Чары Мареллы

– Что вы, и в мыслях не было. Но мое положение не позволило бы мне дотянуться до звезд, если вы понимаете, о чем я. А в эмиграции все гораздо проще – тут тебе и Бунин, и Кандинский, правда, намного позже. Там я познакомилась с Пикассо и его женой Ольгой. Прекрасная была пара, скажу я вам. Очень красивая. Он даже рисовал меня, но я не знаю, сохранился ли этот рисунок. Однако вы не должны воспринимать меня как часть той богемной жизни – я была далека от нее. Скорее, мне выпала роль стороннего наблюдателя. Не могу сказать, что меня это расстраивает, но иногда, когда я думаю о том периоде своей жизни, то жалею об упущенных возможностях. Впрочем, тогда я воспринимала все как само собой разумеющееся. Это сейчас они стали легендами, а в первой половине двадцатого века все эти персонажи были обычными живыми людьми, которые могли напиться в кабаке и затеять драку, чтобы уже через полчаса снова обниматься и клясться друг другу в вечной любви. Да, это было странное время.

– Извините, я никак не могу сдержаться… – Дубинин отложил в сторону карандаш и вопросительно взглянул на женщину, мечтательно глядящую в окно. – Мне для материла понадобятся хоть какие-то иллюстрации. У вас, случайно, не сохранились фотографии того времени?

– Как же, как же… Секундочку.

Мария Степановна засуетилась и, попросив журналиста подождать, вышла в соседнюю комнату, в которой Карл еще не был. Спустя пару минут она вернулась и положила перед оторопевшим Дубининым, который не ожидал, что его просьба будет выполнена, толстый фотоальбом. Было видно, что он очень старый, – молодой человек обратил внимание на обложку с гербом Российской империи и тихо выпал в осадок.

– Да, этот альбом мне достался еще от родителей. Видите, ему почти столько же лет, сколько и мне – когда-то он был красивого изумрудного цвета. Ну да ладно, посмотрим, что тут у нас. Я уже и забыла, когда в последний раз открывала его.

Карлу вдруг пришло в голову, что черно-белые изображения мало чем отличаются от динозавров – их так же откапывают, чтобы затем, нацепив на нос очки, стараться что-то на них рассмотреть. Конечно, случаются и приятные исключения. Вот, например, в камеру улыбается молодая красивая женщина. Наверное, она пользовалась успехом у мужчин. И вполне вероятно, что на такого, как Дубинин, эта сердцеедка не обратила бы никакого внимания. Интересно, какого цвета были ее глаза? Конечно, определить это сейчас было сложно – время обесцветило прежнюю красоту, и теперь глаза Марии Степановны были просто неопределенно мутными, как паста из авокадо, размазанная по тарелке и оставленная на пару суток. Судя по всему, фото постановочное – чернила дорогие, бумага качественная, сохранилась очень хорошо. Лица, лица, лица. Журналист про себя отметил, что тогда умели одеваться и преподносить себя гораздо лучше, чем теперь. Каждого второго можно было бы хоть сию минуту вести на киностудию. Снова какие-то люди. Мама дорогая… Да вы шутите!

– Да, это мы с Олечкой и Павлушей. Она его так называла нежно, пока не появилась девица, из-за которой они расстались, даже неприятно оттого, что мы тезки. Хотя, наверное, это все равно случилось бы рано или поздно. Знаете, в то время и в том обществе мало кто был способен удержаться от соблазнов. Более того, это было даже как-то немодно – хранить верность. Нынешнее поколение вряд ли поймет такую тотальную инфантильность, граничащую с безумием. Как странно смотреть на всех этих людей… Никого ведь из них давно нет в живых. Представляете, каково это: понимать, что все – все! – кого ты знала, перестали дышать несколько десятилетий назад. А я до сих пор все помню так четко, будто это было вчера.

Мария Степановна мечтательно оперлась подбородком о кулак, отчего ее аристократичная внешность отошла на задний план, уступив место обычной пожившей женщине, сожалеющей о навсегда утраченной юности.

– Хм, да, наверное. – Карлу совершенно не хотелось представлять себя на ее месте, и поэтому он с увлечением принялся рассматривать оставшиеся фотографии. Однако больше ничего интересного ему найти не удалось, и он разочарованно отодвинул от себя альбом, не забыв предварительно вынуть из него ценное изображение с Пикассо. – Это на самом деле потрясающе! Можно я возьму с собой это фото? С возвратом, конечно.

– Забирайте, конечно.

– Благодарю вас! Я и представить себе не мог, что рядом со мной, практически на соседней улице, живет такой удивительный человек, как вы.

– Доживает, вы хотели сказать? – Странно, но даже невеселая усмешка старухи не оставляла впечатления безнадеги и обреченности, каких можно было бы от нее ожидать. Несмотря на то что она, судя по всему, была одинока, Дубинин не заметил и капли той навязчивости, которая свойственна пожилым людям, лишенным общества. Поразительная женщина. Карл невольно подумал о том, что многое бы отдал за возможность познакомиться с ее молодой версией.

