Восточный ветер

– Когда готовят сотрудников дипломатических миссий, – улыбнулся Сапронов, – их как-бы «собирают» для последующей вербовки. Продумывают операцию по их дискредитации и вербовке.

– Кого мы назваем «Спящим»? – поинтересовался Караев. – И чем он отличается от «вольного стрелка»? Отвечайте вы, Зыбин.

– «Вольные стрелки» действуют в собственной стране, тогда как «Спящих» засылают в чужую страну, чтобы они залегли на дно и готовились в течение многих лет к активной деятельности, – пояснил Зыбин.

– Хорошо, – улыбнулся Караев, – я вижу, что вы усвоили наши уроки очень неплохо. Во всяком случае, вы все трое были лучшими среди остальных. Теперь каждый из вас получит свою тему для разработки и распишет свои будущие действия. После чего вы получите конкретные задания. Вопросы есть?

– У меня есть, – поднял руку Сапронов, – у нас говорят, что так называемые «черные операции» остались в прошлом. Но я не совсем понимаю, как можно требовать от собственных сотрудников не нарушать установленных правил, если возникает подобная необходимость.

Караев почувствовал на себе взгляды всех троих офицеров. Он понимал, о чем говорит Сапронов. «Черными операциями» назывались такие спецмероприятия, во время которых приходилось идти на сознательное нарушение установленных правил и законов, чтобы добиться нужного результата. Считалось, что подобная практика была характерна для работы бывшего КГБ и в демократической России к ней не прибегали. Во всяком случае, именно так декларативно заявляли об этом все назначаемые в контрразведку и разведку руководители. Но все понимали, что обойтись без подобных методов практически невозможно.

– Это философский вопрос допустимого зла для победы добра, – немного подумав, сказал Караев, – дискуссии могут быть различными, как и точки зрения. Кажется, Уильям Чэннинг сказал, что если войной можно унитожить войну, то позволительна даже война, А если убийством можно уничтожить убийство, то позволительно и убийство. Если вы хотите знать мою личную точку зрения, то я считаю подобные тезисы несколько сомнительными. Не аморальными, но вызывающими некоторые споры. Еще Макиавелли писал о том, что в политике должно быть дозволено все, любые методы, для достижения своих целей. А если я должен отвечать как ваш наставник, то должен признать, что не всегда можно достичь необходимых результатов, работая в «белых перчатках». Особенно в нашей работе. Но если я должен отвечать как законопослушный гражданин, то, конечно, с подобными тезисами я не должен соглашаться. Категорически. Теперь выбирайте, что вам больше нравится.

– А вам? – Сапронов не хотел сдаваться. Он умел спорить. Это более всего нравилось в нем полковнику Караеву.

– В каждом случае должен быть индивидуальный подход, – дипломатично ответил Караев, – и каждый такой случай нужно рассматривать как явное исключение из общего правила. Идеальный вариант, когда мы можем действовать в рамках наших законов и достигать своих целей. Но это не всегда получается.

– Нам разрешили действовать и за рубежом, – напомнил Сапронов, – Государственная дума приняла закон, по которому спецслужбы могут действовать за рубежом с согласия Президента. Даже находить и уничтожать наших врагов. Разве вы не считаете, что подобная практика будет явным нарушением норм международного права?

– Вы не субъект международного права, капитан, а всего лишь офицер спецслужбы и должны действовать в рамках наших законов. Если в стране законодательно разрешено находить и уничтожать врагов за рубежом, то мы должны принимать подобные акты как правовую норму, – возразил Караев, – если вы получите конкретный приказ на ликвидацию чужого агента в другой стране, вы обязаны его выполнить. Моральные сомнения оставьте для правозащитников и болтливых интеллектуалов, которые не могут уяснить специфику нашей работы. Если ликвидация конкретного противника может помочь вашей стране, разве вы будете колебаться?

