Курорт на краю Галактики

* * *

По дороге обратно, в номер, меня осенила блестящая идея: а не навестить ли страждущего Иннокентия, конечно, умирающего от скуки в своей палате?

Сказано – сделано. Через полчаса, загруженная под завязку пакетиками, свертками, коробочками и кулечками (пришлось совершить налет на один из станционных супермаркетов, изрядно проредив его запасы), я уже прорывалась с боем через больничный кордон. Оборонял вход в палату настоящий Цербер,[12 - Цербер – трехголовый пес, охранявший вход в Царство Мертвых древних греков – Аид.] вернее, Цербериня в лице местной медсестры.

Возможно, на взгляд адагрухцев, она и была миловидной, но мне напоминала выдержанную несколько дней на солнцепеке лягушку, к тому же была такой же агрессивной, как и очковая змея. А что, очки в золотой оправе и в самом деле наличествовали на ее ядовито-сиреневой физиономии!

– Я не имею права пускать в палаты тяжелобольных всякого рода красоток, только на том основании, что они принадлежат к тому же виду разумных существ! – визжала «сушеная лягушка» в белом халате, вцепившись тощими лапками в косяки двери и самоотверженно пытаясь вытолкнуть меня наружу своим микроскопическим бюстом. – К тому же, на станции объявлен карантин. Может быть вы заразная!

– Это я-то заразная? Сейчас ты у меня получишь «заразную»!..

Не знаю, долго бы продолжалась эта взаимная перепалка, рано или поздно переросшая бы в активные боевые действия, возможно, даже с кровопролитием, если бы не вмешался дежурный врач. Он, конечно, тоже был адагрухцем, но, в отличие от очкастой медсестры, очень полным, добродушным и, вообще, обладавшим довольно располагающей внешностью, если можно так выразиться о двуногой жабе почти с меня ростом.

– Успокойтесь, милочка! – это относилось, конечно же, не ко мне, а к потерявшей от возмущения дар речи мегере: я-то была спокойна, как удав. – Почему бы девушке не посетить своего страждущего соотечественника? Это может благотворно сказаться на процессе, как бы это выразиться, выздоровления… Проходите пожалуйста, сударыня…

Последнее, вкупе с галантно поданной пухлой лапкой, морщинистой и бородавчатой, предназначалось уже вашей покорной слуге.

Предпочитая не замечать протянутой конечности (жаб я тоже ненавижу с детства – от них бородавки!), я одарила эскулапа одной из самых ослепительных улыбок и, вручив ему розу (не беда, что букет немного поредел – надо же чем-нибудь отблагодарить человека… тьфу, адагрухца!), грациозно проскользнула между двумя белыми халатами.

Оглянувшись на бегу перед самой палатой, я еще успела заметить поголубевшую от зависти «сушеную лягушку» и задумчиво дожевывающего мой презент толстяка…

– Тук-тук! – я просунула в дверь свою физиономию и повторила. – Тук-тук, кто в теремочке живет?

Первым, что мне бросилось в глаза был почему-то не больной, а ваза с неким буро-зеленым образчиком местной флоры, долженствующим, наверное, изображать цветок. Дар жабы, конечно!

На лице Иннокентия, возлежащего на койке с раскрытой книгой в руках и опирающегося спиной на целую кипу подушек, промелькнула целая гамма чувств – от явного неудовольствия, через непонимание и удивление, до радостного изумления.

– Здравствуйте, дорогая… э-э… Здравствуйте, дорогая! – с честью вывернулся парень, которому я, естественно, не представлялась.

– Доза, Иннокентий… – подсказала я.

– Доза? Какая еще доза? – испугался молодой человек, инстинктивно хватаясь под одеялом за пострадавшую при памятной стыковке ягодицу.

Разве можно так пугать больного человека, дуреха ты неотесанная!

– Да не та доза, Кеша… Меня зовут Доза! Даздравора Александровна Прямогорова! – представилась я по всей форме, протягивая опешившему больному свою ладошку «лодочкой». – Будем знакомы!

– Иннокентий Вячеславович Лазарев, – покраснел страждущий, осторожно пожимая мою руку. – Можно просто – Кеша.