– Еще раз прошу меня простить, – вспомнив о цели визита, журналист снова взял в руки блокнот. – Я перебил вас. Вы остановились на образе жизни эмигрантов в Париже. Это очень интересный момент, но мой редактор сказал, что вы были знакомы с Гумилевым. Если я не ошибаюсь, Николай Степанович в последний раз был во Франции в восемнадцатом году. Вам, соответственно, тогда было всего шестнадцать. Что общего могло быть у русского офицера и столь юной особы? Неужели вы тогда увлекались поэзией?

– Нет.

Как же Карл не любил это хитрое выражение на лицах пожилых людей – ему так и не удалось научиться определять, когда его надувают, а когда говорят правду.

– Я познакомилась с ним не тогда, а несколько позже. В двадцать втором.

– Но разве за год до этого его не… – Дубинин вопросительно взглянул на собеседницу, словно спрашивая, не о разных ли Гумилевых они говорят.

– Скажите мне, молодой человек. – Мария Степановна как-то вдруг преобразилась и словно помолодела, хотя на вид ей все так же было далеко за тот возраст, когда разница в десять – пятнадцать лет считается уже несущественной. – А что вы скажете, если я предложу вам абсолютно эксклюзивную информацию, касающуюся не только давно ушедших людей, но и вас лично? Нет, не переживайте – я не торгую тайнами. Тем более что я знаю, что у вас денег нет.

Карлу стало неприятно оттого, что старуха была вынуждена произнести подобную ремарку. Неужели его плачевное финансовое положение настолько бросалось в глаза?

– Так что вы скажете? – переспросила хозяйка.

– Простите, но я, кажется, не совсем понимаю, о чем вы говорите. – Дубинин немного отстранился, восстанавливая комфортное расстояние между собой и собеседницей. – Каким образом то, что известно вам, может иметь значение для меня?

– Может. – Старуха уверенно и даже как-то лихо тряхнула головой и, выдержав торжественную паузу, заявила: – И значение немалое. Однако я вижу, что вы не готовы сегодня к этому разговору. Что ж, возможно, это даже к лучшему. Идите домой. Отдохните, выспитесь, наконец. У вас будет целый вечер, чтобы поразмыслить о том, что вы сегодня услышали, и решить, хотите ли продолжить общение. Если вам интересно мое предложение, жду вас завтра в это же время.

– Но я думал… – Журналист был немного сбит с толку происходящим. – Я не уверен, что завтра смогу. У меня ведь и другая работа есть. К тому же время…

– Время – это миф, – неожиданно заявила Мария Степановна. – Жизнь длинна и коротка одновременно. Она может вместить целую вселенную, а может оборваться, едва начавшись. Я не говорю о ранней смерти. Скорее, речь идет о нереализованных возможностях. Свернул человек не туда – и его существо воспротивилось этому. Бог ведь для каждого из нас уготовил широкую освещенную дорогу, а дьявол испещрил ее невероятным количеством тропинок, ведущих в никуда. Никто не знает, почему мы часто предпочитаем сбиться с жизненного пути и уткнуться носом в стену, вместо того чтобы продолжать двигаться вперед. Вот вы, Карл, знаете, куда идете? Какова ваша конечная цель? Я не утверждаю этого, но, возможно, имеет смысл остановиться и задуматься о том, где и когда вы ошиблись с выбором направления? Поразмыслите об этом сегодня вечером. Вернетесь вы завтра или нет – выбор за вами. Я могу лишь сказать, что буду рада видеть вас.

Не найдясь, что ответить, Карл поднялся, сложил в портфель письменные принадлежности и попрощался с хозяйкой квартиры. Спускаясь по лестнице и стараясь при этом не прикасаться к перилам, которые из обычного подъездного атрибута теперь превратились в некий артефакт, он удивлялся тому, как удачно у госпожи Мартыновой получилось выставить его за дверь и при этом не ответить на последний вопрос о Гумилеве. Наверное, у нее богатый опыт такого рода манипуляций. Журналист никак не мог определиться с тем, как относиться к Марии Степановне – то ли как к сумасшедшей, то ли как к восстановленной части HDD, в которой вдруг обнаружилась информация, которая давным-давно считалась потерянной. Фотография, вложенная в блокнот, говорила в пользу второго варианта, но Карл не любил делать скоропалительных выводов и поэтому, решив, что утро вечера мудренее, выбросил на время из головы странную квартиру и отправился домой.

* * *

– Милый, почему мы постоянно ходим в это отвратительное место? Я ведь говорила тебе, что эти уродцы раздражают меня. Что за фетиш, Пабло?

Молодой мужчина самой обычной наружности, развалившийся на стуле и лениво покачивающий из стороны в сторону правой ногой, закинутой на колено левой, молча улыбнулся в ответ и потянулся за бокалом с густой темной жидкостью. Было видно, что он привык к таким разговорам и поэтому не обращал на них внимания. Однако его очаровательная спутница, пребывавшая не в самом хорошем расположении духа, настаивала:

– Почему мы перестали ходить в De Flore? Чем тебя не устроило это милое местечко?

