Крым

Все молчали. В этой тишине прозвучал тихий, спокойный голос:

– Русский народ как спящая царевна. Ее нужно поцеловать, и она проснется. Русский народ нужно поцеловать.

Это произнес худой человек с бледным красивым лицом, на котором сияли глаза, яркие как васильки. Этот цвет полевого цветка на усталом мужском лице казался неестественным. Тревожил и пугал Лемехова.

– Народу надо читать Пушкина, и он проснется.

– В самом деле? – Лемехов усмехнулся. – А Маяковского не надо читать?

– Это философ Игорь Петрович Верхоустин. – Директор почувствовал раздражение Лемехова.

– Вы что тут, ищете философский камень? – насмешливо спросил Лемехов.

– Вместе с Игорем Петровичем мы разработали программу привлечения на завод молодых специалистов. Мы вывезли на городскую площадь двигатель, не этот, конечно, а тот, с которого снят гриф секретности. Установили его на постамент и устроили чтение пушкинских стихов. Сначала стихи читали театральные актеры. Потом несколько наших ветеранов. Потом дети, которые пришли на площадь. Потом какая-то молодая женщина. Еще и еще. И получился настоящий праздник поэзии. Люди не хотели уходить, украсили двигатель цветами и лентами. И что удивительно, на завод пришли устраиваться сразу пятеро молодых рабочих и два инженера. Мы этот двигатель теперь называем «Пушкин».

Директор радовался, улыбался. Философ Верхоустин спокойно и доброжелательно смотрел на Лемехова. А тот вдруг вспомнил книжечку Пушкина, подаренную школьной учительницей, дарственную надпись, сделанную каллиграфическим почерком. Испытал к философу двойственное чувство. Отчуждения и неясной опасности. И любопытство, желание выслушать его размышления. Но в цеху появился главный инженер и сообщил:

– К испытаниям все готово. Вас ждут, Евгений Константинович.

Они покинули цех и переместились в испытательный центр, где в бункере находился двигатель.

Испытательный центр – саркофаг из бетона и стали, способный удержать в своей оболочке огненный взрыв. В озаренном зале, перед мониторами, в белых халатах – испытатели. Следят за разноцветными всплесками, электронными синусоидами. Двигатель, помещенный в бункер, закупорен в бетонный кокон. Его изображение туманится на экране. Голубовато-белый, перевитый сосудами, с волнистой пуповиной, напоминает эмбрион, притихший в утробе. Окружен сиянием, в чуть заметном трепете, в легчайших дрожаниях.

Лемехова усадили перед экраном, и он смотрел, как тихо дышит нерожденный младенец. Испытание должно было подтвердить возможность двигателя выводить в космос тяжелые ракеты. Способность титановых и стальных сочленений выдержать чудовищное давление и адское пламя. Готовность развивать тягу, достаточную для стратегического превосходства. «Лунный проект», дальнобойные лазеры, громадные телескопы, углубленные в лунный грунт лаборатории – все зависело от испытания двигателя. Новый пояс космической обороны, неуязвимый для ракет и лазерных пушек врага, разрушал агрессивные планы противника, сберегал для России еще одно десятилетие мира.

Маткой, в которой созревал сияющий эмбрион, был не бетонный бункер, не завод, не город, а громадный клокочущий мир, перепаханный войнами и «цветными революциями». Его рождения ожидали американские авианосцы в Тирренском море, арабские толпы, заливающие кровью площадь Тахрир, китайские дивизии, проводящие маневры у берегов Амура. Его ожидали вражеские разведки, следящие с орбит за русскими космодромами, внедряющие агентов в российские КБ и заводы. Его ждали генералы Генштаба, строители «лунных городов» и расчеты лазерных орудий. Его ждал президент Лабазов, включенный в мучительное, с неясным исходом состязание, поражение в котором означало его личную смерть и смерть государства. Его рождения ждал Лемехов. Своей жаркой животворной энергией он взращивал этот стальной эмбрион.

– Евгений Константинович, прикажете начинать? – наклонился к нему директор. Бледный от волнения, он был акушер, ожидавший трудные роды.

Лемехов кивнул. В динамике металлический голос начал обратный отсчет:

– Десять, девять, восемь…

Чуть слышный толчок ударил в стены и пол. Изображение на экране дрогнуло. Белые сгустки вздулись в титановых соплах. Превратились в яростные языки, в отточенные жаркие клинья. На мониторах заиграли разноцветные нити. Стены и пол дрожали. Бушевало белое пламя. Бункер накалялся, как тигель. Двигатель был похож на небесное тело, окруженное белым огнем. Сотни датчиков, помещенные в слепящий факел, отображали на мониторах состояние патрубков, давление в трубопроводах, температуру металлических стенок. Двигатель рвался из бункера, но его удерживали бетонные блоки, сжимали стальные обручи. Вода гасила пламя и охлаждала бетон. Насосы нагнетали горючее. На мониторах плясали импульсы, свивались в жгуты разноцветные линии. Шли роды.