Я без спроса плюхнулась на стоящий возле кровати стул, прицельно запустила в мусорное ведро у дверей корявой буро-зеленой растопырой и торжественно водрузила в освободившуюся вазу букет пунцовых роз. Уже после этого принялась выгружать принесенные с собой гостинцы на тумбочку. Места для обильной снеди явно не хватало и то один, то другой пакетик или кулек постоянно шлепались на пол, заставляя нас одновременно кидаться их поднимать, сталкиваясь руками и смущаясь при этих мимолетных прикосновениях.

Судя по всему, Иннокентий уже вполне оправился от «иммобилизации» и теперь его удерживало на месте только упрямство здешних последователей Асклепия.[13 - Асклепий – в древнегреческой мифологии, бог медицины.] Через какие-нибудь десять-пятнадцать минут мы уже чувствовали себя старыми друзьями, весело обменивались шуточками, хрустели ржаными сухариками из одной на двоих пачки и запивали это лакомство пенящимся безалкогольным сидром из огромной трехлитровой бутыли с веселенькой этикеткой на адагрухском.

С неудобного и жесткого стула (непонятное какое-то представление об удобстве у здешних мебельщиков!) я успела перекочевать на Кешино одеяло и теперь весело болтала ногами, заливисто хохоча над каким-нибудь особенно удачным приколом собеседника.

Увы, всему хорошему когда-нибудь приходит конец. Пришел конец и нашему приятному пикничку на больничной койке. Просочившаяся в дверь давешняя «лягуха», казалось еще более иссохшая за прошедший часок, заметила в урне свой подарок и стала совершенно бескомпромиссной…

Уже покидая палату я услышала брошенную мне вслед фразу Кеши, неприятно царапнувшую слух:

– Дозочка, а Дозочка, а Памелу ты здесь не встречала? Ну, ту эффектную блондинку – мою соседку в «космолайне»…

6

– Я, краем уха, слышал, что наше совместное заключение затягивается? – при виде меня, нахмуренной, словно грозовая туча, его светлость маркиз Маав только несколько сменил позу, в которой вольготно раскинулся на моей (!) кровати.

Закатить бы ему скандал… Нет, настроение не то.

Не размениваясь по мелочам, я молча прошла к бару, протянула было руку за «Мартини», но передумала, вытащила одну «Смирновскую» и набулькала в стакан сразу на три пальца.

– Фу-у, какой моветон, мадемуазель! – заявил Ррмиус, ханжески отворачиваясь при виде подобной вульгарности. – Пить с утра, к тому же, крепкие спиртные напитки…

Не обращая внимания на мохнатого моралиста я отхлебнула сразу половину обжигающей жидкости и пощелкала пальцами в воздухе над столом в поисках закуски. Увы, съестного практически не наблюдалось и я ограничилась ритуальным занюхиванием крохотной и скукожившейся хлебной корочкой (остатки маминых запасов), чем вызвала новую волну осуждения, на сей раз гастрономического свойства.

– Интересно, – заявила я в пространство, чувствуя, как употребленная на почти голодный желудок «огненная вода» теплой волной поднимается в голову, смывая по пути все неприятные переживания и сожаления о вопиющей бестактности некоторых представителей «сильной» половины человечества. – Кто же это вчера вылакал целый пузырек валериановых капель, опрометчиво забытый Лесли на моем столике, скакал по номеру, выл что-то нечленораздельное, напрочь потеряв право называться Сапиенсом,[14 - Сапиенс (латинск.) – «разумный».] качаясь на полусорванной шторе, а потом бредил половину ночи на каких-то непонятных языках… И как только пробку вытащить исхитрился?

– Да-а?! – изумился хвостатый лицемер, округляя свои глазищи. – То-то у меня сегодня с утра голова раскалывается… По всей видимости, валерьянка у вас, мадам, просроченная, а то и вообще «паленая». Травите, понимаешь, честных котов!..

Ссориться с наглецом не хотелось: алкоголь, обволакивая сознание, убаюкивал. Впадать в нирвану после первой рюмки не входило в мои планы, поэтому я, вполне миролюбиво, предложила:

– Время обеденное. Не желаете ли прогуляться до ресторана, ваша светлость?