– Там стало слишком людно, – нехотя проговорил мужчина сквозь зубы, ставя бокал на место и раскуривая трубку.

– Там собирается весь интеллектуальный цвет общества! – с апломбом заявила женщина и капризно выпятила нижнюю губу. – А здесь нет никого, кроме этих твоих японцев и противного Бретона.

– Во-первых, это фигурки не японцев, а китайцев, – возразил Пикассо. – Во-вторых, здесь подают прекрасный ликер. Ну и, в-третьих, в De Flore собирается не весь цвет общества. Мы-то здесь. И чем тебе не угодил Бретон?

Делая вид, что слушает гневную тираду жены, Пабло периодически покачивал головой и удивлялся тому, что совсем недавно эта женщина была единственным смыслом его жизни. Да, вот что материнство делает с богинями – оно их приземляет, всучивая новые ценности и меняя мировоззрение. Помнится, когда он впервые привел ее сюда, она была в восторге от того, что здесь когда-то бывал Артюр Рембо. Подумать только – сам Рембо! Куда все исчезло?

– А его «Труп» ты читал? Это же чистейшей воды профанация! В одном мизинце Анатоля было больше таланта, чем во всем вашем хваленом Бретоне. Кроме эпатажа и толпы безумных юнцов, у него ничего нет и быть не может…

Прежний Пабло обязательно возразил бы – и они бы, скорее всего, поссорились. Но сейчас у него не было ни сил, ни желания вступать в дискуссию, даже несмотря на то, что сам он считал сюрреалистов интересными ребятами и даже причислял себя к ним в каких-то творческих моментах. Вдыхая густой ароматный дым, Пикассо взглянул в окно – парижская осень двадцать шестого выдалась дождливой, но ему всегда нравилась такая погода, чего нельзя сказать о его супруге. Может быть, поэтому она и нервничает?

– Скажи мне, милая. – Он перебил женщину, которая, запутавшись в собственной обвинительной речи, уже успела перекинуться с Бретона на покойного Аполлинера. – Как ты смотришь на то, чтобы плюнуть на все и махнуть куда-нибудь к морю?

– А Поль? Или ты забыл о том, что у нас теперь есть сын? – Ольга прищурилась, подозревая подвох, но лицо мужа было таким безмятежным, что она, поддавшись его очарованию, улыбнулась. – Ты прав, милый. Всегда можно договориться, чтобы за ним приглядели. Мы с тобой действительно очень давно не отдыхали вместе. Куда ты хочешь поехать?

Пабло уже открыл рот, чтобы ответить, но в этот момент в кафе вошла привлекательная молодая особа и, заметив супружескую пару, направилась прямиком к их столику. Несмотря на то что ее русые волосы, вопреки моде, были собраны в косу, это нисколько не мешало ей идеально вписываться в окружающую действительность, дополняя ее и внося определенную долю свежести. Не дожидаясь приглашения, она изящно опустилась на свободный стул и только после этого приветливо помахала сначала Ольге, потом – Пабло.

– Салют!

– О, Мари, как хорошо, что ты зашла. – Мужчина выпустил в воздух такой яростный клуб дыма, что на мгновение пропал из вида, однако тут же вынырнул из него и насмешливо скосил глаза, давая понять, что общество супруги его утомило. К счастью, Ольга не заметила этого.

Было видно, что все трое находятся в прекрасных отношениях, – спустя несколько секунд они уже увлеченно делились новостями, причем отстраненность, которая только что была между мужем и женой, вдруг куда-то исчезла, словно ее и не было вовсе.

– Робида умер, слышали? – Мари грустно вздохнула и подняла глаза к потолку.

– Кто это? – Пабло привык считать себя весьма эрудированным человеком и не любил, когда в его обществе упоминали тех, о ком он ничего не знал. Ольга, напротив, сразу поняла, о ком идет речь, потому что тут же отмахнулась:

– Невелика потеря.

– Как ты можешь так говорить? – возмутилась Мари. – Он был великим человеком, и то, что о нем забыли, нисколько не умаляет его достоинств и, скорее, говорит о нашей непредусмотрительности и склонности закрывать глаза на то, что нас не устраивает по тем или иным причинам.

– Не знаю. Может быть, ты и права, но меня он, честно говоря, пугает. Вернее, уже – пугал.

– Да кто он такой, в конце концов?! – Пикассо становился неприятным, когда выпадал из разговора. Несмотря на многочисленные замечания супруги, он так и не смог избавиться от этой черты характера, которая была свойственна многим талантливым людям, избалованным вниманием публики.

– Многие называли его антиутопистом, – примирительным тоном заговорила Мари. – Но я считаю его провидцем, который обладал великим даром видеть будущее, как никто другой. Его трагедия была в том, что он не умел вовремя остановиться.

– То есть?

– Ну, пока он просто писал, его считали забавным. Но когда все, что он перенес на бумагу, начало сбываться, люди, испугавшись, отвернулись от него.