Критик-Птеродактиль. Честный уж

Критик-Птеродактиль. Честный уж
Александр Александрович Богданов

«Птеродактиль – это летучая ящерица, существо, совмещающее в себе черты птиц и пресмыкающихся. Птеродактили жили на земле несколько миллионов лет тому назад. В те времена ящеры были царями природы. Землей и морем владели страшные, неуклюжие гиганты, перед которыми современные нам крокодилы – жалкие карлики, не заслуживающие внимания, карикатурный намек на минувшее величие…»

Александр Богданов

Критик-Птеродактиль. Честный уж

Критик-Птеродактиль

I

Птеродактиль – это летучая ящерица, существо, совмещающее в себе черты птиц и пресмыкающихся. Птеродактили жили на земле несколько миллионов лет тому назад. В те времена ящеры были царями природы. Землей и морем владели страшные, неуклюжие гиганты, перед которыми современные нам крокодилы – жалкие карлики, не заслуживающие внимания, карикатурный намек на минувшее величие. Воздух был царством птеродактилей. Эти странные драконы с зубастыми клювовидными челюстями, с крыльями, напоминающими и птиц и летучих мышей, с телосложением ящериц, развивших мускулы для летания, выполняли ту роль в природе, которая в наше время принадлежит соколам и орлам.

Птеродактилей нет больше среди животных земли, – их истребил естественный подбор.

Естественный подбор – это разрушающая и созидающая стихийность природы, это сила смерти и размножения, это закон жизненной борьбы, беспощадно разрушающий все противоречивое, все нестройное, и тем самым расчищающий путь для высшей жизненной гармонии. Это – раскрытое наукой единство, в котором сливаются и Мефистофель, «все отрицающий с полным основанием, ибо все возникшее достойно гибели», и Дух Земли, «на станке времен непрерывно ткущий живую одежду» Единой Вселенной. Естественный подбор – это логика жизни.

Естественный подбор убил птеродактилей за то, что они были жизненно-нестройны. Они были слишком неуклюжи и рептильны, чтобы владеть обширным, светлым царством воздуха. На место птице-ящеров логика жизни поставила настоящих птиц, в которых все создано для полета, и ничто – для того, чтобы пресмыкаться.

II

Плохо жилось на земле последним поколениям птеродактилей.

Когда они поднимались в воздух и искали там добычи – их повсюду предупреждали, повсюду из-под самого клюва выхватывали лучшие куски новые конкуренты, их двоюродные братья и сестры, легкие и ловкие птицы.

Когда они садились на землю и пытались там вознаградить себя за воздушные неудачи – там их обижали бескрылые рептилии, ящеры и змеи, более привычные и опытные в деле ползания, не стесненные летательным аппаратом.

Птеродактили сильно негодовали. Они говорили: «Это возмутительно. Мы, разносторонние, сложные существа, стали какими-то пасынками Естественного Подбора. Он признает только птиц и пресмыкающихся. Этих односторонних, узких животных он кормит и развивает, в каждом поколении ухитряется найти полезные уклонения, которые тщательно закрепляет, давая усиленно размножиться их представителям. А нас он просто морит голодом и игнорирует, предоставляя нам постепенно вымирать. Для него существуют только Соколы и Ужи, Соколы и Ужи, ими одними он интересуется, за их борьбой следит, – как будто мы, Птеродактили, совсем не участвуем в великой жизненной борьбе. Это грубый, плоский схематизм: птицы в воздухе, гады в болотах, – как будто нет на лицо высшего объединяющего синтеза в нашем образе».

Так плакались Птеродактили. А Логика Жизни им отвечала: «Вы не правы. Я не игнорирую вас – я бью вас. Но вы правы в том, что сами по себе вы меня не интересуете. Меня занимает теперь вопрос о Соколах и Ужах. Эти типы я вырабатываю и развиваю, чтобы потом один из них победил в борьбе с другими и поднялся этой ценой на высшую ступень. А вас я бью, и как плохих соколов, и как плохих ужей. Скоро я совсем покончу с вами».

III

То, что происходит в природе, происходит и в обществе.

Логика общественного развития выдвигает на место форм неопределенных, эмбрионально-расплывчатых новые типы, определенные и яркие. Социальные птеродактили вытесняются социальными соколами и ужами.

Социальный птеродактиль – это горожанин средних веков, ремесленник или торговец, словом – мелкий буржуа феодальной эпохи. Когда феодальные динозавры (т. е. «ужасные ящеры») разных сортов и величин владели землей и водами, тогда мелкий буржуа птеродактиль, развивавшийся в вольном воздухе городов, был высоко-прогрессивным типом. В нем лежали надежды и зародыши будущего.

Но «дух, который все отрицает, и притом с полным основанием», в свое время выполнил и над ним свою разрушительную работу. Рядом с толстыми удавами и крокодилами Капитала, рядом с неравно-подвижным и гибким, «вольным, как птица», Пролетарием, позднейший эпигон некогда веселых и полных жизни горожан-Птеродактилей оказался жалким, вырождающимся типом, явно обреченным на гибель, бессильно цепляющимся за холодные спицы железного Колеса Истории. Новые борцы – в две противоположные стороны развернувшиеся потомки Горожан – заняли главную арену истории, предоставляя новым «Мещанам» выбиваться из сил и вымирать на заднем плане.

