Русская смута

Можно ли поверить, что восемнадцатилетний мальчишка, выслушав рассказ Пимена, сам рискнет на такое. И дело совсем не в неизбежности наказания – дыба и раскаленные клещи на допросе, а затем четвертование или кол. Дело в другом – Гришка стал первым в истории России самозванцем. И одному юнцу в одночасье дойти до этого было невозможно. Психология русского феодального общества начала XVII века не могла этого допустить. Тут нужен изощренный зрелый ум. Так кто же подал идею Гришке? До 1824 года эту тему никто не поднимал. А Пушкин? Сейчас вряд ли удастся выяснить, знал ли Пушкин что-то, не вошедшее в историю Карамзина, или его озарила гениальная догадка.

В келье Пимена.

Гравюра Ю. Барановского с рисунка А. Земцова. Иллюстрация из Литературного альбома к драме A.C. Пушкина «Борис Годунов»

Но начнем по порядку. Пушкин приступил к работе над «Борисом Годуновым» в ноябре 1824 г. К концу декабря – началу января он дошел до сцены в Чудовом монастыре и остановился. Пушкинисты утверждают, что он занялся четвертой главой «Онегина». Возможно, это и так, а скорее – не сходились концы с концами у «Годунова». Но в апреле 1825 г. Пушкин возвращается к «Годунову» и одним духом пишет сцены «Келья в Чудовом монастыре» и «Ограда монастырская». Позвольте, возмутится внимательный читатель, какая еще «Ограда монастырская», да нет такой сцены в пьесе. Совершенно верно, нет, но Пушкин ее написал. Сцена короткая, на две страницы, а по времени исполнения на 3–5 минут. Там Гришка беседует со «злым чернецом». И сей «злой чернец» предлагает Гришке стать самозванцем. До Гришки доходит лишь со второго раза, но он соглашается: «Решено! Я Дмитрий, я царевич». Чернец: «Дай мне руку: будешь царь». Обратим внимание на последнюю фразу – это так-то важно говорит простой чернец?! Ох, он совсем не простой, сей «злой чернец».

Сцена «Ограда монастырская» имела взрывной характер. Она не только прямо обвиняла духовенство в организации смуты, но поднимала опасный вопрос – кто еще стоял за спиной самозванца. Поэтому Жуковский, готовивший в 1830 г. первые сцены «Бориса Годунова», не дожидаясь запрета цензуры, сам выкинул сцену «Ограда монастырская». Опубликована эта сцена была лишь в 1833 г. в немецком журнале, издававшемся в Дерпте.

На поиски «злого чернеца» я потратил более 5 лет. Им оказался сам архимандрит Чудова монастыря Пафнутий.

Очень странно, что все наши историки прошли мимо ключевой фигуры Смутного времени. А церковные власти сделали все, чтобы вычеркнуть имя «злого инока» Пафнутия из церковной и светской истории. Так, в огромном труде «История русской церкви», написанном митрополитом Макарием, в VI томе, посвященном Смутному времени, о Пафнутии упоминается вскользь всего два раза в двух строчках. Причем последний раз сказано с явной злобой: «…как и когда он умер и где погребен неизвестно».

Мне же удалось найти сведения о Пафнутии в житиях святых Никодима, Адриана и Ферапонта Монзенского.

Итак, вернемся в 1593 год. Жили-были в Троицком Павло-Обнорском монастыре два приятеля инока Адриан и Пафнутий. Им явился, каждому отдельно, во сне неизвестный инок и повелел основать обитель на берегу лесистой реки Монзы, при впадении ее в Кострому. Настоятелем в новом монастыре должен стать старец Адриан, Причем явившийся прибавил, что место это будет указано чудом, и на нем явится святой. Так и случилось: когда там воздвигли часовню, то в ней получили исцеление два отрока. А отцы их рассказали, что каждому из них явился во сне неизвестный инок и сказал, что сын его будет исцелен в обители старца Адриана. В это время старец Пафнутий был назначен настоятелем Чудова монастыря в Москве.

