое свойство дается природой нарочно с тою целью, чтобы отличить их от других людей. А, впрочем, не знаю; известно мне только то, что когда липкий счастлив, влажность рук его несравненно меньше чувствуется; это потому, может быть, что он реже тогда жмет вашу руку. Липкий любит предаваться мечтаниям, любит припоминать минуту, час и мельчайшие обстоятельства, при которых он с вами познакомился; любит звать вас к себе, сажает вас между женою и детьми (и всегда на самом лучшем и мягком месте), и дает вам почувствовать, что считает вас не иначе, как членом своего семейства. Вы говорите, что думаете ехать за границу или желали бы сделать кругосветное путешествие: «Да, возражает он; – я сам мечтаю об этом! К несчастью, обстоятельства не позволяют мне осуществить любезнейшей мечты моей; а то, как бы хорошо было! Мы поехали бы вместе! Вместе бродили бы всюду… вместе бы наслаждались!.. вместе делили бы бури и опасности… Не правда ли, как это было бы приятно!..»

Сентиментальный человек, который недоволен судьбою, хандрит или чувствует себя несчастным, еще прилипчивее, и, следовательно, еще скучнее. Сделавшись предметом его дружбы или расположения, вы превращаетесь в жалкую жертву. Вы садитесь за стол, он садится рядом; перешли после обеда на диван, он располагается у вас под боком; идете к окну или гулять, – и он за вами. В первый же час вашего знакомства, он легкими намеками объяснит вам, как несчастлив он в своем семействе; как постоянно сокрушает его мысль, зачем он женился, и проч. Вздохи и знаки нетерпения, которые выказываете вы при этом, объясняет он участием к себе; он думает, что нашел, наконец, сострадательную душу, нашел истинно доброе, благородное сердце, способное понимать горести ближнего и сильно ему сочувствующее. Вы, между тем, по мере того, как усиливаются излияния, вы ясно начинаете понимать, почему жена покинула его, почему друзья его проходят по улице и стараются не узнавать его.

Приведем теперь образчик смиренного-сентиментального.

Вы случайно встретились с товарищем детства или знакомым, которого не видали несколько лет.

– Здравствуй, братец, говорит он робким нерешительным голосом.

– А, здравствуй!..

– Ты не узнаешь меня?… присовокупляет он, протягивая вам руку с таким видом, как будто не совсем еще уверен, хотите ли вы взять ее или нет: – может быть, ты не хочешь узнать меня?…

– Помилуй, что за странная мысль!..

– Отчего же?… старых друзей всегда забывают…

– Нисколько!

– Ну, благодарю тебя… а я уж думал, что не хочешь узнать меня… Мы часто о тебе вспоминаем… мы не забываем старых приятелей… Приезжай-ка к нам в Бобруйск…

Вы приглашаете такого человека обедать, он отвечает, потупляя глаза: «Благодарю тебя; нет; я себя знаю… зачем я вам? я слишком скучный, печальный собеседник… Я только всем вам помешаю…» Зовете его на вечер, где будут читать стихи, играть на фортепиано или петь, – он отвечает: «Благодарю вас; – но зачем же? к чему? что я буду там делать?… я слишком незаметный человек, чтобы принимать участие в таком блистательном собрании… там все большею частию умные, известные люди… но что же я такое?… нет, я буду лишним!..» Приглашаете его на дачу или прогулку: «Нет, благодарю… искренно, душевно благодарю. Для таких прогулок… словом, чтобы быть в обществе, нужна веселость, любезность… у меня нет этого… я буду скучен и наведу только скуку на все общество…» и т. д.

В основании такой скромности лежит, очень часто, толстый слой самолюбия… Но предоставим охотникам до анализа и психологам отыскивать и определять причины, приводящие в действие пружины человеческой природы. Ограничиваясь одними внешними наблюдениями, мы зашли и без того уже чуть ли не слишком далеко…

Впрочем, исследование наше почти кончено. Остается сказать несколько слов о людях без чутья, которых нарочно берегли мы для заключения.

Начать с того, что к этой категории принадлежат без исключения все скучные люди.

Скучный человек потому ведь только и скучен, что нет у него чутья. Одного чутья, конечно, не достаточно, чтобы быть любезным и занимательным, но совершенно довольно, чтобы не быть скучным.

Чутьем, в том смысле, как мы его здесь принимаем, называется тонкая способность понимать и чувствовать, когда надо говорить и сколько именно; где надо замолчать, действовать и бездействовать, и в какой именно мере делать то и другое.

Ясно, следовательно, что существо, одаренное чутьем, ни в каком случае не может быть скучным. Чутье скажет ему, когда следует укоротить порыв веселости, чтобы не пересолить; скажет, где остановиться на пути сердечных излияний, чтобы не наскучить; словом, укажет ему ту почти неуловимую границу, которая разделяет скуку от занимательности.

Убийственнее всего, что чутье это не имеет ничего общего с умом, познаниями, характером и даже нравственными добродетелями! Чутье беспристрастно как счастье, как фортуна; надо думать, ходит оно также с завязанными глазами и часто попадает туда, где его вовсе не ждали.

Что же удивительного после того, если иногда ограниченный человек сноснее умного, унылый приятнее веселого, ученый скучнее неуча, и т. д.

Вся тайна в присутствии или отсутствии чутья, которое заключает в себе, собственно говоря, весь смысл, всю мораль предполагаемого исследования.

Больше, кажется, сказать нечего, кроме того разве, что в огромной семье скучных людей существуют еще скучные писатели… Об образчике таких писателей, сколько заметно по вашим глазам, спущенным на эту страницу, вы, кажется, имеете уже некоторое понятие… Спешу поставить точку.

notes

Примечания

1

собака декоративной породы.

2

недотепа, тюфяк (устар.).

3

тот, кто потешает других грубыми шутками, выходками (франц. farceur).

4