– Наверное, нет, – ответил Сапронов, – но я понимаю, что все может измениться, как это часто бывало в нашей стране. И я могу вернуться домой не героем, а преступником.

Караев усмехнулся. Этот молодой офицер умел нестандартно мыслить. И он был прав. Столько раз мы опрокидывали собственную историю, вспомнил Караев. Реабилитировали белое движение, попутно замарав красных, победивших в той страшной гражданской войне. Зверства хватало с обеих сторон, но с начала девяностых про зверства колчаковцев или деникинцев уже не писали. Все вспоминали только зверства красных. Потом попутно реабилитировали и «зеленых», объявив их защитниками крестьянства и забыв про их нападения на продотряды. Которые тоже были не ангелами.

Потом вспомнили, что даже среди власовцев были благородные герои, воевавшие с тиранами, Сталиным, хотя во все времена предателей называли предателями и никак иначе. Потом написали, что не было подвигов Матросова, Гастелло, Космодемьянской. Подбросили чудовищную ложь, что войну выиграли, закидав фашистов горами трупов и поставив позади атакующих войск загранотряды. Из советских маршалов и генералов, сумевших переиграть и победить самую лучшую армию в мире, разгромив обученных к победам по всей Европе немецких генералов, сделали неучей, жестоких негодяев и угодливых льстецов, которым нельзя было доверять даже роту солдат. Апофеозом массовой лжи стала версия о том, что Гитлер просто вынужден был нанести «превентивный удар», иначе Сталин напал бы на него первым. И вообще фашисты были просто вынуждены напасть на Советский Союз, который был настоящим воплощением вселенского Зла.

Затем оболгали последующую историю, заявив, что у Советского Союза никогда не было особых достижений. А выход в космос и первые спутники были лишь следствием ожесточенной борьбы с американцами за первенство в мире. И вся история большой страны в двадцатом веке была опрокинута назад с большим знаком минус. Страной руководила партия карьеристов и фанатиков, народ покорно выполнял навязываемые ему нелепые директивы, не было никаких достижений у страны, победившей в самой страшной войне и дважды отстраивающей свою державу. И вообще вся большая страна была лишь «тюрьмой народов». Тенденции начали меняться с начала двухтысячного года, но инерция отрицательного движения еще была слишком велика. И Караев понимал, что его молодые слушатели правы.

– В нашей работе может случиться всякое, – задумчиво сказал он, – вас могут подставить, обмануть, выдать, даже ликвидировать, если это необходимо для успешной операции. И мы должны четко осознавать, на какую рискованную стезю мы вступили. Никто и никогда не может дать нам гарантий. Мы все ходим по лезвию бритвы. Вот что я могу вам сказать, ребята. И каждый сам решает для себя, как ему поступать в том или ином случае.

– Каждый принимает на себя и ответственность за свой выбор, – негромко добавил Сапронов. Было не совсем понятно, с какой интонацией он это сказал. Утвердительной или вопросительной.

– В том числе и ответственность, – согласился Караев.

Три пары глаз смотрели на него. Он усмехнулся.

– Давайте закончим на сегодня, – предложил Караев, – иначе наша дискуссия может нас далеко завести.

МОСКВА. РОССИЯ. 17 ИЮНЯ 2006 ГОДА

Он приехал на встречу с Большаковым в точно установленное время. Иван Сергеевич не любил, когда опаздывали на встречу с ним, ссылаясь на автомобильные заторы, обычные московские пробки, спущенную шину или другие обстоятельства. Большаков справедливо полагал, что обязанность ответственного человека прибыть к месту встречи в точно назначенный срок является непременным условием дисциплины, нормой, не подлежащей пересмотру.