Создается впечатление, что текст жития подвергся основательной цензуре. Зачем сразу двум старцам «является» один и тот же сон? Понятно тогда бы они стали вместе строить на Монзе монастырь, но ведь Пафнутий выбывает из игры. Его кто-то назначает, и неизвестно за что, архимандритом придворного Чудова монастыря в Москве! Видимо, Пафнутию приснился другой куда более чудесный сон, но позже кто-то изъял сей сон из рукописи.

Обратим внимание на географию. Река Обнора, где находился Павло-Обнорский монастырь, и река Монза, где Адриан основал новый монастырь, – правые притоки реки Костромы и расположены почти рядом. Итак, район реки Монзы – это вотчины бояр Романовых, имение дворян Отрепьевых и место иноческого послушания Пафнутия. Уж что-то не верится, что это простое совпадение. Практически невероятно, чтобы бояре Романовы не посещали соседний Павло-Обнорский монастырь. Зато очень странно, что, став царем, туда наведывался Михаил Романов. Видимо, что-то сильно связывало это семейство с монастырем на Обноре.

Нетрудно догадаться, что в Чудов монастырь Пафнутий попал по протекции своих соседей Романовых. 1593–1594 годы – время тесного альянса Романовых и Годуновых. Кстати, и патриарх Иов благоволил тогда к Романовым. Ведь с 1575 г. по 1581 г. Иов был архимандритом Новоспасского монастыря, который давно уже стал патронажем Романовых и служил их родовой усыпальницей. Только таким способом ничем не прославившемуся иноку захолустного монастыря удалось попасть в Кремль.

Почти сразу после возведения Пафнутия в сан архимандрита к нему в Чудов монастырь явился кузнец Никита. И Пафнутий, «испытав терпение и смирение Никиты посредством различных послушаний», сделал его своим келейником. Осенью 1595 г. послушник Никита был пострижен в монахи под именем Никодима. Запомним это имя, к нему мы позже вернемся.

Итак, именно в келье архимандрита Пафнутия долгое время жил чернец Григорий. И вряд ли архимандрит допустил бы, чтобы его воспитанник попал под влияние другого чудовского «злого чернеца».

Возникает естественный вопрос, мог ли Пафнутий действовать один, без сговора со светскими лицами. Ответ очевиден. И это были люди романовского круга.

Но кто конкретно? Братья Никитичи сидели под крепким караулом, по крайней мере, до 1602 г. А как насчет инокини Марфы – Ксении Ивановны?

Как мы уже знаем, Ксения по боярскому приговору от 30 июня 1601 г. была пострижена в монахини и сослана на погост Толвуй в Обонежской пятине. Селение Толвуй впервые упоминается в исторических актах в XIV веке, под 1375 годом. Это одно из древних русских поселений на берегу Онего-озера, расположенных на полуострове Заонежье. Перед ссылкой в Толвуй инокини Марфы в самом начале XVII века вокруг Толвуйского погоста располагались 33 деревни. Земли погоста занимали около шестидесяти верст в округе. Церквей в погосте было три, две из них – церковь страстотерпца Христова Егория (Георгия Победоносца) с приделом святителя Николая Чудотворца и теплая церковь Живоначальныя Троицы – деревянные, стояли на погосте в Толвуе, а третья церковь – Рождества Пречистыя Богородицы – была поставлена за Повенецким заливом.

По преданию, «…уединенный терем узницы был построен нарочно и был он очень тесен». Стоял «… в близком расстоянии от церкви, с северной стороны, рядом стояла караульня московских приставов, все было окружено забором. Сгорел ли терем при пожаре погоста или разобран за ветхостью неизвестно»[9 - Благовещенский И.И. «Память о предках царствующего дома Романовых в Заонежье». // Известия изучения Олонецкой губернии. 1913. № 1. Вып. 2. С. 25.].

От терема царицы Марфы уцелел один фундамент, «… складенный из больших булыжных камней, окруженный забором. Фундамент – квадратный, в окружности 264 сажени. К 1858 г. «внутри этого квадрата стояли две церкви».

