Господин из завтра. Добрым словом и револьвером

– Конечно, государь. Я постараюсь ответить…

Васильчиков преданно смотрит на меня. Противно его огорчать, но что я могу сделать?

– Насколько я знаю, дорогой мой друг, ты самый-пресамый крупный землевладелец нашей благословенной империи[6 - Совершенно реальный факт. Князь Сергей Илларионович Васильчиков занимал первое место по площади земельных угодий в Российской империи с большим (почти в два раза) отрывом от второго места и последующих. При этом императорская семья вкупе (император и все великие князья вместе с жёнами и детьми) находились на 10-м месте, хотя десятилетиями позже советская пропаганда называла именно царскую семью главными помещиками России. У князя Васильчикова в личной собственности находилось 27 тысяч десятин из 430 тысяч, записанных в общий реестр государства! То есть – почти пять процентов от всей поставленной на учёт земли (конечно же, в России гораздо больше земли, чем 430 десятин, но в тот момент именно такое количество состояло на государственном кадастровом учете).]… Скажи мне, пожалуйста: сколько ты платишь налога со своих земельных угодий?

Задумавшись на мгновение, председатель КГБ рапортует, оговорившись, правда, что это – приблизительная цифра.

– Так, замечательно. Если разделить эту сумму на двадцать семь тысяч – ведь у тебя примерно столько? – Сергей кивает. – Получим налог на одну десятину, так, господа министры?

Собравшиеся с недоумением соглашаются.

– В таком случае, я попрошу вас, господин Вышнеградский, как министра финансов ответить мне на простенький такой вопросик: это как так получается, что у Сереги… прошу прощения, у князя Васильчикова, налог на одну десятину в ДВА РАЗА ниже, чем у крестьянина?! Пока отвечает Вышнеградский, господину Манасеину приготовиться. Предложения, как министра юстиции, по изменению создавшегося идиотского положения!

Васильчиков сидит, точно громом пораженный. Бунге ожесточённо черкает что-то в записной книжке, Манасеин глядит куда-то в пространство. А Долгорукова и вовсе – того и гляди удар хватит. Только Димыч смотрит на меня с каким-то новым интересом, уже, кажется, начиная догадываться, что будет дальше.

Вышнеградский начинает путанно объяснять что-то про укоренившиеся обычаи, про несовершенство системы налогообложения, про необходимость поддержать крупных производителей… Я прерываю его жестом и обращаюсь к Васильчикову:

– Серж, скажи честно: тебе важнее сохранить свои прибыли или же чтобы крестьяне перестали дохнуть с голоду?

Князь решительно встаёт:

– Государь! Если будет нужно для державы, я готов отдать свои земли в казну. Все! Я – не помещик, я – председатель Комитета Государственной Безопасности, и как вы, государь, неоднократно упоминали – защита порядка и опора трона! Для того чтобы прокормить голодающих – берите весь урожай с моих земель, государь! Я – слуга царю и народу!

– Если нужно – и мои урожаи забери, батюшка! – вступает вдруг Долгоруков. – Слава богу – тоже не обнищаю. А ещё я могу…

Манасеин, Бунге и Вышнеградский всем своим видом показывают, что и они готовы принять деятельное участие в спасении голодающих. Вот тоже мне – союз меча и орала! Ну, надо бы охладить их пыл. А то вон уже Димыч саркастически улыбается…

Я подхожу к Васильчикову, обнимаю его за плечи:

– Спасибо, Серж! Я не ждал от тебя ничего другого. И вам, Владимир Андреевич, глубокая моя признательность. Но вы неправильно поняли меня, друзья мои. Я не прошу от вас жертв. Я хочу, чтобы была восстановлена справедливость!

Я достаю исчерканные поправками листки с тезисами программы, набросанной мной ещё в дороге, по горячим, так сказать, следам. Как говорил на прошлогодних майских посиделках на моей «Ближней даче» бывший член Политбюро ЦК КПСС, первый секретарь обкома Ленинградской области Григорий Васильевич Романов (он же ныне – мой родной дядя – великий князь Павел Александрович), послезнание только помогает нам предвидеть негативные последствия того или иного шага, но верных рецептов дать не может. А вопрос сельского хозяйства не имел какого-либо положительного решения в нашей стране за всю её историю!

Это значит, что отдуваться, придумывая новый путь обустройства России, придется мне! Эх, ну понеслась…

Через двадцать минут мои министры наконец понимают, чего я хочу конкретно. И повисает долгая пауза.

Как говорила одна моя знакомая в той, иной жизни, «от драматической паузы Станиславского до фразы: «Взвод, пли!» – иногда очень маленькая дистанция». И теперь я лишний раз убеждаюсь в её правоте…

– Гхм… Государь, если вы позволите старику высказаться, – начинает Долгоруков – то боюсь, что попытка исполнить ваше м-м-м… требование может привести к ужасным последствиям. Возможны бунты… э-э-э… я хотел сказать – заговоры. Так сказать, комплоты…

– Новое тайное общество, как шестьдесят пять лет тому назад![7 - Манасеин намекает на восстание декабристов.] – бухает со всей прямотой Манасеин. – И нет никакой гарантии, что его удастся подавить так же легко…

– Ну, это уже не ваша забота, любезнейший Николай Авксентьевич, – едко вворачивает Васильчиков. – Заговорщиков мы удавим – как два пальца об асфальт, государь!