Руководитель Государственной технической комиссии находился в своем кабинете. Он встретил полковника Караева довольно дружелюбным взглядом. Если учесть, что этот человек отвечал за новейшие разработки в области защиты государственных учреждений от прослушивания, можно было предположить, насколько был защищен его кабинет от внимания посторонних лиц. Но Большаков, похоже, не доверял ни самому себе, ни даже своему учреждению. Он поздоровался с Караевым, пожал ему руку и предложил пройти следом за ним в одну из тех комнат, которые были оборудованы специальной дополнительной защитой резонансных скремблеров, практически полностью исключавших любое возможное прослушивание их разговора. Похожие комнаты оборудовались в зарубежных посольствах для работы зарубежных резидентур и шифровальщиков.

Большаков сел в удобное кресло и показал на другое кресло Караеву. Включил радиоприемник, стоявший на столике рядом с ними, и усмехнулся.

– Мы до сих пор считаем, что лучшая защита – это просто громкий звук радио или магнитофона, заглушающий наш разговор, – пояснил Иван Сергеевич, – я слышал о том, что суд над Карташовым закончился.

– Да. Он получил четырнадцать лет.

– Вы считаете, много?

– Не знаю. Я об этом не думал. Я считаю, что он получил по «заслугам», если иметь в виду его предательство. Раньше таких расстреливали, это я хорошо помню.

– Да, – кивнул Большаков, – и я всегда считал, что это правильно. Раньше была холодная война, которая по ожесточению, накалу страстей, масштабу и концентрации задействованных в ней сил была ничуть не менее массовой, чем Вторая мировая война. Фактически она шла по всему миру с переменным успехом. В конце семидесятых мы даже подозревали, что постепенно берем верх, после нефтяного кризиса, когда цены на нефть взлетели до небес.

– А потом они упали и с ней рухнула и советская экономика? – невесело продолжил Караев.

– Не совсем так. Мы провели доскональный анализ ситуации середины восьмидесятых. Это еще один миф, который был навязан нашей стране извне. Американцы не могли объяснить столь быстрой сдачи наших позиций и такого оглушительного обвала социалистической системы Восточной Европы. Поэтому был запущен миф о том, что советская экономика проиграла соревнование с капитализмом, надорвалась на гонке вооружений и отставала от американской на целую вечность.

На самом деле все это неправда. Мы были второй экономикой в мире, опережая даже западных немцев и японцев. Диспропорции были, безусловно, но они были не настолько катастрофическими. Очень неплохо развивалась экономика стран Варшавского договора. Особенно в ГДР, Чехословакии, Венгрии. Но как только мы начали сдавать позиции в Восточной Европе, все режимы тут же посыпались. Не из-за своих экономических показателей, а из-за того, что в этих странах просто отстранили от власти правящие партии, которые становились стержнем государственной системы в тех условиях. Что было потом, вы знаете. Мы сдали все, а потом развалили и собственную страну. Не из-за того, что Эстония развивалась лучше Туркмении или в Литве жили лучше, чем в Азербайджане. Это еще нужно посмотреть, где сейчас лучше жить. И где больше доходы. В богатых ресурсами Туркмении и Азербайджане или в не имеющих почти ничего Эстонии и Литве, но это к слову… Мы все виноваты в том, что произошло. Все, без исключения. Мы проиграли третью мировую войну только потому, что сами сдали свои позиции. И свою страну. Наш бывший лидер поступил как советовал Оруэлл: «Лучший способ быстро закончить войну – это признать свое поражение».

Караев молчал.

– Вы слышали о таком летчике, как Беленко? – вдруг спросил Большаков.

– Конечно, слышал, – кивнул Караев, – был такой нашумевший случай. Я был тогда молодым офицером. Ровно тридцать лет назад Виктор Беленко перелетел на своем новеньком самолете в Японию. Скандал был оглушительным.

