Чары Мареллы

Очередной приступ меланхолии, который уже готов был завладеть им полностью, прервал внезапно заверещавший мобильник. С недовольным видом достав из кармана телефон, Карл нахмурился: номер был ему совершенно не знаком. Тем не менее, вспомнив, что его рабочий день еще не закончился, он нажал на кнопку ответа:

– Слушаю.

– Месье де Бо? – В трубке раздался дребезжащий старушечий голос.

– Дубинин, – поправил он раздраженно, так как не любил, когда кто-либо коверкал его и без того не самую серьезную фамилию. – Карл Дубинин. Чем могу помочь вам?

– О, простите. – В голосе послышалось такое искреннее сожаление, что журналист почему-то почувствовал себя виноватым. – Мне ваш телефон дали в редакции и посоветовали связаться с вами лично, если вы не позвоните мне в течение двух часов. Я честно подождала сто двадцать минут, и вот – я вам звоню. Меня зовут Мария Степановна Мартынова. Наверное, вам говорили обо мне.

Говорить-то говорили, подумал Карл, но что с того? Мартынова – интересная фамилия, убийственно знаковая. Карл любил знаки и всегда следовал им. Старуха еще что-то рассказывала, но журналист уже мысленно согласился встретиться с ней, хотя раньше планировал ограничиться разговором по телефону.

– Да, да, конечно, я обязательно подъеду. – Карл быстро достал блокнот и маленький карандаш, который всегда держал под рукой, и записал адрес. – Прекрасно! Буду у вас через полчаса. До свидания.

Отключившись, он снова взглянул на небо, и оно показалось ему не таким уж и грязным. И если птицы, сидевшие на проводах, еще несколько минут назад не вызывали в нем ничего, кроме тоски и раздражения, то теперь они выглядели даже немного милыми.

«Если бы она еще и родственницей того самого Мартынова оказалась, то было бы совсем хорошо», – подумал Карл, но тут же усмехнулся и пожал плечами: надеяться на такое совпадение было глупо. Решив, что прогулка пойдет ему на пользу, он зашагал в сторону спальных районов, где, судя по адресу, обитала тема его будущей статьи.

Здание было обшарпанным снаружи и скрипучим внутри – Дубинин удивился тому, что еще где-то сохранились деревянные лестницы с резными перилами, покрытыми таким бессмысленным количеством слоев краски, что угадать под ними первоначальный узор не представлялось никакой возможности.

Дверной звонок присутствовал, судя по всему, только для вида – он был едва ли не ровесником самого здания. Вежливо постучав костяшками пальцев по деревянной поверхности двери три раза, Карл огляделся и заметил участок перил, свободный от краски, – вероятно, она отвалилась, не выдержав собственного веса. С интересом рассматривая чудесную резьбу, он услышал, как щелкнул замок, обернулся и увидел хозяйку квартиры, предполагаемую родственницу того самого… Ну, вы поняли. Поздоровавшись, журналист закашлялся, чтобы скрыть улыбку, – ему пришло в голову, что Мария Степановна вполне могла лицезреть Лермонтова вживую. Однако, несмотря на поразительно преклонный возраст, обладательница знаменитой фамилии имела гордую осанку и держала себя с достоинством и даже какой-то архаичной высокомерностью, которая, впрочем, шла ей.

– То, что вы сейчас рассматривали, когда-то являлось частью целого калейдоскопа герметической символики…

Карл уловил в надтреснутом голосе как сожаление, так и нотки гордости.

– Вы как-то причастны к его созданию? – еще раз определив возраст хозяйки как «старая, как бивень мамонта», журналист постарался говорить громче.

– Молодой человек, вам совсем не обязательно кричать. Я, может быть, и стара, но не глуха. – Женщина жестом пригласила гостя войти и, пока он разувался, ответила на его вопрос: – Нет, конечно, он появился задолго до того, как я сюда въехала. Возможно, его привезли откуда-то, поскольку мне сложно представить, чтобы кто-нибудь из местных мастеров обладал такими глубокими познаниями в этой науке. Даже я не успела расшифровать все символы, изображенные здесь, а ведь кое-какими знаниями я все же обладаю. Но это уже не имеет смысла. Вы сами видели, в каком плачевном состоянии здесь все находится.

– Как же коммунальные службы? – Дубинин спросил скорее автоматически, поскольку внешний вид квартиры Марии Степановны заинтересовал его гораздо больше каких бы то ни было псевдонаучных знаков.