Подобной вежливости от меня Ррмиус, настроившийся, видно, на продолжительную перепалку с переходом на личности, не ожидал, и не нашелся, что ответить…

* * *

Расположились мы с моим спутником у широкого панорамного «окна», откуда открывался вид на закат над адагрухско-ялатнским океаном, так мастерски сымитированный местными художниками, что казалось, кожа ощущала легкий бриз. Вид слегка опалесцирующих валов глубокого аквамаринового оттенка завораживал… Особенно, если не обращать внимания на обрамляющий передний план картины берег, представляющий собой типичное мангровое болото, очевидно, кажущееся аборигенам необыкновенно привлекательным.

Пузыри метана, вспухающие в густой маслянистой жиже среди осклизлых корней, покрытых зарослями лохматых лишайников, отвратительных грибов и россыпями белесых червей, были тоже изображены так реалистично, что большинство обедающих в ресторане гуманоидов, предпочитало либо не обращать на них внимания, либо вообще садиться спиной к панораме, дабы не испытывать рвотных позывов.

Сделав наши заказы чрезвычайно предупредительному официанту в белоснежном смокинге, стажировавшемуся где то на Земле или Марсе (судя по карандашу, заложенному за бородавчатый гребень на том месте, где у людей обычно находится ухо), мы с моим предупредительным спутником отдали честь разнообразным холодным закускам.

«Шведский стол» в здешнем «Холидей-Хаус» был выше всяческих похвал, правда, расставлены подносы с умопомрачительным количеством кислого, соленого, сладкого и острого были э-э… в некотором живописном беспорядке и там спокойнейшим образом соседствовали всякого рода салаты и гарниры на земной вкус, копошащиеся личинки и насекомые в герметичных (чтобы не разбежались) прозрачных контейнерах – на далисианский, живые растеньица в съедобных (естественно, только для эаррраррцев) горшочках, невообразимо вонючий сыр – непонятно на чей, и много, что еще…

Я, было, нагребла себе в тарелку нежных листиков, похожих на кинзу, но после того, как под ними обнаружился здоровенный ленивый таракан (живо напомнивший мне уже виденных в «негуманоидном» ресторане более крупных сородичей), решила отказаться от зелени вообще. Пришлось ограничиться аппетитной полупрозрачной нарезкой из какого-то мяса с гарниром вроде картофеля фри, полив все это вполне земным «Краснодарским» соусом из высокой бутылочки и украсив ломтиками незнакомого, но вкусного (попробовала украдкой, прежде чем положить в тарелку) фрукта, чего-то среднего между хурмой и бананом.

Кот тоже выбрал аппетитную, на свой взгляд, закуску и теперь, отдуваясь, тащил к облюбованному нами столику глубокую тарелку, полную мелкой рыбы в каком-то белом соусе, возможно, в сметане. Время от времени он оглядывался и бросал сожалеющие взгляды на огромный поднос этого яства, оставшийся на «шведском столе».

Я помогла Рмиусу взгромоздить принесенное кушанье на стол, после чего он, торопливо поблагодарив меня и задрав хвост, на четырех конечностях кинулся обратно за второй порцией.

Вернулся мой сосед через минуту весьма опечаленным, неся в лапах мисочку с какими-то, залитыми полупрозрачным желе, темно-коричневыми ломтиками, распространявшими сильный запах вареной печенки. Блюдо с рыбой в сметане, увы, уже убрали по настоянию давешнего тучного мерганца. Его, видите ли, мутило от одного вида подобного сочетания принципиально несочетаемых продуктов!

– Не печальтесь, Ррмиус, – пожалела я перемазанного белой жижей кота, грустно вылавливающего из миски последнего «пескарика» лапой, и, одновременно, свободной, придвигавшего к себе поближе местный аналог «Кискаса». – Как только толстяк уйдет, я непременно попрошу метрдотеля, чтобы ваш деликатес вернули.

– Право, не стоит, Даздравора, – тяжело вздохнув при этом, светски ответил маркиз Маав, ловко слизывая сметану с носа длинным розовым языком. – Рыба в больших количествах вредна для мужских статей, как гласит наш кодекс Бумио-мио… Ваше здоровье!

Мы звучно чокнулись бокалами: я – с белым «Шато-Рени» пятнадцатилетней выдержки, он – с мутной, отдающей не первой свежести рыбой и аптекой, коричневатой жидкостью, в которой я, не без оснований, заподозрила селедочный рассол с определенным процентом валерьянки, и пригубили.

– Неплохой букет! – похвалил кот свое пойло, стряхивая с усов мутноватые капли. – А у вас?