Заблудшая душа

И она легонько толкнула Глеба в спину. Делать было нечего, Корсак приблизился к гробу.

Борис Алексеевич Корсак лежал на своем скорбном ложе, как и принято покойнику, с величественным, строгим лицом. Ни удивления, ни страха, только горделивый покой. Словно за миг до смерти он увидел нечто такое, чего прочие, живые, и представить себе не могут, гордость за обладание новым знанием отобразилась на его лице.

Глеб вдруг вспомнил, как лет тридцать тому назад дядя Борис взял его с собой на немецкое кладбище.

День тогда был такой же пасмурный, как сегодня. Дядя, тогда еще молодой, легко загорающийся и любопытный до всего нового, приложил к надгробию кальку и стал заштриховывать ее мягким грифельным карандашом. Глеб с любопытством смотрел на то, как барельеф обретает на листе кальки грифельные контуры.

Барельеф был очень странный. Обычно на надгробных плитах был изображен ангел, иногда – Дева Мария с маленьким Иисусом на руках. А на этом камне была выбита голова какого-то звероподобного существа. На голове у существа не было ушей, а лицо (или скорее морда) было чуть вытянуто вперед.

– Кто это? – спросил Глеб у дяди, разглядывая таинственного монстра.

– Это? – Дядя улыбнулся. – Возможно, ангел.

– Он не похож на ангела, – усомнился Глеб.

– А ты видел ангела?

Глеб покачал головой:

– Нет.

– То-то же, – сказал дядя и продолжил работу.

– Зачем тебя это, дядь Борь? – спросил тогда Глеб.

– Люди вложили в это изображение душу и талант, – ответил дядя. – И свои представления о загробном мире. Если угодно – это визуальная метафизика. А значит – особый род искусства.

– И много у тебя таких картинок?

– Много. Сто сорок штук. Когда их будет двести – я попробую сделать книгу.

– И кому будет интересна такая книга? – скептически уточнил Глеб.

Дядя улыбнулся и ответил:

– Вероятно, таким чудакам, как я.

И сейчас, тридцать лет спустя, Глеб подумал, глядя на бледное лицо дяди: «Что ж, теперь ты и сам станешь частью этого «особого искусства».

– Можно закрывать? – тихо спросил у Глеба кто-то.

– Да, – машинально ответил он.

Какие-то мужчины накрыли дядю красной крышкой, а затем, включив шуруповерты, с отвратительным и неуместным жужжанием прикрутили крышку к гробу.

…Окончательно все закончилось минут через пятнадцать. Глеб стер с рук платком налипшую грязь (пришлось бросить в могилу пригоршню земли), протолкался сквозь толпу и торопливо двинулся прочь от холмика, заваленного пластиковыми венками.

– Молодой человек! – окликнул его кто-то.

Глеб остановился и обернулся. Это была пожилая дама в старомодной шляпке с вуалью. Пожилой седовласый мужчина в алюминиевых очках, одетый в темный костюм и белую рубашку, поддерживал ее за локоть.

– Вы ведь придете на поминки? – спросила дама.

Глеб замешкался с ответом, и пожилая дама твердо и не без упрека в голосе проговорила:

– Вы должны прийти. Таковы правила. Поминки будут в кафе «Ромашка». Это рядом с домом вашего дяди.

Глеб растерянно кивнул, повернулся и быстро зашагал прочь, унося в душе тягостное чувство пугающей противоестественности всего происходящего.

Лишь забравшись в машину и захлопнув за собой дверцу, Корсак почувствовал небольшое облегчение.

7

Пожилая дама, с которой Глеб беседовал на кладбище, оказалась рядом с ним и на поминках. Корсак сидел от нее по левую сторону, а по правую – тот самый пожилой джентльмен, который держал ее за локоток на кладбище.

На этот раз дама подняла вуаль на шляпке, и Глеб, искоса ее разглядывая, отметил, что на морщинистом лице дамы остались некоторые признаки настоящей благородной красоты. Должно быть, когда-то она была сногсшибательно красива, подумал Глеб.

Кто-то из гостей поднялся и предложил всем сказать несколько слов о почившем. Желающие тут же нашлись. Все это были люди пожилые, невзрачные, и Глебу они казались на одно лицо. Говорили о том, что почивший был хорошим и приличным человеком, о том, что он никому не сделал зла, и все в таком же духе.

Глеб послушно подносил ко рту рюмку с водкой после каждого такого «поминального слова», и после третьей рюмки почувствовал, что начал потихоньку хмелеть.

– Глеб… – обратилась вдруг к нему пожилая дама. – Вас же зовут Глеб?

Корсак кивнул в знак согласия.

– Глеб, скажете о Борисе Алексеевиче несколько слов?

– А это обязательно? – уточнил Корсак.

Дама посмотрела на него с легким упреком:

– Вы ведь его самый близкий родственник.

– Ладно.

Глеб поднялся на ноги и негромко постучал вилкой по рюмке. Все присутствующие повернули головы в его сторону и приготовились слушать.

– Больше всего на свете, – начал Глеб, – мой дядя любил сидеть по вечерам в своем кресле на крыльце, потягивать коньяк и читать своих любимых немецких романтиков. Гете, Шиллера… – Глеб усмехнулся. – Если честно, я никогда не понимал этой его любви к немцам. Мне они казались слишком пафосными, формальными и фальшивыми. Но речь сейчас, конечно, не об этом. Мой дядя был хорошим человеком. И он не заслужил такой страшной смерти. Пусть земля ему будет пухом!

Глеб залпом выпил водку и сел на место. Гости тоже выпили.

Пожилая дама, сидящая рядом с Глебом, тихо шепнула:

– Вы молодец.

После нескольких рюмок водки в кафе возникло некоторое оживление. Люди, разбившись на компании, как это часто бывает на многолюдных посиделках, заговорили друг с другом на отвлеченные темы. Кто-то, забывшись, принимался рассказывать соседям анекдоты, и выражение скорби на некоторых лицах сменялось выражением хмельной веселости. Впрочем, весельчаков тут же беззлобно одергивали, и они снова нацепляли на лица приличествующие мины. Но ненадолго.

Пожилая дама, сидящая рядом с Глебом, с любопытством у него поинтересовалась: