Круг жизни

– Ты можешь пойти хотя бы ненадолго, просто из вежливости, – едва ли не выкрикнула Джин, соревнуясь в уровне децибелов с певцом.

– Что значит «ненадолго»? Час туда, час обратно. Кому это нужно – ехать в такую даль из-за десяти минут? – Тана раздраженно перекинула через плечо длинные золотистые волосы. – Оставь это, мам, я уже не ребенок! Почему я должна делать то, что не хочется? У меня могут быть свои планы на этот вечер. Через две недели я уезжаю, и мне хочется побыть со своими школьными друзьями: ведь мы расстаемся, и возможно, навсегда…

У дочери был такой несчастный вид, что Джин сказала с улыбкой:

– Мы обсудим это в другой раз.

Тана тихонько застонала: слишком хорошо ей было известно, как проходят такие обсуждения. Мать будет стоять насмерть, когда дело касается Дарнингов, даже если это Билли, который не вызывал у Таны ничего, кроме отвращения. Да и Энн не лучше брата: чванливая, надменная, сноб до мозга костей. Несмотря на светские манеры, было ясно, что она ведет распутный образ жизни: слишком много пьет, с Джин говорит как с прислугой, снисходительно-высокомерно. У Таны порой руки чесались надавать ей пощечин, но она знала, что это приведет к тяжелой стычке с матерью, что бывало уже не раз.

– Ничего не надо обсуждать: я туда не пойду!

– Но ведь до субботы еще целая неделя! Зачем принимать решение именно сегодня?

– Я все сказала…

В зеленых глазах зажглись недобрые огоньки. Джин знала, что в такие минуты ее лучше не трогать, и предпочла сменить тему:

– Что приготовить на обед?

Зная все эти испытанные тактические приемы, Тана решила поставить точку в их споре, не откладывая на потом, и последовала за матерью на кухню.

– Я достала из морозилки бифштекс, для тебя, а я сегодня обедать не буду: мы встречаемся с одноклассниками. Если, конечно, ты не возражаешь.

Девушка выглядела немного растерянной: ей хотелось самостоятельности, и в то же время она не любила оставлять мать одну. Тана прекрасно понимала, что всем обязана именно ей, а вовсе не Артуру Дарнингу с его эгоистичными, избалованными сверх всякой меры детками.

– Не переживай: это не свидание.

Джин обернулась, с удивлением услышав в голосе дочери примирительные нотки. Тана казалась старше своих восемнадцати лет. Их связывали особые отношения: очень долго они жили одни, делили горе и радость, плохое и хорошее, никогда еще не подводили друг друга, поэтому Тана росла разумной, хотя и строптивой.

Джин улыбнулась:

– Почему нет? Я буду очень рада, если ты станешь не только встречаться с друзьями, но и ходить на свидания, моя радость. Завтра у тебя особенный день.

После торжественной части в школе они собирались пообедать в ресторане «21». Джин бывала там не иначе как с Артуром, но по случаю выпуска Таны решила, что можно позволить себе некоторые излишества. В принципе ей вообще нет нужды скаредничать: сейчас в «Дарнинг интернэшнл» ей платили несравнимо больше, чем двенадцать лет назад. Просто бережливость и стремление к экономии намертво укоренились в ее характере. За восемнадцать лет, прошедших после гибели мужа, ей пришлось многое пережить, и всю жизнь ее одолевали заботы. Анри Робертс в этом отношении был полной ее противоположностью. Тана в этом отношении походила скорее на отца: веселая и беззаботная, она относилась к жизни проще Джин, но, с другой стороны, ее было кому любить и опекать. Жизнь девушки складывалась вполне удачно, и мать порой напоминала ей, благодаря кому.

Джин достала сковородку, собираясь приготовить себе бифштекс, а Тана, тронутая сообщением, что они пойдут в такой дорогой ресторан, захлопала в ладоши.

– Я с нетерпением буду ждать завтрашнего вечера!

– А куда ты идешь сегодня?

– В «Деревню», на пиццу.

– А будут ли там мальчики, чтобы защитить в случае чего? – спросила Джин и невольно улыбнулась: порой ведь очень непросто определить, откуда исходит угроза.

Словно прочитав ее мысли, Тана засмеялась:

– Будут. Можешь не волноваться.

– На то я и мать, чтобы волноваться.

– Ты у меня слишком мнительная, но я все равно тебя люблю.

Тана чмокнула мать в щеку и исчезла за дверью своей комнаты, откуда тут же раздался ужасающий грохот стереосистемы. Джин поморщилась, но светопреставление быстро закончилось: дочь выучила проигрыватель и выпорхнула показаться матери: в белом платье в черный горошек, перетянутом черным лакированным ремнем, в черно-белых туфлях-лодочках. Джин порадовалась наступившей благословенной тишине и одновременно подумала, как тихо станет в квартире после отъезда дочери в колледж – точно в могиле.

– Ну как я тебе?

– Сама элегантность! Веселись, но слишком не задерживайся.

– Спасибо. Я буду вовремя, как всегда.

Джин улыбнулась: восемнадцатилетней дочери не установишь комендантский час, но Тана, слава богу, вела себя благоразумно.

Вернулась она в половине двенадцатого, и постучавшись в дверь ее спальни, шепнула:

– Я дома, мам.

Только теперь, успокоившись Джин легла в кровать и заснула.