От Москвы до Толвуя около 1200 верст. Дорог практически не было, летом добирались по воде, зимой налаживали санный путь, а в межсезонье сообщение было крайне затруднительным. На отдаленность погоста и понадеялся Борис Годунов. А главное, какой вред можно ждать от глупой бабы. В этом состояла роковая ошибка царя. Ксения была тихой лишь для вида. На самом деле по честолюбию, энергии и коварству она дала бы фору самой Марфе Посаднице. Кстати, именно она, а не Михаил, царствовала в Москве в 1613–1619 гг. до приезда Филарета.

В Толвуй Марфа прибыла в сентябре или октябре 1601 г. Она имела большую свободу передвижения и посещала не только местные церкви, но и ездила к Спасу на остров Кижи, в Сенную Губу и за Онего-озеро в Челмужу. Сохранилось предание, что в Челмуже ее угостили сигом, который позже стал ее любимым рыбным блюдом. Скромной инокине удалось вывезти в Толвуй много денег и драгоценностей. Она пожертвовала большой вклад в обе местные церкви и тем расположила к себе духовенство.

Увы, благотворительность не стала единственным занятием Марфы. Она создала в Обонежской пятине целую систему фельдсвязи. Нет, я не шучу. Ее возглавили толвуйский поп Ермолай Герасимов и его сын Исаак. Главными агентами стали толвуйские крестьяне братья Гаврила и Клим Блездуновы с отцом Еремой, Поздей, Томило и Степан Тарутины и другие. Всего около 20 человек.

Местный поп и завербованные крестьяне имели лошадей и лодки, и, как и все местные жители, пользовались полной свободой перемещения по обширному полупустынном краю. Два пристава, отряженные боярской думой следить за Марфой, беспробудно пьянствовали. Ксения Шестова еще в Москве хорошо владела грамотой, а ее муж Федор Никитич (Филарет) позже получил славу лучшего в России шифровальщика. Он лично разработал несколько хитрых шифров[10 - Соболева Т.А. Тайнопись в истории России. М.: Международные отношения, 1994. С. 39.].

Куда же шли письма из Толвуя? В 1614 г., когда «агентура» получила большие награды, Марфа объявила: «При Борисе Годунове, при его самохотной державе, злокозненным его умыслом, мать наша Великая Государыня старица инока Марфа Ивановна была сослана в Новгородский уезд, в Обонежскую пятину, в Егорьевский погост, в заточение, и тот поп Ермолай, памятуя Бога и свою душу и житие православного христианства, матери нашей Великой Государыне иноке Марфе Ивановне непоколебимым своим умом и твердостью разума служил и прямил и доброхотствовал во всем и про отца нашего здоровье проведывал. И матери нашей Великой Государыне старице Марфе Ивановне обвещал и в таких великих скорбях в напрасном заточении во всем вспомогал». Остальным агентам были даны отдельные грамоты с примерно таким же содержанием.

Поневоле возникает риторический вопрос: чтобы «проведать о здоровье» мужа, сколько нужно гонцов – один или двадцать? Ну, послал поп Ермолай сына Исаака в Антониев-Сийский монастырь. Узнал Исаак о здоровье, передал весточку, вернулся с ответом. Радуйся, опальная монашка, и сиди – помалкивай, чтобы никто приставам не донес. Кстати, и пробыла Марфа в Толвуе всего-то около двух лет.

Нет, агентурная сеть была создана совсем не для этого. «Фельдсвязь» была установлена не только с Антониево-Сийским монастырем, но и с Костромой, и с Москвой.

Судя по всему, именно Марфа на первых порах руководила «самозванческой интригой». Кому как, ни ей могла прийти в голову идея использовать в качестве самозванца Юшку Отрепьева – ее родню. Пафнутия же Ксения Шестова не могла не знать еще в бытность его в Троицком Павло-Оборском монастыре. Да и с Пафнутием – архимандритом Чудова монастыря – она не могла не встречаться как на официальных церемониях, так и в романовских теремах в Москве. Итак, все сходится.

