Час скитаний

Конечно, программа экспедиции не предусматривала возвращения аппарата с Луны на Землю. Отработав своё, зонд будет оставлен и забыт в пыли. И никто из землян, которые просмотрят снятые его камерой ролики на «YouTube», не будет знать, что осталось внутри корпуса лунохода.

А там за фальшивой переборкой притаилась круглая коробка из специального титанового сплава, которая вмещала тусклый серый диск, похожий на обычный “Blu-ray”, но влетевший ему почти в полтора миллиона долларов. Хотя в этот раз он, гений аутсорсинга, обошёлся без привлечения сторонних фирм. На поверхности, которую можно было поцарапать разве что алмазным резцом, в сжатой форме в двоичном коде было записано всё, что придумали и создали человеческая цивилизация и культура к этому моменту. А заодно информация о самих создателях – не только анатомия и физиология, но и наиболее полная на тот момент расшифровка генома. Амальгама десятков тысяч лет истории человека разумного и миллиардов лет органической жизни.

В этом массиве информации были и изображения готических соборов, и чертежи двигателя внутреннего сгорания, и картины Пикассо, и шедевры мирового кинематографа, и кинохроника – цветная и чёрно-белая. Элиот не сомневался, что слайды статичного изображения и видеофильмы чужаки просмотреть смогут. Даже если у них нет глаз. Технология считывания лазером будет интуитивно понятной даже тем, кто отказался от подобных проигрывателей тысячи лет назад или вообще никогда не использовал. Пиктограммы, формулы, графики и цифры они ещё смогут интерпретировать, а вот естественные языки – большой вопрос.

Насчёт распознавания звуков у него было ещё больше сомнений. Расшифровать человеческую речь для тех, у кого совсем другой голосовой аппарат и органы слуха (или нет таковых вовсе) может оказаться невозможной задачей. Но всё же он поместил на диск и симфоническую музыку, и современный поп и рэп, и шёпот матери, и плач ребёнка, и голоса птиц и зверей, и шум ветра и дождя, и грохот вулканов и землетрясений, и шуршание песка с океанским прибоем. И всю тому подобную ерунду, о которой вспомнили еще отправители «Вояджера».

Человеческая речь должна прозвучать для неизвестных чужаков на сотне языков, даже если для них это будет значить не больше, чем звуки, которые издает муравей своими жвалами. Приветствия, прощания, комплименты, клятвы в вечной любви и смертельные проклятия. Даже звук ударной волны, как его воспринимает человеческое ухо, треск автоматной очереди и близкий разрыв снаряда. И нацистские марши, и речи Йозефа Геббельса, и современных президентов, и даже слова международных террористов и нескольких маньяков-убийц. Всё это они должны услышать. Надо быть честными.

И всё-таки на капсулу может упасть метеорит, подумал Элиот. Даже если вероятность – один к миллиону. Если бы не спешка… можно было добавить в спускаемый модуль лунной ракеты миниатюрный бур, систему управления плюс компактный источник энергии. Тогда капсула могла бы зарыться в лунный реголит, как краб в песчаный берег. Вернее, краб-мутант – на тридцать футов. И тогда для неё получилось бы идеальное убежище на геологически неактивной планете, которое сохранило бы информацию нетронутой до тех пор, пока Солнце не надумает стать красным гигантом и поглотить систему Земля-Луна. То есть на пять-семь миллиардов лет.

Но времени не было. Элиот чувствовал, что развилка – точка расхождения, после которой кот Шрёдингера или отправится вдоль по радуге в кошачий рай, или останется и дальше гадить в тапки, – появится этим летом. Об этом говорили и все прогнозы. Графики цен на энергоносители и драгоценные металлы, прогнозируемые пики солнечной активности, сроки президентских и парламентских выборов, динамика подковёрной борьбы в странах с закрытыми режимами – все массивы данных, на обработку которых Мастерсон тратил простаивающие вычислительные мощности, говорили о том, что пик риска приходится на август.

Простая логика говорит о том, что, если эту войну начнут, то тогда, когда в Северном полушарии лето, а не зима. Так проще помогать пострадавшим – в своей стране, разумеется. А наиболее опасен конец лета.

«И не спрашивайте меня, почему. Это уже из области психологии, а не геополитики. Например, в августе сезон отпусков у западной элиты».

* * *

Поэтому придётся оставить капсулу на поверхности спутника Земли и надеяться, что траектории крупных метеоров в ближайший миллиард лет его минуют.