– Государь, – это включается Вышнеградский, – я, разумеется, понимаю, что прогрессивный налог на пахотную землю – вещь совершенно правильная и закономерная. Но, как совершенно правильно отметил его светлость, введение такого налога чревато самыми фатальными последствиями…

– А я – полностью поддерживаю вас, государь! – Николай Христианович Бунге поднялся и теперь вещает, точно с трибуны. – Прогрессивный налог на землю, во-первых, и законодательная регламентация отношений между помещиками-работодателями и крестьянами-работниками, во-вторых – могут спасти Россию от крестьянского бунта, «бессмысленного и беспощадного»!

Николай Христианович оседлал своего любимого конька и мчится вперёд «аллюром три креста»! Он довольно уверенно читает всем нам получасовую лекцию о необходимости создания сельскохозяйственных инспекций по типу фабричных, об усилении работы с аграриями, о совершенствовании образования среди сельскохозяйственного населения. У меня появляется стойкое ощущение, что Бунге, похоже, уже прикидывал что-то подобное, и теперь выдаёт нам «домашнюю заготовку»…

– Ну а ты что скажешь, солнце русской промышленности, начальник департамента науки и техники, светлейший граф? – обращаюсь я к Димычу.

– Мне кажется, что Ваше Величество несколько перегибает палку… – осторожно начинает Рукавишников. – Всё ли так плохо, как вы сказали? Ну, то есть заскоки, разумеется, у нас были – спорить не стану. Но они решаются в рабочем порядке. Не думаю, что нужно вот так резко, буквально об колено, ломать сложившуюся систему, чтобы начать на пустом месте социальный эксперимент!

Ага, Димыч тоже помнит прошлогоднее высказывание «Романова-два-в-одном» – насчёт того, что в истории России не было положительного решения проблемы сельского хозяйства, называвшегося при Советской власти «чёрной дырой» – деньги туда вбухивались огромные, а «выхлоп» от миллиардных вложений был околонулевой. А местами и отрицательный – деревня продолжала нищать, работники массово уезжали в города. Вот, примерно, как сейчас…

– Ты разве не помнишь, государь, чем такой эксперимент закончился в прошлый раз? – подчеркнув голосом слово «прошлый», говорит Рукавишников.

Министры смотрят на светлейшего графа с немалым изумлением, явно пытаясь припомнить, когда именно произошёл этот самый «прошлый раз».

– Может, нам для начала закончить реформировать промышленность, окончательно решить все проблемы пролетариата, построить инфраструктурную сеть хотя бы в европейской части страны, а уж потом кидаться грудью на амбразуру? – убаюканный моим молчанием, уже более решительно предлагает Рукавишников.

Эх, Димыч, это я только с виду спокоен, а внутри уже начал закипать…

– В промышленности у нас сейчас настоящий бум, строительство Транссиба и более мелких железных дорог идёт полным ходом, продовольствия для рабочих и строителей требуется всё больше и больше, а значит, это может привести к развитию крестьянских хозяйств и…

Я не выдерживаю и вскакиваю со стула.

– В промышленности бум, говоришь, взводный? А скажи-ка мне, великий изобретатель технических новинок: сколько сейчас бурлаков на Волге трудится?

– Я думаю – не очень много… – узнав мой тон, которым я обычно раздаю команды под обстрелом, Димыч разом теряет весь свой уверенный вид. – В конце концов, у нас хорошо развит речной транспорт, на верфях Стальграда и Сормово постоянно строятся новые пароходы…

– Ты не крути, промышленник-миллионер, а толком говори: знаешь или нет?! – продолжаю напирать я.

– Ну… – Димыч явно не знает точной цифры, но его аналитический ум сейчас работает в усиленном режиме, пытаясь нащупать правильный ответ на основе известных статистических данных: сравнивает количество пароходов, паровых буксиров, несамоходных барж и… прочего. Память у моего друга отличная, соображалка тоже замечательно работает, но… – Полагаю, тысяч десять – пятнадцать…

Выстрел в «молоко»!!!

– А полтораста тысяч не хочешь? Да половину твоих грузов на бурлаках таскают, прогрессивный ты наш!

– Гонишь! – Ошарашенный Димыч забыл про политес при посторонних.

– Хер там! – Я тоже не очень соблюдаю вежливость. – В натуре полтораста! И это ведь выходцы из самых низов крестьянства.

– Ебать-колотить! – Димыч выпучивает глаза. – Уел, блин! Неужели настолько всё плохо?

– На самом деле ещё хуже!!! На-ка вот, попробуй… – я достаю из ящика стола завернутый в кусок чистого холста «артефакт», добытый на просторах России.

Димон медленно, словно я подсунул ему самодельное взрывное устройство, разворачивает тряпицу и начинает озадаченно вертеть в руках кусок иссиня-чёрного, тяжёлого и колкого хлеба.

– Что это?

– Крестьянский хлеб! Ты попробуй, попробуй! – рекомендую я.

– Не отравлюсь? – Он пробует, несколько секунд катает крошки во рту, потом сплёвывает. – Тьфу! Гадость какая! Горький…

– Полагаю, братишка, что блокадный хлебушек был таким же! – Я говорю сейчас только для своего друга, не обращая внимания на вытянутые от удивления лица своих министров – есть с чего им малость прихуеть: что это ещё за блокадный хлебушек упоминает император? – Этот хлеб русские крестьяне едят ежедневно. И сами едят, и детишек своих кормят… А горький он оттого, что на треть – из лебеды…