Впрочем, не исключено и участие в заговоре, причем на самой ранней стадии, и поляков. Под большим подозрением оказывается канцлер и великий гетман литовский Лев Сапега. Первый раз он приезжал послом в Москву еще в царствование Федора Иоанновича. Еще тогда он писал гетману Кристофу Радзивиллу, что разные его информаторы сходятся в одном: большая часть думных бояр и воевод стоит за Романова, меньшие чины, особенно стрельцы и чернь, поддерживают Годунова. Второй раз Лев Сапега прибыл в Москву 16 октября 1600 г. и уехал почти через год, в августе 1601 г. Через десять дней после приезда Сапега и другие члены посольства были свидетелями ночного штурма царскими стрельцами романовского подворья. В посольском дневнике, а также в донесении королю Сигизмунду Сапега и его товарищи весьма положительно отзываются о братьях Никитичах, называя их «кровными родственниками умершего великого князя». (Ляхи не признавали царский титул Федора).

Сапега уехал из Москвы крайне озлобленным на царя Бориса. Позже в Вильне Сапега перед русскими послами, приехавшими на ратификацию, говорил королю Сигизмунду: «Как приехал я в Москву, и мы государских очей не видали шесть недель, а как были на посольстве, то мы после того не видали государских очей 18 недель, потом от думных бояр слыхали мы много слов гордых, все вытягивали они у нас царский титул. Я им говорил так же, как и теперь говорю, что нам от государя нашего наказа о царском титуле на перемирье нет, а на докончанье наказ королевский был о царском титуле, если бы государь ваш по тем по всем статьям, которые мы дали боярам, согласился». То есть Сапега начал торговаться, мы, мол, признаем Бориса царем, а вы, мол, признайте Сигизмунда шведским королем. На что московские послы резонно отвечали: «Вы говорите, что государь ваш короновался шведскою короною, но великому государю нашему про шведское коронованье государя вашего никакого ведома не бывало… Нам лишь ведомо, что государь ваш Жигимонт король ходил в Швецию и над ним в Шведской земле невзгода приключилась. Если бы государь ваш короновался шведскою короною, то он прислал бы объявить об этом царскому величеству и сам был бы на Шведском королевстве, а не Арцы-Карло (герцог Карл). Теперь на Шведском королевстве Арцы-Карлус, и Жигимонту королю до Шведского королевства дела нет, и вам о шведском титуле праздных слов говорить и писать нечего».

Это был страшный удар по самолюбию короля и королевского посла. После прибытия Гришки Отрепьева в Польшу Лев Сапега стал одним из наиболее активных его покровителей. Таким образом, есть большая вероятность того, что Сапега стал соучастником заговора Пафнутия и романовской клиентуры. Об этом предположительно писал церковный историк Д. Лавров: «В это время польским послом в Москве был Лев Сапега, и Отрепьев, состоя при патриархе, мог войти в сношение с ним и убедиться, что в Польше можно найти себе поддержку»[11 - Лавров Д. Святой страстотерпец, благоверный князь угличский царевич Димитрий, московский и всея России чудотворец. Сергиев Посад: Типография Св. – Тр. Сергиевой Лавры, 1912. С. 90.]. То же утверждает в 1996 г. и Д. Евдокимов[12 - Евдокимов Д. Воевода. М.: Армада, 1996. С. 53.].

Наличие треугольника Пафнутий – Романовы – Сапега сразу же снимает все загадки и противоречия в истории самозванческой интриги.

Глава 4 В игру вступают ясновельможные паны

Итак, Марфа, Филарет и Пафнутий придумали самозванческую интригу. Но как материализовать ее? Русский народ, вопреки мнению позднейших романистов и историков, напрочь забыл об угличской драме. И явление самозванца в любом русском городе не только не приведет к бунту, но и будет мгновенно пресечено. И тут сработал естественный рефлекс отечественного заговорщика всех времен – «заграница нам поможет».