Рядом с диском в контейнере внутри лунохода была закреплена капсула из того же сплава. На боку у неё прямо в металле была выгравирована надпись. Уже без кода, по-английски. «Hello. If you are reading this and in case you are NOT a human being… then I presume that we had killed our entire race in a nuclear war. But we are nice people. Feel free to resurrect us. Yours, E. C. Masterson».

А ещё там был генетический материал в запаянной колбе. Не тот, конечно, который мужчина может отдать понравившейся женщине без помощи достижений генетики. Диплоидных клеток – клеток кожи, в данном случае его собственных (ещё одна минута тщеславия!) – для клонирования вполне хватит.

Конечно, для земной науки, которая не может клонировать даже блохастого мамонта, замороженная туша которого сохранилась почти полностью, это пока невозможно. Хоть его геном и полностью секвентирован, для клонирования нужна не ДНК, которая всего лишь перфокарта с информацией, а неповреждённое клеточное ядро, которого нет. Но этим пришельцам со звёзд, раз уж они сумели пролететь много световых лет, информации от «голой» ДНК должно хватить с избытком.

На Луне эти клетки, как и всё содержимое капсулы, будут находиться при температуре, близкой к абсолютному нулю, а уж он позаботится о том, чтобы проклятый луноход обрёл свой вечный приют в какой-нибудь расщелине, дабы не подвергаться воздействию прямых солнечных лучей.

Там, в Море Спокойствия, где должен завершиться цикл работы аппарата, его и найдут будущие посетители Земли и её естественного спутника. Жаль, что они не увидят заложенной в этом названии иронии.

Вряд ли пришельцы не додумаются применить мощный детектор металла на спутнике подозрительной планеты, находящейся в «зоне жизни» у жёлтой звезды нужного спектрального класса. Да, капсулу заметит только цивилизация, более развитая, чем земляне. Но только такая и сможет попасть в чужую звёздную систему.

Элиот поймал себя на мысли, что рассуждает об этом, как о неизбежности.

Своего рода покупка индульгенции.

«И богу свечка, и чёрту кочерга, как говорят русские… – вспомнил он. – Сукины дети! Какого чёрта этим потомкам Чингисхана не живётся спокойно? Почему они именно сейчас по заветам духов предков ударились в поход до Последнего моря? Почему не через двадцать лет? Тогда разрыв стал бы ещё фатальнее, и мы прихлопнули бы их вместе с их ракетами, балалайками, водкой и боевыми медведями одним щелчком пальцев. Ну почему?!».

* * *

Обо всём этом он вспомнит 23 августа в Гамбурге, во время перерыва на ланч, когда горизонт взорвётся красным, а башня из стекла и бетона, где он принимал корпоративных посетителей, находясь в этой части Европы, потеряет все стёкла и начнет крениться.

«Люцифер повержен. Кирие элейсон!» – вспомнил он в тот момент слова католического гимна, которые один автор – американский военный лётчик и самоубийца – использовал в своей книге о ядерной войне, которая была изображена не как конец, а как циклическое проклятье человечества.

Вспомнил за секунду до того, как комнату, где он находился, окутала тьма опускавшейся с потолка пыли.

Глава 1

Молчун

Обычно туман приносило с моря, но в этот вечер он пришёл со стороны материка, от которого остров отделяла узкая полоса воды. Пришёл со стороны мёртвых районов и охватил единственный жилой район с трёх сторон, как подкова.

Казалось, что подступал он медленно, не быстрее, чем идёт пешеход. Но это была иллюзия. На самом деле густая пелена наползла мгновенно. И вот уже языки тумана лижут подножия древних зданий, которые стали историей задолго до Войны.

Уж чего, а истории в этом месте было много. Истории с большой буквы.

А вслед за туманом с востока шла уже настоящая ночная темнота. Мрак казался другой разновидностью тумана, вот только он не стелился по земле, а разливался до самого неба. Всё, что было к востоку от Острова, уже ему покорилось. Там не было ни одного источника искусственного света, чтобы с ним бороться.

«Наверное, так выглядела мгла, пришедшая со Средиземного моря, на которую смотрел страдающий головными болями прокурор Понтий Пилат», – подумал Молчун.

Он всё никак не мог привыкнуть, что летом тут темнеет очень поздно. И совсем ненадолго.

Они опять засиделись за полночь. Хотя Молчун с трудом мог вспомнить, о чём они с Анжелой говорили. Интересно, хороший это знак или плохой?