– Я тогда работал на Дальнем Востоке, – сообщил Большаков, – Беленко служил в пятьсот тридцатом истребительном авиационном полку. Он взлетел с аэропорта «Соколовка», который находился примерно в двухстах километрах от Владивостока. И перелетел к японцам на своем двадцать пятом «МиГе». Моего руководителя сняли с работы, хотя он был менее всего виноват в том, что произошло. Японцы и американцы разобрали тогда наш новый самолет буквально по винтику. Беленко срочно вывезли в Америку, где его начали прятать по особой программе «защиты свидетелей». Его предательство нанесло очень большой удар по нашей обороне, пришлось менять всю систему «свой-чужой» на всех самолетах страны. Не говоря уже о том, что этот самолет был самым технически оснащенным на тот момент нашим истребителем.

Большаков помолчал и затем продолжил.

– Конечно, мы искали Беленко в Америке. Но американцы запустили дезинформацию, что он погиб в автомобильной катастрофе. И наши успокоились. Потом начались события начала девяностых и о Беленко, казалось, забыли. Но в девяносто седьмом он дал пространное интервью японской газете «Хоккайдо симбун». Знаете, что заявил этот предатель? В девяносто пятом году он даже приезжал в Россию. Можете себе представить, что с нами было, когда мы об этом узнали. Вот такая громкая пощечина нам всем.

Он снова замолчал. Караев терпеливо ждал, не понимая, почему Большаков вспомнил о Беленко.

– Мы его все равно найдем, – негромко, но уверенно сказал Большаков, – найдем и накажем. А вам я рассказал эту историю только потому, что вы о ней наверняка слышали. Но таких историй было несколько…

– Не сомневаюсь, – кивнул Караев. – Вы хотите, чтобы я занялся этим делом?

– Нет. Это не ваш профиль, полковник. Им будут заниматься совсем другие люди. Я позвал вас совсем по другому делу. В восемьдесят четвертом году, когда наши отношения с Америкой накалились буквально до предела и Рейган объявил нас «империей зла», к западным немцам ушел майор Йозас Минкявичус, сотрудник нашей резидентуры в Германии. Он работал на связи нашей разведки с восточными немцами. Можете себе представить, скольких он выдал?

Большаков тяжело вздохнул и продолжил:

– Один застрелился, двоим дали по двадцать лет тюрьмы. Нескольких обменяли на западных агентов. Тогда Минкявичус был заочно судим и приговорен советским судом к расстрелу. – Большаков нахмурился. Затем отрывисто сказал: – Тот, кто застрелился, был моим личным другом. Чтобы не подставлять свою семью – жену и троих детей, живущих в Западной Германии, он принял такое решение. Они до сих пор живут там. Минкявичус прятался на Западе до девяносто первого года, а после того как Литва стала самостоятельным государством, объявился сначала в Германии, затем в Польше. В девяносто четвертом он приехал впервые в Литву, затем еще несколько раз. В настоящее время он уже восемь лет как живет во Флоренции. Открыл небольшой магазин, торгует антиквариатом. Он всегда был в душе торгашом, а не разведчиком.

Караев подумал, что подобных совпадений не бывает. Он услышал название города, в котором жил Минкявичус, и понял, что его выбрали не случайно.

– Я думаю, что вы уже все правильно поняли, – продолжал Большаков, – Минкявичус живет во Флоренции и находится под негласным контролем итальянских спецслужб. Мы не можем послать туда никого из наших людей. Во Флоренции чужой человек сразу обратит на себя внимание. Но у нас есть женщина, которая была с ним лично знакома, когда проживала во Флоренции и ее супруг работал консультантом в галерее Уффици. Вы догадываетесь, о ком я говорю?

– Откуда вы узнали, что Элина с ним знакома? – мрачно спросил Караев.

Большаков протянул руку и взял со стола, находившегося справа от него, пачку фотографий. На них была Элина с мужем. Среди друзей, окружавших эту семейную пару, был и Минкявичус, обведенный красным кружком. Караев просмотрел фотографии и, не сказав ни слова, вернул их Большакову. Тот бросил фотографии на столик.

– Убедились.

– Что она должна сделать? – поинтересовался Караев.