Лемехов жадно следил. Рождался не просто двигатель. Рождалась новая космическая эра России. Остановленная злой волей, опрокинутая в хаос, Россия вновь подтверждала свое космическое бытие. Рвалась в беспредельность, в которой народ угадывал свое ослепительное будущее, свою несказанную мечту.

Автоматика выводила двигатель на предельный режим. Бункер казался мартеном, в котором кипела сталь. В белой плазме возникали радужные кольца. Словно расцветал волшебный цветок. Лепестки опадали, вновь кипел огонь, и двигатель казался метеоритом, заключенным в пылающую сферу.

Лемехов всей своей напряженной волей, страстным сердцем чувствовал работу двигателя. Это он, Лемехов, находился в бетонном бункере. В буре огня и света старался сдвинуть тяжкие блоки, одолеть гравитацию, прянуть грохочущей молнией и умчаться в лучистую даль. Туда, где ожидало его небесное будущее, таинственная, уготованная Богом судьба. Он беззвучно молился, вымаливал эту судьбу, вымаливал Победу.

– Есть! Параметры в норме! Тяга в норме! – воскликнул директор.

И все повскакали с мест, обнимались, целовали друг друга. Пламя в бункере меркло. Краснел раскаленный бетон. Двигатель остывал, серебряный, нежный, словно младенец в купели.

Лемехов пожимал испытателям руки. Поздравлял директора, инженеров, конструкторов. Глаза у директора были в слезах.

Глава 2

Машина Лемехова в сопровождении джипа охраны покинула завод, погрузилась в гул переполненной трассы. Громадные супермаркеты светились в осеннем дожде, как ядовитые грибы. Автомобили Двулистикова и других министерских чиновников исчезли в круговоротах и пробках. Лемехов приказал шоферу свернуть с переполненного шоссе и ехать в глубь жилых кварталов. Здесь, на краю парка с последней желтой листвой, стояла церковь, ажурная и высокая, какие строились в старинных дворянских усадьбах. От усадьбы сохранился парк с худосочной аллеей и храм с кирпичной оградой. У ворот, под дождем сидели нищие, накрывшись клеенками. В церкви находилась икона «Державная Божья Матерь», сложенная из драгоценной мозаики. Лемехов однажды заглянул в этот храм, восхитился иконой, пережил подле нее благодатное чувство. Теперь ему вновь захотелось увидеть икону.

Охранник распахнул над Лемеховым зонтик. Провел сквозь ворота. Лемехов заметил, как выглянуло из-под клеенки лицо в неопрятной щетине, слюнявые губы в беззубой улыбке, глаз с лопнувшим кровавым сосудом. Лемехов сунул под клеенку купюру, и сухая, с грязными ногтями рука цепко схватила бумажку.

Церковь была пустынной и сумрачной. Несколько прихожан стояли в сумраке, безмолвно молились. Тускло золотился иконостас. Огоньки свечей редко отражались в подсвечниках. Лемехов перекрестился, ступил в храм. Из темной стены, из мрака брызнули на него бриллиантовые лучи, драгоценно сверкнула икона. Богородица в алом облачении, среди золота и лазури, царственно восседала на троне. Младенец словно парил перед ней. Икона переливалась и трепетала. В ней блуждали разноцветные волны света. Казалось, она была обрызгана волшебной росой.

Лемехов потянулся к иконе. Бесшумно подошел охранник, протянул свечу. Лемехов выбрал на подсвечнике догоравший огарок, зажег от него свечу и вставил черенок в тесное гнездо. Нежное пламя отразилось в иконе, и казалось, Богородица приняла в свою руку зажженную свечку.

Лемехов приблизился к иконе, поцеловал, прижался лбом. Почувствовал, как икона благоухает. Такое душистое тепло исходит из палисадника, где цветет сирень. Казалось, за иконой существует таинственное пространство, полное цветов. Если совершать молитвенное усилие, можно войти и оказаться в райском саду.

«Державная» была хранительницей государства, попечительницей русских государственников, к которым причислял себя Лемехов. Целуя бриллиантовые лучи, он помолился о судьбе страны, как это делают во время богослужений. Помолился об инженерах и конструкторах и оборонной мощи, которую они возводили. Об успешных испытаниях двигателей, о которых надлежало доложить президенту. О «Лунном проекте», непомерном в своей сложности и величии. О стратегической подводной лодке, которая скоро сойдет на воду в Северодвинске. О «подводном старте», откуда прянет ввысь новая баллистическая ракета, способная прорывать американскую оборону.

