Страшная сила

– Поня-а-атно… – протянул Павел, и уже спокойнее повторил: – Где Эля, Ника? Батя чуть с ума не сошел, когда она опять пропала. Хорошо еще Серега, которому я точно голову оторву вместе с длинным языком, признался, что видел тебя в аэропорту. И даже додумался Эле твой привет передать.

– Ты хочешь сказать, что Эля поехала ко мне?! – Я даже голос потеряла от услышанного, хотя и зареклась удивляться, когда речь шла об Эле Челноковой – пятнадцатилетнем чудовище, к которому меня угораздило искренне привязаться.

– Ты хочешь сказать, что ее у тебя нет? – Повис в воздухе не требующий ответа вопрос.

Даже в скудном синеватом свете, царившем в подъезде, было видно, как бледность вползает на лицо Павла.

– Я только приехала. И вместе с тобой узнала, что теперь мой дом не здесь. Лучше скажи, когда Эля сбежала?.. И где она мой домашний адрес раздобыла?

– Сбежала три дня назад. – Павел снял шапку, и провел рукой по сильно отросшим волосам. – А адрес раздобыла в твоем досье. Ну, в том самом, помнишь?..

Я вспомнила. И сибирский холод показался сущей ерундой по сравнению с ледяным комком, образовавшимся внизу живота. Чертово досье! Если полгода назад оно едва не стоило мне жизни, то сейчас запросто могло лишить сна и покоя, которых не знать мне ни в светлый день, ни в темную ночь, пока не найду эту маленькую засранку!

– Вы рано волнуетесь, – неожиданно подал голос Хуан, сосредоточенно глядя в одну точку. – Сначала нам нужно узнать новый адрес родителей… Ники. Думаю, тогда многое станет ясно.

– С чего это ты решил, думающий наш? – Бывший омоновец наконец-то удостоил моего брата пристальным взглядом.

– Решил с помощью логики. – Спокойствию Хуана позавидовал бы и апостол, но я была уверена: он знал, что говорил. Уж в чем в чем, а в логике Хуан Евсеев был дока. Пуленепробиваемая уверенность, прозвучавшая в голосе кубинца, произвела впечатление даже на Челнокова.

– Ну, и где мы будем их искать? – не желал сдаваться Павел, когда-то подумывавший о карьере следователя.

– Вот именно – где? – пробормотала я в полном замешательстве.

– Будем искать в базе данных, – усмехнулся Хуан. И, глядя в наши озадаченные лица, спросил: – У тебя есть записная книжка, Ника?

Все гениальное действительно просто. В записной книжке у меня обнаружились адреса нескольких друзей семьи, которые вполне могли знать, куда были выселены мои родители. Именно адреса. Потому что с переходом на цифровые станции половина телефонных номеров в городе поменялась. Вот так мы оказались на заснеженной улице возле дома человека, не отвернувшегося от отца и после предания того анафеме за любовную эмиграцию. Леонид Всеволодович Михеев. Их дружба не заржавела даже тогда, когда отец стал главврачом в новейшем диагностическом центре, построенном специально для нашей местной элиты, а дядя Леня остался простым инфекционистом городской больницы. Последний раз мы виделись мельком два года назад, когда его привели к отцу какие-то общие медицинские дела.

И вот он передо мной. Располневший, облысевший, но с внимательным прищуром за толстыми стеклами очков.

– Простите, вам кого? – спрашивает Михеев, бросив неприязненный взгляд на нашу разношерстную компанию.

– Леонид Всеволодович, – улыбаюсь я смущенно, – вы меня не узнаете? Я – Ника. Ника Евсеева…

– Ника? – На лице дяди Лени мелькает что-то похожее на… стыд? – Господи! Да не стойте в дверях, заходите!

Мы зашли. Но, несмотря на обрушившееся гостеприимство дяди Лени и его совершено очаровательной супруги, остались непреклонны.

– Мы с Хуаном четверо суток в дороге, какой там чай! – Отмахнулась я от поднесенной чашки. – Вы нам только адрес скажите, Леонид Всеволодович.

– Нет никакого адреса. – Михеев тяжело вздохнул, и у меня снова похолодело внутри.

– Разве так бывает? – прищурился Хуан.

– Вы на что намекаете? – поддержал его подозрительный Челноков.

– Я не намекаю. У этого барака нет адреса. И самого барака вообще как бы нет… – Дядя Леня еще раз вздохнул. – Диночка, позволь тебя покинуть. Я покажу молодым людям, где теперь живет Валера.

«Москвич» Михеева долго не желал заводиться, и простужено кашлял, окутывая нас синими угарными клубами. Наконец мы погрузились в рыже-оранжевое изделие Московского автозавода, и закружили по одноэтажным выселкам, оккупировавшим северную окраину города. И всю дорогу молчали. Дядя Леня, потому что сосредоточенно крутил баранку, то и дело шипя на вертевшуюся вокруг машины поземку. Павел, трясущийся на заднем сидении, потому что рядом трясся Хуан. Хуан потому, что просто вырубился, измученный тяжелой дорогой. А я… Я ничего не могла поделать с собой, и с замиранием сердца посматривала в зеркало заднего вида. Ты изменился, мой искуситель. Пожалуй, возмужал. Стал спокойнее. Однако фамильного упрямства не растратил. И теперь, когда ты меня нашел, одному Богу известно, чем все кончится.

