Плод воображения

Плод воображения
Андрей Георгиевич Дашков

Новый роман Андрея Дашкова – динамичный, жесткий и многогранный. Роман-лабиринт, действие которого разворачивается в городе-призраке. Здесь материализуются «плоды воображения» – желанные, ядовитые, запретные. Участники странного «реалити-проекта» постепенно утрачивают чувство реальности, а сам «проект» оборачивается грандиозной мистификацией. Однажды запущенный механизм творения порождает следствия, не предусмотренные создателем. Иллюзии и действительность становятся взаимопроникающими и взаимозависимыми. Люди, мнившие себя творцами, оказываются марионетками «цифрового» дьявола. Одержимость чревата воплощением самых худших фантазий, слепая вера и самозабвенная любовь – спутники безумия, но обреченность и отверженность наделяют тебя иммунитетом против окружающего кошмара...

«Это книга-лабиринт. Войдя в него, будет сложно вырваться из сумрачных коридоров, где перед читателем открываются все новые уровни и пласты скрытых смыслов. Сквозь сложную вязь интриги и непредсказуемые повороты сюжета проступают философско-метафизические концепции автора. Мистика оборачивается жесткой рациональностью, реальность выворачивается наизнанку, обнаруживая второе, третье дно… Напряжение растет, ветвятся сюжетные линии — чтобы в конце сойтись в безжалостную точку.

Хочешь выйти из лабиринта? Пройди его до конца. Прочти его до конца.

Пожалуй, «Плод воображения» — лучшая книга Андрея Дашкова на сегодняшний день» (Андрей Валентинов).

Андрей Дашков

Плод воображения

1. Соня паркует «девятку»

До тех пор, пока Соня не увидела на стоянке перед театром «порше кайен» Барского, она думала, что попадет на очередное сборище лузеров. А чего еще ждать от участников сомнительного мероприятия… Была ли лузером она? Если судить по результату, в сухом остатке на сегодняшний день выходило – да. Но она не собиралась сдаваться, признавать себя побежденной, пережеванной и выплюнутой жизнью. Она намеревалась бороться до конца, насколько хватит здоровья, таланта и хитрости.

Вопрос цены ее не слишком волновал – пока, во всяком случае. В конце концов, не будь она готова поставить на карту всё, вряд ли оказалась бы здесь в качестве… а кстати, в качестве кого? Этого она точно не знала, и в этом заключался риск. Но что ей оставалось, кроме как рисковать? По правде говоря, она дошла до ручки. Некоторые долги лежали на душе тяжким бременем. Часть из них она могла отдать. Часть – только если ей повезет. Часть – никогда в жизни. Эта последняя часть была хуже всего. Соне пришлось констатировать, что тут ей не поможет даже запуск в непрерывный оборот ее не вполне юного, однако всё еще цветущего тела. А вот миллион евро – дело другое.

Но, само собой разумеется, миллион евро пригодился бы не только ей одной, и «порше» с номерным знаком «БАРИН» служил тому подтверждением. Хотя с чего она взяла, что любимчик судьбы тоже собирается участвовать в крысиных гонках? Может, он член какого-нибудь жюри или почетный гость. Самодостаточный ублюдок, которому ничего не грозит, кроме разве что случайной автокатастрофы или сердечного приступа. Как говорится, все под богом ходим. Впрочем, Соня отчего-то была уверена, что Барский сумел договориться насчет собственного благополучия даже с самим Господом.

Имела ли она право так думать? Ну, кое-какое имела. Когда-то она переспала с литературным львом, но случилось это по пьяной лавочке, и собранной информации было явно маловато для далеко идущих выводов. А как же интуиция? Соня не сомневалась, что без интуиции и чутья в литературе делать нечего, а в постели и подавно. И ее знаменитое чутье подсказывало: Барский вовсе не самодовольный придурок, как можно было подумать, глядя на выставленного напоказ «БАРИНА». А вот узнает ли он ее после того раза? Больше года прошло, и Соня полагала, что за минувшее время таких, как она, у Барского могло быть примерно триста шестьдесят пять. Тут даже уникальная зрительная память не поможет.