Скверная погода часто не давала даже заметить эти «белые ночи». Вот и сейчас лишь на западе над заливом небо было относительно чистым. Хотя и там вдалеке над горизонтом нависали несколько крупных туч, но в просвете между ними виднелся край багрового солнца, садящегося далеко в море. Со всех остальных сторон стеной стояли тёмные облака.

Дождя ещё не было, хотя он вполне мог пролиться этой ночью. Тут очень часто шли дожди. И лето было прохладным – хотя зимой не случалось таких морозов, которые выстуживали всё в глубине континента. Море забирало тепло, но оно же его и отдавало. Физика. Это уже второе его лето на этой земле, и оба были одинаково сырыми и стылыми.

Из окон седьмого этажа длинного дома на Морской набережной открывался отличный вид. Дом был заселён едва ли на четверть. Большинство подъездов стояли безлюдными. Здесь находилась их летняя квартира.

Зимой, когда отапливать её становилось тяжело и невыгодно, они переезжали в приземистый дом из кирпича, стоявший дальше от побережья – на Наличной улице, где в двух подъездах жили, кроме них, еще человек двадцать, включая отца Анжелы. Он разрешал им жить в соседней с ним квартире с ремонтом.

Свободных домов здесь хватало, хотя, конечно, почти всё жильё находилось в ужасном состоянии. Но с тем, что творилось по ту сторону Невы, которая огибала остров с севера и юга, конечно, не сравнить. Многоэтажные дома и тут, на острове, не знали капитального ремонта, но всё же сохранились лучше. Здесь хоть как-то жильцы чинили крыши, просушивали подвалы, подмазывали трещины. Но если здесь заходить в необитаемые дома было просто опасно, то на материке – самоубийственно из-за риска обрушения. И всё равно сталкеры туда ходили.

Поэтому отец и не был в восторге, что они с Анжелой живут здесь. Но им хотелось хоть иногда чувствовать свою независимость как семьи.

Над мокрыми проваленными крышами кружились вороны, которые отсюда казались чёрными точками. На берегу конкуренцию им составляли чайки, а над морем ворон и вовсе не встретить. Но город принадлежал именно этим наглым чёрным птицам. Их тут почти не убивали на еду, как на материке, вот они и обнаглели.

Не то чтобы не было надобности – голодные в городе имелись – просто добывать птицу тут не любили. Гвардейцы в таком мясе не нуждались, а у простых людей оружия не было, даже пневматического. Не разрешалось. Убивали только голубей, но они редко спускались на землю, а карабкаться за ними на верхотуру – чердаки и крыши, – рискуя провалиться и упасть, был готов на Острове далеко не каждый. Обленились. Наверное, потому, что жили тут всё-таки более сытно. А многие ещё и зарплату получали. Почти как раньше. Хоть и едой. Пусть и немного, только чтобы не умереть.

«В этом плане почти ничего не изменилось», – говорил кто-то из старожилов.

Так и жил этот диковинный осколок прошлого. Остров Петербург. Который раньше назывался Васильевским островом и был малой частью второго по величине города страны. Жил под защитой своих каналов-проливов… И, конечно, гвардии.

А за Невой был уже Петербург Большой.

Чего у города не отнять, так это красоты. И это касалось и живого, и мёртвого. Всё, что Молчун видел до этого (а видел он многое), в подмётки ему не годилось. Много раз в своих поисках древностей он залезал в других городах в чудом сохранившиеся здания музеев. Но внутри не находил ничего интересного, кроме пыльных глиняных горшков, которые он бы и сам мог слепить, и старых заплесневелых чучел, потерявших всякое сходство с животными, которых они изображали.

А тут каждая улица – как выставка, и каждый дом – как экспонат!

В любом подъезде можно найти целое собрание вещей, которым в день начала Войны было уже по восемьдесят, а то и по сто лет. Картины, пианины, канделябры, портьеры, шифоньеры и много тому подобной интересной дребедени. И это только в обычных домах. А в разных дворцах, театрах и учреждениях… где расписные потолки… хоть и основательно попорченные, где огромные люстры (упадёт такая, и сразу человек двадцать раздавит!) и мозаичные полы…

Кое-что уже было трухлявым и гнилым. Но можно представить, как всё это шикарно выглядело когда-то.

Да и сама архитектура… Конечно, и на материке в районах подальше от центра Питера, и даже здесь, на Острове, стояли и обычные дома – типовые, из бетона, похожие как близнецы. Они назывались когда-то новостройками. Но взгляд пленяли именно древние, штучные. Которых в других городах не увидишь.

Да и кроме антикварных домов, в Санкт-Петербурге хватало того, на что можно поглазеть.