Я с удивлением ощутила теплую волну, прокатившуюся по телу, едва волчьи глаза бывшего бой-френда скрестились в зеркале с моими. Мама дорогая, неужели опять начнется это сумасшествие?! А ведь я старательно, до мельчайшего пепла сожгла за собой все мосты, бросив его в реанимации – воскресать после двух пулевых попаданий. Господи, что же мне делать?

– Вылезай, приехали! – ответил на мой невысказанный вопрос дядя Леня, притормаживая у немилосердно скрипящего фонаря, скупо освещавшего занесенное до самых окон строение, лишь по особому Божьему попустительству претендующему на звание жилого. Это здесь.

– Здесь? – оторопело переспросил Хуан, протирая заспанные глаза. – В этой…

Он попытался подобрать русское слово, не сумел, и выразительно продолжил на испанском. Павел что-то буркнул насчет того, кому на Руси жить хорошо, и решительно полез из машины. Я уже обратила внимание на то, как он всякий раз собирался с духом прежде, чем выйти на открытое пространство. И как на этом пространстве его покачивало, словно изрядно подгулявшего работягу. Но, если учесть, что всего полгода назад Павел Челноков вообще не мог покидать закрытых помещений из-за заработанной в Чечне агорафобии, то все это были семечки.

Мы вошли вслед за Михеевым в скрипучий от мороза и старости деревянный коридор и, преодолев четыре найденные на ощупь ступеньки, выстроились перед дверью.

– Кто там? – послышалось из-за нее в ответ на громкий стук Леонида Всеволодовича. В голосе отца, искаженном деревянной преградой, явственно слышалась напряженность.

– Открой, Валера. Это я, – поспешно сказал Михеев, и лязг открываемых засовов разбудил дремавшее в коридоре эхо.

– Ты чего это, на ночь глядя? – Отец, прикрывающий рукой трепещущую на сквозняке свечку, не сразу разглядел в полумраке, что старый друг топчется у порога не один.

– Здравствуй, папа, – негромко произнес Хуан, и свеча едва не погасла в дрогнувшей от неожиданности руке.

– Кто там, Валера? – Расплывчатый силуэт, подсвеченный второй свечой, вывернул из-за растворившегося в темноте угла. Мама. Господи, как давно я тебя не видела…

– Хуан? – Удивление в мамином голосе говорило о многом. Например, о том, что она, в отличие от меня, видела его фотографии; и о том, что папа ничего не сказал ей о скором приезде сына. А значит, и о своей болезни.

– Ника?! – Похоже, для отца я стала не меньшим сюрпризом, чем Хуан для мамы.

Но не только им пришлось удивляться в этот сумасшедший вечер.

– Ника!!! – радостный вопль, донесшийся из-за родительских спин, поразил нас с Павлом, как гром среди ясного неба. Сбежавшая из отчего дома Эля Челнокова протиснулась вперед, и уже хотела повиснуть у меня на шее, но, увидев брата, тихонько охнула и поспешно укрылась за мамой. Благо, худосочная Элина фигурка могла спокойно уместиться даже за шваброй.

Столпотворение в прихожей продолжалось минут пять. Эля все-таки набралась храбрости и, выскользнув из-за маминой спины, дорвалась до меня. Хуан смущенно переминался с ноги на ногу под пристальным маминым взглядом. А отец и дядя Леня обсуждали насущный вопрос электрификации отдельно взятого барака.

– И давно вы без света сидите? – поинтересовался Михеев, потирая лоб, расшибленный о незамеченную полку.

– Вчера обрезали, – хмыкнул отец.

Дядя Леня понимающе кивнул, а я непонимающе спросила:

– Кто обрезал? Почему?

– Долгая история, Ника, – вздохнул отец.

Мы сидели на кухне, и пили настоящий сибирский чай, благоухающий добрым десятком таежных трав. Жутко клонило в сон, и голова моя все ниже нависала над плечом Хуана, приводя сидящего напротив Челнокова в состояние тихого бешенства. За несколько минут толкотни в коридоре мне удалось предупредить родителей, дядю Леню и самого кубинца, чтобы при Павле никто не упоминал о нашем с Хуаном близком родстве. Надежда поскорее отделаться от человека, заставившего меня впервые за семь лет вспомнить, что в груди моей бьется нормальное женское сердце, а не кусок брони, крепла с каждой секундой.

– Допивай скорее, Элька, – буркнул старший брат, принявшийся уже за третью пол-литровую кружку. – И поедем в гостиницу. А утром – домой.

– Ну, Па-а-а-ша-а-а… Папки все равно дома нет. И все мои каникулы не будет. Можно я с Никой останусь? – заканючила Эля, входя в образ капризной пятилетней девчонки.

Теперь понятно, почему вредная тетка, проживающая в нашей бывшей квартире, объяснила Эле, где искать выселенных Евсеевых – не вынесла молящего взгляда этих невинных зеленых глаз. Но разжалобить Павла было куда труднее.

– Я сказал – нет! – отрезал он, на секунду становясь точной копией своего отца. – Завтра же мы едем домой.