Ладно, черт с ним, с Барским. Ей терять почти нечего, а выиграть можно много, очень много, и не только пресловутый «лимон». Если это не шанс, выпадающий только раз в жизни, тогда она вообще не знает, чего еще от жизни ждать. А ведь кое-кто ждать не станет… Соня стиснула зубы и припарковала свою почти убитую «девятку» за три места от «порше». Заглушила двигатель и оглядела себя в зеркале.

В этом действе не было ни капли самодовольства. Она просто проверяла оружие, данное ей судьбой. Не такое уж безотказное, не самое броское, не всегда годившееся даже для самозащиты, не говоря о нападении. Но – какое есть. И она следила за ним, старалась по мере возможности снабжать качественными боеприпасами и смазывать после употребления. Конечно, всё это немного напоминало игру, в которой постепенно, год за годом, сдаешь позиции. Ну а кто в этой жизни выигрывает раз и навсегда? Только Будды. Даже Бодхисаттвы остаются, чтобы не бросать нас, бедняг, в круговороте дерьма. Скоро ей понадобится удача. Против чьей-нибудь помощи она тоже не возражала бы. Эй, Бодхисаттва, возьми меня за руку!

Напевая про себя бодрую старую песенку, которая наверняка пришлась бы по душе пожилому хиппарю, неторопливо прошагавшему перед капотом «девятки», Соня вылезла из машины и направилась ко входу в громадное здание, где сегодня должна решиться ее судьба. Ее – и еще двух десятков лузеров… ну ладно, писателей.

2. Параход: возврат к природе

Остановившись на верхней ступеньке широченной лестницы, ведущей в узкое горло единственной незапертой двери, человек по кличке Параход (именно так, через «а», не путать с каким-нибудь банальным суденышком на паровой тяге) в десятый, наверное, раз спросил себя, не слишком ли он стар для этой затеи. Ответ был ему известен достаточно хорошо, чтобы в десятый раз не повторять его; с другой стороны, разве кто-нибудь накладывал возрастные ограничения? Насколько ему известно, нет. Неплохая физическая форма претендентов подразумевалась, относительно «нестандартной обстановки» его предупредили в открытую еще во время предварительного телефонного разговора, на возможные «непредвиденные трудности» достаточно прозрачно намекалось. Возможно, тот, с кем он беседовал, просто проговорился, хотя вряд ли. Параход не помнил произнесенных фраз дословно; может, он просто угадал то, что крылось за модуляциями хорошо поставленного голоса, а может, просто услышал чужие мысли. Такое с ним тоже иногда случалось.

Он считал себя неплохо сохранившимся динозавром и почти уникальным явлением для своих лет. Ну да, иногда он выпивал и покуривал «травку», но без ощутимого вреда для здоровья и, как он надеялся, с пользой для сознания. Сознание порой расширялось настолько, что уже не помещалось в этой скучной мещанской жизни.

Что делать старому хиппи в «прекрасном новом мире» дигитальных мальчиков и отформатированных рекламой девочек? Жрать кал, который им скармливают под соусом технического прогресса? Сунуть голову в телеящик (или не приведи господи в мусоропровод Паутины), чтобы там и остаться? «Система» давно мертва; настоящая музыка покоится в склепах фонотек, а многих из тех, кто ее делал, и вовсе нет в живых.

Параход чувствовал себя ископаемым, потерявшим право на существование, и тем не менее у него были убеждения, у него был свой взгляд на то, почему рано или поздно коммерция пожирает с пользой для себя все идеалы, не говоря уже об идеалистах – те очень скоро становятся самой питательной и вкусной едой. Более того, переваренные идеалисты удобряют почву, истощенную торгашами, дают ей новую жизнь. Вернее, подобие жизни, когда человек приходит домой после работы, чтобы забыться у экрана или всю ночь нажимать на клавиши, сражаясь с компьютерными монстрами, которые не в состоянии тягаться даже с их ночными кошмарами. И эти наркозависимые еще называли наркоманом его – человека, мирно покуривавшего свой косячок на зеленом холме сбоку от дороги в ад, по которой все они катились, радостно визжа при звуке очередной погремушки, отвлекающей от проблем, усыпляющей, заменяющей реальность, бога, любовь… о чем там еще они спорили до хрипоты лет тридцать назад, пока их мозги не заплыли жирком, а в последние годы еще и поджарились как следует на смехотворных алтариках мобильных телефонов?