Следующий день стал совершенно незабываемым для Джин Робертс. Юные выпускницы в белых платьях, с гирляндами из бело-розовых маргариток в руках, встали в ряд, позади них выстроились торжественно-серьезные юноши, и вот они запели: в унисон, звонкими и чистыми голосами. И лица их были такие свежие, такие цветущие! Казалось, они родились не для этого мира, полного политических страстей и интриг, лжи и невежества, – всего, что ждет их за школьным порогом, что готово причинить им страдания. Джин знала, что их жизнь больше не будет такой гладкой, и слезы градом катились по ее щекам, когда все они выходили из зала и молодые голоса сплетались в общий хор – в последний раз. Из груди Джин рвались рыдания, и она не была одинока в проявлении своих чувств: плакали выпускники, плакали их матери и даже отцы…

Но приступ меланхолии прошел так же быстро, как и начался. Уже в коридоре началось настоящее вавилонское столпотворение: молодежь принялась обниматься, обмениваться пылкими поцелуями, обещаниями и клятвами, которые вряд ли смогут выполнить: часто встречаться, вместе путешествовать, не забывать… приехать скоро… на будущий год… когда-нибудь после… Джин с грустной улыбкой наблюдала за ними, в особенности за дочерью. Глаза у Таны стали как темные изумруды, лицо горело, и все они были такие возбужденные, такие счастливые, так верили в то, о чем говорили и мечтали.

Волнение Таны еще не улеглось, когда вечером они с матерью отправились в ресторан. Мало того, что заказала сплошь деликатесы, Джин преподнесла дочери сюрприз, заказав шампанское. Вообще-то ей не хотелось приучать дочь к спиртному: слишком свежа была еще в памяти судьба ее собственных родителей и Мэри Дарнинг, – но сегодня допускалось исключение.

С бокалом в руке она поздравила дочь и преподнесла ей небольшой футляр от Артура. Выбирала подарок, конечно, сама Джин, как и все другие, даже те, что предназначались его собственным детям. Тана достала великолепного плетения золотой браслет и надела себе на запястье, заметив без особого воодушевления:

– Очень мило с его стороны.

Не желая огорчать Джин, Тана больше ничего не сказала, а к концу недели проиграла решающую битву: терпение лопнуло слушать непрестанные причитания матери, и она согласилась пойти на вечеринку к Билли Дарнингу.

– Но это в последний раз. Договорились?

– В кого ты такая упрямая? Ведь тебе оказали любезность.

– Любезность? – Глаза девушки полыхнули зеленым огнем, и язык повернулся раньше, чем она успела сдержать себя: – Ах да, я ведь дочь наемной служащей. Всемогущий Дарнинг снизошел до того, чтобы пригласить Золушку на бал.

Глаза Джин наполнились слезами, а Тана удалилась в свою комнату, проклиная себя за несдержанность, но видеть, как пресмыкается мать перед Дарнингами – не только перед Артуром, но и перед Энн, перед Билли, было нестерпимо. Каждое их слово или жест воспринимаются как неслыханная милость, за которую надо униженно благодарить. Тана хорошо знала, что представляют собой вечеринки Билли: алкоголь рекой, разной степени обнаженности парочки в темных углах, приставания пьяных мажоров. Она ненавидела такие вечеринки, и эта не была исключением.

Один из друзей Таны, их с Джин сосед, привез ее в Гринвич в красном «корвете», позаимствованном у отца. Всю дорогу парень хотел произвести на нее впечатление: летел на скорости восемьдесят миль, однако не преуспел. Тана приехала на вечеринку в белом шелковом платье и белых туфлях без каблуков, в которых длинные стройные ноги смотрелись очень грациозно, когда она выходила из кабины. Перекинув золотистые локоны на спину, девушка огляделась, хотя не надеялась встретить знакомое лицо. Особенно ненавистны были ей эти вечеринки, когда Тана была еще маленькой и отпрыски Артура открыто ее игнорировали. Теперь все изменилось. К ней тут же прилипли три самоуверенных хлыща в полосатых хлопчатобумажных пиджаках и наперебой принялись предлагать то джин с тоником, то что-нибудь еще на выбор. Она всем ответила отказом и скоро смешалась с толпой гостей. Своего спутника она потеряла из виду и с полчаса бродила по саду одна, кляня себя за то, что поддалась на уговоры. Развязные хохочущие девицы держались группками и лихо поглощали спиртное, изо всех сил привлекая внимание молодых людей. Немного погодя загремела музыка, и дергающиеся пары заполнили танцпол. Еще через полчаса огни притушили, и разгоряченные алкоголем и танцами тела начали самозабвенно приникать друг к другу, а то и потихоньку ретировались в уголки потемнее. Только теперь Тана заметила Билли Дарнинга. Когда они подъехали, он и не подумал их встретить, и только сейчас подошел и окинул ее холодным, оценивающим взглядом. Всякий раз, когда видел Тану, он смотрел на нее так, будто приценивался, и это ужасно ее сердило.

– Привет, Билли!

– Салют! Ну и дылда ты стала!

Приветствие не вдохновило: впрочем, чего еще ждать от Билли, – а вот взгляд, остановившийся на ее груди, взбесил. Тана стиснула зубы и, чтобы не сорваться, решила продемонстрировать хорошие манеры, хотя бы ради матери:

– Благодарю за приглашение.