Постепенно моления его отвлеклись от этих грозных и тревожных забот. Бриллиантовые лучи напомнили бриллиантик в мамином золотом кольце, и он в детстве брал в свои маленькие руки ее большую теплую руку и рассматривал кольцо. Теперь ее рука, ее милое дорогое лицо, ее каштановые волосы были покрыты землей, из которой вырастал тихий могильный цветок. Чувствуя нежную печаль, Лемехов думал о маме, молился о ней. Хотел, чтобы она его услыхала в тех небесных аллеях, по которым сейчас гуляла.

Он подумал об отце – о его пиджаке с орденом, о шелковом галстуке, о вкусном запахе одеколона. Специалист по Африке, отец пропал без вести то ли в ангольских саваннах, то ли в Мозамбике, на берегах Лимпопо. Теперь его безвестная могила среди африканских холмов томила Лемехова своей недоступностью, мучительной сыновьей нежностью.

Свеча отражалась в иконе, словно Богородица держала ее в перстах. Отражение свечи напоминало золотую дорожку на озерной ночной воде. С женой в Карелии, в свой медовый месяц, смотрели в оконце. Прекрасная луна, – «царица ночи», – говорила жена, – пылала над туманными лесами. Рыбачий челнок черной стрелкой пересек лунную дорожку. Теперь жена, после нервного потрясения, несколько лет находилась в психиатрической клинике. Навещая жену, он видел седую голову, пустые глаза, голые ноги в синих венозных узорах. Лемехов молился о жене, каялся перед ней, посылал ей в больницу отраженную в иконе свечу.

Его блуждающие мысли, исполненные любви и печали, вдруг собрались в страстный молитвенный порыв. В этом порыве не было просьбы, жалобы или мольбы о собственном благе. Была благодарность и любовь к Богу, ведающему о нем, знающему каждую его мысль, сотворившему его для какой-то, Ему Одному ведомой цели. Эта молитва была как стремительный взлет. Душа взмыла в беспредельную высь, коснулась пылающей белизны, слилась с ней, а потом вернулась на землю, принеся ликующее счастье.

Лемехов отступал от иконы, но она не отпускала его из своих бриллиантовых объятий.

Он уже направлялся к выходу, когда из полумрака вышел навстречу ему человек:

– Простите, Евгений Константинович.

Лемехов удивленно остановился. Лицо человека было плохо различимо в сумраке. Но ярко цвели синие, цвета полевых васильков, глаза. Это был философ, кажется Верхоустин, с которым Лемехов мельком познакомился на заводе и тут же забыл о нем.

– Я видел, как вы молились. Мне пришла мысль, что каждая молитва – это выход в открытый Космос. Душа молящегося несется к Богу. Если она достигает Его, то возвращается обратно преображенной, неся несметные богатства. Одаривает этими богатствами землю. Если же не достигает Бога, если молитва слаба и неискренна, душа, подобно взорванной ракете, падает на голову молящегося обломками.

Появление Верхоустина в храме было неприятно Лемехову. Оказывается, когда он молился, за ним наблюдали. Быть может, стремились угадать, о чем он молился.

– Иногда ракета не достигает цели, потому что ее сбивает чужая ракета. – Лемехов шагнул, желая избавиться от незваного соглядатая.

– Моя ракета, Евгений Константинович, не чужая. Я только что молился у той же иконы. Две наших души летели к Господу рядом.

Глаза Верхоустина искренне и чисто сияли. Лемехов раскаялся в своей неприязни. Стоящий перед ним человек только что вместе с ним совершил чудесное вознесение. Их соединяло волшебное странствие, роднила бриллиантовая икона.

– Вы на машине? – спросил Лемехов, выходя на церковное крыльцо.

– Нет, – ответил Верхоустин.

– Могу подвезти до центра.

– Буду признателен.

Дождь кончился. На церковном дворе ветер рябил лужи. Нищие прятались под своими клеенками и пленочными плащами. Из-под синей накидки вдруг выскочил нищий в красной засаленной куртке, в башмаках, из которых торчали тощие грязные ноги. В клочковатой бороде открывался слюнявый рот. Один глаз был залит белой мутью, другой дико светился рубином. Он кинулся наперерез Лемехову, вцепился в его пальто:

– Ты, Женька, который женится! Ты на России женишься, она от тебя родит! Ты Россию в постель уложи и помни хорошенько! Она поорет, дура, а потом полюбит! У тебя в одной руке крест, в другой сабля! О тебе в Боголюбском монастыре молятся! Тебя батюшка Серафим предсказывал! Ты царем станешь, меня не забудь! Я Колька Кривой, псами травленный! Меня мамка на помойку снесла! Россию, Женька, на помойку снесли! А ты ее подбери, отмой, губки ей покрась, бусы купи. Красивей ее не найти! Ты Кольку Кривого в Кремль с собой забери! Перед тобой все преклонятся. Ты первый человек на Руси!