Уф! Вперед, Параход. Это будет твое бегство из личного ада. Твой возврат к природе. Пусть не такой красивый, как у всяких там Ральфов Эмерсонов (в двадцать первом веке уже никто не может себе этого позволить), зато смахивает на революцию. Маленькую тихую революцию в одной отдельно взятой голове. Сначала мирную и бескровную, а потом – кто знает. О нем заговорят, о нем услышат. Он сам скажет о себе. Не ахти какая проповедь, особенно если ему достанется немая роль, однако где теперь все крикуны и горлопаны, оравшие о «новом порядке», о том, что старой, впавшей в маразм цивилизации пришел конец? Их нет, они сдохли, надорвавшись, или расстреляны, или заперты в психушках. Параходу вовсе не хотелось умирать или сидеть в психушке. Он был бы идиотом, если бы стремился к чему-то темному, смертельному и мрачному. Он искал свой путь к истине, неповторимый и уникальный.

И если его путь начнется отсюда и продолжится под ненавидимые им фанфары телевизионщиков, значит, неисповедимость всё еще присутствует. Неисповедимость всё еще нашептывает советы, когда радость и надежда давно уснули.

3. Розовский и Машка пьют кофе

Машка заехала за ним на полчаса раньше условленного. Оставалось немного времени на кофе, а вот на постельные забавы – уже нет. А жаль. Розовский предполагал, что командировка (так он предпочитал это называть) может затянуться надолго. И как знать, найдется ли там возможность поразвлечься, ну а о том, чтобы вызвать Машку на объект, не могло быть и речи. Она сломает ему весь кайф, хуже того – она сломает ему карьеру.

Розовский предпочитал не смешивать профессиональную деятельность с половой. Поэтому заранее смирился с долгой разлукой, любуясь Машкой на некотором расстоянии, впрочем, небольшом. Она не была похожа на стереотипную модель. Кто-кто, а Розовский вдоволь пообщался с этими фригидными жадными сучками, еще когда пописывал для гламурных журнальчиков. И не только пообщался, но и намучился с одной из них… Хорошо, что те времена позади, а Машка совсем другая.

Сейчас, глядя на ее фигуру в лучах солнца, падавших через французское окно, он представлял ее себе в совсем другой обстановке – ночью, при багровом свете их излюбленного «адского» светильника. Она сногсшибательно смотрелась на черных простынях. И не менее сногсшибательно – снизу, когда возвышалась над ним, распростертым навзничь, и вонзала ему в печень острый каблук сапога. Хлыст в ее руке становился его пропуском в оргазм. В такие минуты он готов был молиться на нее. Красноватый ореол вокруг ее головы казался ему чуть ли не нимбом, и, само собой разумеется, ночью она не была для него «Машкой». Ночью на языке вертелись совсем другие имена…

Кофе-машина отвлекла его от приятных воспоминаний. Две чашки наполнились ароматной жидкостью. Машка расположилась в кресле напротив. Приготовилась слушать. Розовский ей, как ни странно, доверял. А больше доверять было, пожалуй, некому. Даже удивительно, когда она успела втереться к нему в доверие. Ведь не хлыст же был тому причиной. Или все-таки хлыст? А может, этот ее взгляд, проникавший ровно на такую глубину, до которой сам Розовский готов был обнажить свою многосложную душу? Похоже, верно последнее. Это дарило ему приятную иллюзию взаимопонимания и избавляло от одиночества, а чего еще можно желать от женщины? Бог ты мой, да он, оказывается, настоящий счастливчик!

Машка, должно быть, что-то предчувствовала – недаром примчалась пораньше, чтобы побыть с ним подольше. И это несмотря на больного ребенка. Нет, Розовскому определенно повезло с любовницей. Хотя почему «повезло»? Он хорошо платил за удовольствие. Ребенок находился под компетентным присмотром благодаря его деньгам. Да и «БМВ», на котором ездила Машка, был, по сути, его подарком. Вернее, инвестицией. Тут он не прогадал. И надеялся, что везение не изменит ему и в будущем, в частности на этом долбаном проекте.