– А кто это сделал, по-вашему? – хрипло рассмеялась старуха. – Это же вредители чистейшей воды. Правда, на них и обижаться-то бессмысленно, хотя бы потому, что они на самом деле стараются. Вот уж правду говорят: заставь дурака Богу молиться… Прости, Господи.

Кивая и периодически вставляя какие-то сочувствующие реплики, Карл тем временем рассматривал место, в которое попал. Все помещение было заставлено старинными вещами – то, что это именно антиквариат, а не барахло, было понятно с первого взгляда: Дубинин, имевший определенное представление об этом замкнутом мирке коллекционеров, мысленно присвистнул от удивления, увидев на стене мастерски выполненный профиль пожилого мужчины.

– Я вижу, вы увлекаетесь живописью? – Старуха встала рядом с журналистом и принялась рассматривать портрет. – Можете предположить, чьей кисти эта работа?

– Ну, увлекаюсь – это очень сильно сказано. – Карл не любил выставлять напоказ свои познания и теперь чувствовал, что начинает нервничать, однако Мария Степановна ждала его ответа, и отступать было некуда. – Я никогда не был знатоком офортов, поэтому не могу утверждать наверняка. Рембрандт, может быть?

– Ну, что вы…

У Дубинина возникло стойкое ощущение, что он снова вернулся в школу и теперь сдавал экзамены преподавателю, который снисходительно качал головой, выслушивая очередную чушь от нерадивого ученика.

– Хотя понять вашу ошибку можно. Это Ван Дейк.

– Ну, почти угадал. А чья копия? – Карл любил выстраивать в голове план материала перед тем, как приступать к его написанию, и теперь раздумывал над тем, куда бы втиснуть информацию о понравившемся ему портрете.

– Почему же сразу копия?

– Так это что, оригинал? Не может быть!

Вот так просто зайти к забытой всеми старухе и обнаружить у нее Ван Дейка, висящего на стене, – журналист, как хищник, почуявший запах крови, принялся рассматривать остальные предметы в поисках следующего артефакта. Проследив за его жадным взглядом, хозяйка не выдержала и рассмеялась:

– Не переживайте, месье, я обо всем расскажу вам в свое время, мы обязательно вернемся к моей коллекции. А сейчас давайте-ка присядем и поговорим о том, зачем я вас, собственно, позвала.

Карл нехотя оторвался от изучения очередного предмета старины и проследовал за Марией Степановной в довольно просторную столовую, в самом центре которой был накрыт изящный столик. Осторожно опустившись на стул, который, как и все в этой странной квартире, мог оказаться чем-то гораздо большим, нежели просто мебелью, журналист с любопытством огляделся, однако был разочарован увиденным – судя по всему, ценные вещи хозяйка хранила в центральной комнате. Во всяком случае, столовая не представляла особого интереса.

– Не переживайте, это обычный стул, – разливая чай, заметила старуха. – Ленинградский мебельный комбинат. Не люблю ощущать историю пятой точкой опоры, это может ее оскорбить. Историю, конечно, не точку. Однажды я решила выпить утренний кофе, сидя на стуле времен Наполеона Третьего – наверное, вы успели его заметить, когда рассматривали мою небольшую коллекцию. Нет? Тем лучше, значит, мне будет, что показать вам. Так вот, села я на него, и тут же подо мной треснула обшивка. Mon dieu! Вы только представьте себе: до меня на этом стуле сидело неисчислимое количество людей – возможно, и сам император пару раз пристраивался. А тут я – и все. С тех пор я зареклась заигрывать с такой непредсказуемой стихией, как время.

Слушая Марию Степановну, Карл поймал себя на мысли о том, что сам бы ни за что не упустил возможности хоть на пару секунд приобщиться к истории – пусть даже таким пошлым способом. Его всегда привлекали пожившие вещи – именно поэтому его часто можно было встретить на блошиных рынках и распродажах. Еще в детстве отец ругал сына за то, что его комната была завалена каким-то хламом, назначения которого он и сам не всегда мог объяснить. Впрочем, со временем родители привыкли к этой странности Карла и оставили его в покое. Правда, при каждом удобном случае мать под предлогом уборки проводила всеобщую ревизию, в результате которой больше всего страдала, как правило, комната Карла. В конце концов, поняв, что бороться с мамашиными приступами чистоты бесполезно, он упаковал все свои сокровища в коробки и отправил их на чердак, а когда переезжал в собственную квартиру, автоматически захватил их с собой, чтобы так же отправить в подсобное помещение. Скорее всего, они до сих пор там пылятся. Дубинин почувствовал легкое головокружение от предвкушения вечера – он совершенно забыл о том, с каким наслаждением когда-то рассматривал каждую вещицу, пытаясь по едва заметным признакам определить, кому она принадлежала раньше. У него зачесались руки от желания снова прикоснуться к ним.

