Рождение звука

– Если… если она действительно пропала без вести больше семи лет назад, надо подать заявление судмедэксперту на признание умершей.

Разве можно что-то объяснить таким людям? Все ведь совсем не так, как кажется. Фостер сжал пальцы в кулак, а потом расправил веером – пусть боль от укуса пронзит и отвлечет.

Робб шикнул на расшумевшихся и спросил:

– Друг, твой ребенок мертв или жив?

Фостер принялся за свой обычный рассказ:

– Мы с ней были у меня на работе. Люсинда шагнула в лифт…

Робб прервал его:

– Тогда тебе надо провести похороны.

Имелись в виду похороны пустого гробика, мемориальная служба, когда друзья, которые совсем не друзья, и подписчики в соцсетях могут отдать дань памяти гробу, полному старых кукол, плюшевых зверушек и одежды. Короче, похороны-обманка.

Поднялся общий треп. И тут тренькнул его телефон. Сообщение от Люсинды. От этой Люсинды, живой и прекрасной, от которой у него уже была зависимость. «А на следующей неделе?» – значилось в сообщении.

Девушка на кровати шелохнулась. С глуповатой, не от мира сего улыбкой, выворачивая руки и ноги, она боролась с веревками, зафиксировавшими запястья и лодыжки к опорам взятой напрокат старинной кованой кровати. От ее движений зашуршала прозрачная полиэтиленовая пленка, натянутая на матрас, чтобы тот не промок. На сборку кровати, антиквариата со склада реквизита, у Митци ушло гораздо больше времени, чем она рассчитывала. Она едва успела установить монитор и более или менее правильно расставить микрофонные стойки, как «рогипнол» перестал действовать.

Митци опустила «Шур вокал Эс-Эм 57» так, что тот почти касался губ девушки. Рядом с «Эс-Эмом» замер в ожидании олдскульный ленточный микрофон, как будто завалялся здесь со времен радиотрансляций Орсона Уэллса. Самопальные баночные микрофоны торчали со всех сторон, а прямо сверху свисал остронаправленный микрофон, и каждый датчик был подключен к своему предусилителю.

Митци подождала, когда девушка заговорит, когда прыгнут стрелки всех измерителей уровня в ее собственном храме аналогового звука.

Стрелки дернулись, как только девушка произнесла:

– А, это ты…

Она подмигнула Митци – будто в замедленной подводной съемке. Подняв подбородок, девушка увидела наготу своего тела.

Митци чуть придвинула один микрофон:

– Ты заснула, пока мы болтали.

Девушка вздохнула с облегчением:

– А я уж подумала, сейчас насиловать будут.

Внимательно слушая монитор, Митци немного отодвинула другой микрофон.

– Мне нужно выставить уровни записи. Расскажи, чем ты завтракала.

Все еще в дурмане от снотворного, девушка придвинулась к «Шуру»:

– Блинчики. Картошечка. Греночки. – Она втянулась в игру и принялась придумывать на ходу: – Яичница, овсянка, поджарка…

Официантка перечисляла меню завтрака.

Взрывные «п» и «б» загнали стрелки аналоговых приборов в красную зону. Голос в мониторе зазвучал перенасыщенно, тепло. Но в цифровой записи звук срезался, уходил в бесполезный треск. Митци еще немного отодвинула «Шур» и отбросила прядь светлых волос со лба девушки, попутно нежно уложив ее голову на подушку, тоже застланную полиэтиленом.

Девушка не сопротивлялась и продолжала:

– Сок апельсиновый, грейпфрутовый, овсянка…

Глаза безвольно закрылись, словно она опять собралась вздремнуть. Форма официантки небрежно лежала на стуле у стены. В животе у нее заурчало, и стрелки подпрыгнули.

– Извиняюсь, – пробормотала девушка. – Проголодалась, пока про еду говорила.

Митци поразмыслила, не перенастроить ли уровень тишины. А девушке сказала:

– Не волнуйся, долго голодать не придется.

Она подошла к стулу, где лежала одежда, открыла сумочку. Достала бумажник, поискала водительское и прочла имя.

– Шаниа? – Митци вернулась к кровати, повторив громче: – Шаниа, солнышко?

В бумажнике Митци нашла три стодолларовые банкноты, которые послужили наживкой. Митци достала банкноты, сложила их и сунула себе в карман джинсов.

Девушка открыла глаза и недоуменно сдвинула брови, переводя взгляд с микрофона на микрофон, как будто видела их впервые.

Митци попробовала разговорить ее:

– Солнышко, ты когда-нибудь слышала про «крик Вильгельма»?

Они встретились глазами. Шаниа покачала головой. Водительское было выдано в Юте. Мормоном она была так себе – никакого дурацкого белья Митци не нашла, когда разрезала на бесчувственной Шании форму официантки.

– Однако сам крик ты слышала, – заверила Митци. – Это вопль, записанный мужским голосом в тысяча девятьсот пятьдесят первом году для фильма «Далекие барабаны». В одной из сцен солдаты переходят вброд болото, кишащее аллигаторами. Поэтому официально запись называется «Мужчина, укушенный аллигатором, кричит». С момента записи этот крик использовали в более чем четырех сотнях художественных фильмов, бессчетном количестве телепередач и компьютерных игр.

Митци продолжила:

– У классических криков такие элегантные названия, прямо как названия картин. Второй по знаменитости вопль, например, называется «Мужчина, выворачивающий душу вопль, падение с большой высоты». Произведение искусства, правда? Он известен как «вопль Говарда», ведь его использовали для озвучки Говарда Лонга в фильме девяносто шестого года «Сломанная стрела», хотя крик был записан для фильма восьмидесятого года «Девятая конфигурация». На третьем месте по известности в кинобизнесе – «вопль Гуфи», но о нем – чем меньше, тем лучше.

Дважды прозвучал мелодичный колокольчик – вызов телефона Митци, который лежал на микшерном пульте.

Девушка на кровати сказала:

– Тебе звонят.

Митци подняла телефон и показала фото мужчины:

– Мой приятель. Джимми.

– Красавчик, – ответила девушка, щурясь на экран.

Митци взглянула на фото патлатого гризера в заляпанной краской бандане на голове.

– Ты еще бредишь.