Однако из головы не шел долгий разговор, о котором он хотел бы поскорее забыть и на который угробил минувшую ночь. В результате остался без жестоких ласк и вдобавок заработал головную боль. Должно быть, это отразилось на его лице – слегка помятом, слегка посеревшем.

Машка, умница, в душу не лезла, терпеливо ждала. Эта ее деликатность порой наводила его на подозрения в изощренном коварстве. Почти сразу же он подавлял их, упрекая себя в паранойе. С другой стороны, Машка не раз давала ему дельные советы или хотя бы оказывала психологическую поддержку. Опять-таки, многие ли могут похвастать, что получают это даже от своих благоверных?..

Кофе поначалу был слишком горячим, но Розовский кривился по другому поводу.

– Эти клоуны… – начал он, подразумевая телевизионщиков. Тех, кто собирался вложить в проект огромные бабки.

Машкина улыбка сообщила ему, что она готова услышать об «этих клоунах» побольше и поподробнее.

– Оказывается, у них еще ни хрена не готово. Они даже с местом не определились.

«А когда определятся?» – Чуть приподнятые брови на лице святой. Или все-таки блудницы?

– Ну, у них были заготовки. Три варианта. По-моему, все три – полное дерьмо.

«И ты…»

– Я им так и сказал. Ну… почти так. Ладно, поехали. – Он отставил недопитую чашку. – В машине поговорим.

В машине он запрокинул голову и закрыл глаза. Машка вела плавно и осторожно. Их «диалог» продолжался. Ему не требовалось видеть ее, чтобы угадывать реплики.

– …Еще до того, как кто-то из них открыл рот, я знал: без острова мы не обойдемся.

«И, конечно, ты не ошибся».

– Как в воду глядел. Первый же клоун доложил: остров присмотрели, но придется поработать над антуражем. Они мусолили это в течение получаса, пока Генеральный не вспомнил о моем существовании и не спросил, что я об этом думаю. Я ответил: ребята, вы станете посмешищем. Все эти «последние герои» уже в печенках сидят. Да еще старушка Кристи наследила со своими «Десятью негритятами»… В лучшем случае вы сделаете что-нибудь похожее на «Затерянных», но всё равно это будет тухлый продукт. Они спросили: что ты можешь предложить? Я говорю: я здесь не за тем, чтобы предлагать. Мое дело – книга, как изначально договаривались. Документ, написанный кем-то из «своих». Вы этого хотите, и мне это нравится. Вскроем подноготную – но только потом, когда всё закончится и немного уляжется шум. Тогда настанет черед бомбы, которая всё перевернет с головы на ноги… или с ног на голову. Какой-то чистоплюй встрял: мол, поаккуратнее с дерьмом… летит во все стороны. Я спросил его: сынок, сколько тебе лет? А раз уж ты сюда попал, то почему ты такой простой? В общем, решили: хрен с ним, с островом. Далеко и дорого. Если что-то выйдет из-под контроля, куча бабла сгорит синим пламенем… Тогда какой-то педик предложил: давайте попробуем лайнер. Или даже два: отделим писак от «креатур». Радикально. А те пусть воюют.

«Стоп. Кто сказал “пусть воюют”?»

– Да я, я это сказал.

«Почему ты уверен, что дело дойдет до…»

– А ты сомневаешься? Я тебя умоляю! Перегрызутся на следующий же день.

«Значит, надо найти им общего врага».

– Думаешь, это поможет?

«Вижу потенциальные возможности. Допустим, в один прекрасный день лайнер захватили бы пираты. Настоящие. Или почти настоящие…»

– Дешевка. Машка, тебя надо запустить к этим клоунам. Хотя нет, нельзя. Куда я без тебя. К тому же они все там, кажется, педики… Короче, вариант «лайнер» не прошел. Кто-то из крохоборов, считающих чужие бабки, проснулся: почему тогда не какой-нибудь гребаный замок, дворец, особняк?