Правда, в большинстве случаев от «заграницы» проку было мало. Не помогла они ни Святополку Окаянному, ни Колчаку с Деникиным и Врангелем, ни старгородскому «Союзу меча и орала», да и нынешним «демократам» не очень-то помогает.

Не стал бы исключением и чернец Григорий, если бы он бежал бы не на запад, а на север к шведам или на юг к турецкому султану или персидскому шаху. В любом случае он стал бы лишь мелкой разменной монетой в политической игре правителей означенных стран. В худшем случае Отрепьев был бы выдан Годунову и кончил жизнь в Москве на колу, в лучшем – жил бы припеваючи во дворце или замке под крепким караулом и периодически вытаскивался бы на свет божий, дабы немного пошантажировать московитов.

Но Гришке сказочно повезло – он попал на большую воровскую «малину» («яму»). Называлась эта «малина» Речью Посполитой, а местные авторитеты (воры в законе) – ясновельможными панами.

Юрий Мнишек. Гравюра Л. Килиана

В Речи Посполитой монархия была выборной, а власть короля – номинальной. Увы, подробный рассказ о ситуации в Польше выходит за рамки нашей темы, а интересующихся читателей я отсылаю к своим более ранним работам[13 - «Исторические портреты» (М.: ООО «Издательство Астрель»;ООО «Издательство АСТ»; ЗАО НПП «Ермак», 2003); «Давний спор славян: Россия, Польша, Литва» (М.: ACT: ACT МОСКВА: ХРАНИТЕЛЬ, 2007) и др.].

Здесь же отмечу, что польские магнаты фактически были независимыми государями в своих владениях. Они создавали частные армии, зачастую более мощные, нежели королевское войско (без ополчения). Паны могли годами воевать с соседними государствами притом, что у короля с оным государством был «вечный» мир. Так, семейство Вишневецких с 1590 г. по 1603 г. воевало с Россией за города Прилуцк и Сиетино.

После целого ряда приключений Гришка Отрепьев попал под «опеку» прожженного жулика сандомирского воеводы Юрия Мнишека. В ходе ряда авантюр в 50—60-х годах XVI века пан Юрий сказочно разбогател, но к 1603 г. он разорился и был вынужден продать часть владений и вернуть часть долгов на сумму 28 тысяч злотых.

Чтобы выйти из затруднительного положения, Мнишек нашел одно лишь средство – выгодно выдать замуж своих дочерей. Он не давал за ними приданого, но, тем не менее, находил им богатых и покладистых мужей. Его старшая дочь Урсула вышла замуж за старосту Кременецкого Константина Константиновича Вишневецкого, вполне способного поддержать своего бедствующего тестя.

В 1603 г. младшей дочери Юрия Мнишека Марине исполнилось 18 лет. О ее жизни до встречи с самозванцем нам ничего неизвестно, за исключением того, что она приняла первое причастие в Самборском монастыре бернардинцев.

Вопреки легендам, Марина не была красавицей. Польский историк Казимир Валишевский писал: «Марина была похожа на воеводу [отца]: тот же высокий лоб, ястребиный нос и острый подбородок; но тонкий рот и плотно сжатые губы, которые были как будто созданы не для приманки поцелуев, неприятно дополняли сходные черты. И только довольно красивые, продолговатые, словно миндалины, глаза и грациозно выгнутые брови несколько смягчали это сухое, черствое лицо»[14 - Валишевский К. Смутное время. М.: Квадрат, 1993. С. 97–98.]. Вдобавок Марина была тщедушна, ее рост составлял где-то 153–155 см.

Марина Мнишек.

Неизвестный польский художник. XVII век

Внешность, плюс долги, а главное, репутация отца не позволяют нам думать, что Марина «у ног своих видала

Я рыцарей и графов благородных;
Но их мольбы я хладно отвергала».

    (A.C. Пушкин. «Борис Годунов»)
Мнишек был готов сплавить дочь кому угодно. И вдруг произошло событие, которое круто изменило не только жизнь кланов Мнишеков, но и всю историю польско-русских отношений.

Само собой разумеется, старый жулик не мог упустить случая сделать свою дочь московской царицей.