– Я вижу, что не ошиблась, когда пригласила именно вас.

Карл вздрогнул от неожиданности и обнаружил, что старуха все это время внимательно за ним наблюдала. Поспешно спрятав улыбку, которую вызвали детские воспоминания, он откашлялся, чтобы прийти в себя, и обратился к хозяйке квартиры:

– Конечно, не ошиблись, я специализируюсь на биографиях и мемуарах. Кстати, может быть, начнем?

– Пожалуй, – подумав несколько секунд, старуха кивнула и вопросительно посмотрела на молодого человека. – А где ваш диктофон? Я ведь не ошибаюсь – сейчас все журналисты ходят с диктофонами?

– Я старомоден, предпочитаю работать с блокнотом и ручкой. – Карл устал объяснять каждому, что не пользуется техникой не потому, что не имеет возможности ее приобрести, а потому, что она отдаляет собеседников друг от друга. Впрочем, Марию Степановну объяснение, похоже, полностью устроило, так как она одобрительно улыбнулась и, продемонстрировав прекрасно сохранившиеся зубы, сказала:

– Тогда записывайте. Хотя должна сразу предупредить вас: память меня иногда подводит, поэтому я могу путаться в датах и цифрах. Так что вы уж подправьте потом все, что необходимо. Но я обещаю, что постараюсь соблюдать последовательность, насколько это возможно.

Карл открыл блокнот и начал привычными движениями профессионального стенографа переносить на бумагу все, что рассказывала ему Мария Степановна Мартынова.

– Я родилась в Гродненской губернии на северо-западе Российской империи в семье обедневших дворян. Я помню, как…

– Простите. – Дубинин не любил оставлять на потом моменты, которые требовали уточнения. – Вы сказали «Российской империи»? Простите меня за такой вопрос, но все же я должен его задать: сколько вам лет?

– Много, дорогой мой, много. – Рассказчица с сожалением провела рукой по седым волосам. – Я родилась в 1902 году.

– То есть вам…

– Сто семнадцать лет. Если не верите, могу показать паспорт.

– В этом нет никакой необходимости. – Карл был потрясен колоссальностью услышанного числа, но постарался не показать этого. – Продолжайте, пожалуйста, я постараюсь не перебивать вас больше.

– Благодарю. Я помню, как отец пахал землю и работал в кузнице. И в то же время он постоянно напоминал нам о том, что мы принадлежим к уважаемому древнему роду Мартыновых. У меня было два брата и три сестры – и каждый из нас ежедневно учил французский, латынь и греческий. Возможно, папа не хотел признаваться себе в том, что прошлая жизнь, которую он помнил, навсегда потеряна. Или просто желал видеть нас образованными людьми. Так или иначе, но к тому моменту, когда к власти пришел пролетариат, мы уже подрабатывали уроками в более состоятельных домах. Не знаю, чем бы все обернулось, если бы не революция. В то время мы не думали о том, что будет дальше, – нам просто было интересно наблюдать за всем со стороны. Когда же до нас дошло, что мир, к жизни в котором мы готовились, скоро изменится до неузнаваемости, был созван срочный семейный совет. Отец решил, что лучшим решением для всех нас станет эмиграция во Францию.

– Так почему же вы не уехали? – спросил Карл, забывший об обещании не перебивать.

– Разве я сказала, что мы остались? – Мария Степановна удивленно подняла брови. – Как раз наоборот. Мы собрали все наши пожитки, и все – прощай, родной дом.

– Но вы вернулись?

– Да, однако это случилось много позже. Не могу сказать, что жизнь в Европе была легкой – нас там не ждали. Конечно, те, кто привез с собой достаточно средств, могли обеспечить себе вполне достойное существование, но, поскольку мы приехали с пустыми карманами, первое время было очень сложно. Тем не менее у нас были определенные знания, и через пару лет мы уже имели постоянный доход. Конечно, шиковать не получалось, но мы не голодали, это главное. Кроме того, Париж обеспечил меня тем, чего я никогда бы не нашла дома, – культурой.

– Вы хотите сказать, что в послевоенной России царило бескультурье? – Карл в силу воспитания всегда довольно болезненно относился к моментам, связанным с историей родины.