И плачутся последние Птеродактили, и каркают на Ужей, и шипят на Соколов нового мира. Хочется им спрятаться от неумолимой Логики Жизни и сохранить за собой место на сцене истории. А когда приходит мыслитель или поэт, который понимает эту Логику и сам полон ею, который, смело вмешавшись в борьбу Соколов и Ужей, едва замечает Птеродактилей, а когда обращает на них внимание, так только для того, чтобы рассмеяться над их дряблыми крыльями и неуклюжим хвостом, – тогда Птеродактили вне себя от негодования на «узость», «фанатизм» и «грубость» нового бойца, «не верят», чтобы он был из Соколиной породы, они стараются ударить его своими крыльями и укусить своими зубастыми клювами. Но крылья ослабли, и зубы притупились, и человек, в котором жива Логика Жизни, идет мимо с холодной улыбкой.

IV

Вот мы и пришли вплотную к тому сюжету, который обозначен в заголовке статьи. Путь был длинный, – старому пропагандисту простительно начать со времен до Адама. Зато и досказать осталось немного.

В неопределенно-радикальной газете «Родная Земля», в номере от 19 марта, литературный критик г. К. Чуковский дал статью о Максиме Горьком. Хотя в буржуазной прессе ругать Горького уже несколько лет как стало одним из правил хорошего тона, но статья г. Чуковского все же несколько выдается из ряда.

Г. Чуковский «не верит в биографию Горького», находя ее слишком романтичной для такого «монотонного», «аккуратного», «узкого», «фанатичного» писателя.

«Написав однажды «Песню о Соколе», он ровненько и симметрично, как по линеечке, разделил все мироздание на Ужей и Соколов, да так всю жизнь, с монотонной аккуратностью, во всех своих драмах, рассказах, повестях и действовал в этом направлении».

«Распря Ужа и Сокола повторяется в Бессеменове и Ниле («Мещане»), в Гавриле и Челкаше, в Максиме и Шакро («Мой спутник»), в Павлине и Черкуне («Варвары»), в Матрене и Орлове, в Палканове и Вареньке Олесовой, в Якове и Мальве, в Петунникове и Кувалде («Бывшие люди»), в Каине и Артеме»…

«…Его Павлин повторяет Бессеменова, Бессеменов Ужа, Уж Гаврилу, Гаврила Якова, и т. д., до бесконечности»…

«Все его творения…как теоремы какие-то. – Дано: Уж и Сокол. Требуется доказать: Сокол лучше Ужа».

«Его природа – тонкая декорация для этих теорем – эффектная, но холодная…Никогда не увлечется он каким-нибудь пятном жизни, какой-нибудь краской – ради нее самой…»

«Горький узок, как никто в русской литературе. – Вспоминается, как в Толстом и Достоевском увидал он жалких мещан; как у Чехова увидал свою же крошечную программку и навязал великому поэту свои же фанатические слова: – Скверно вы живете, господа!»

«Итак, вот свойство Горького: симметричность, неуважение к личности, консерватизм, книжность, аккуратность, фанатизм, однообразие. – Словом…все свойства Ужа, а отнюдь не Сокола»…

Кажется, довольно.

Спорить по существу – было бы нелепо. Если нашелся такой критик, который во всех произведениях Горького ухитрился не вычитать ничего, кроме голой теоремы о Соколе и Уже, повторенной тысячу раз среди холодных декораций, то как ему докажешь, что виноват в этом не Горький? Вот и г. Камышанский тоже в эпоху расцвета нашей прессы в самых лучших публицистических статьях не умел вычитать ничего, кроме нарушения ст. 129-ой или 103-ей. Это уж кто как читает.

Можно было бы, конечно, показать, что с той точки зрения, на которой благополучно стоит г. Чуковский, поэт-боец, поэт – активный идеалист вообще невозможен, ведь для него мир всегда разобьется на два стана, стан врагов и защитников его идеала, и для критика-птеродактиля все творчество такого поэта неизбежно сведется к «фанатически аккуратной» теореме о Соколах и Ужах.

Можно было бы показать, что с этой точки зрения, напр., лорд Байрон даже не «сын консисторского чиновника», как г. Чуковский обзывает Горького, – а прямо консисторский чиновник, и, пожалуй, в квадрате.

Можно было бы показать…но, право, как-то странно толковать о таких вещах, которые должны быть ясны для всякого, имеющего глаза, чтобы видеть.

Надо только отметить одну нехорошую передержку. Горький никогда не говорил о Толстом и Достоевском, что они «жалкие» мещане, и никогда не говорил, что считает их только мещанами. Он характеризовал общий строй их мировоззрения, как мещанский, не касаясь этим нисколько их значения, как великих художников. И Горький должен был сказать это, потому что это – правда, как всякий добросовестный критик должен сказать [о] Шекспире, что он был реакционер – потому что это правда. А вот г. Чуковский о Горьком говорит сплошную неправду.

V

Если бесполезно спорить, то остается объяснить и сделать выводы. Объяснение в существенных чертах уже налицо: оно прямо подсказывается раздражением г. критика против «одностороннего» и «аккуратного» разделения мира на Соколов и Ужей. Очевидно, перед нами не нашедший себе места в этой системе и потому глубоко обиженный Птеродактиль. Можно было бы совсем не останавливаться больше на этом и перейти к очередным Соколам и Ужам, если бы не было особенных обстоятельств, усложняющий вопрос о Птеродактилях в нашей стране.

Когда европейские ученые ознакомились с Австралией, они должны были с изумлением констатировать, что она отстала от прочих стран по меньшей мере на целый геологический период: ее флора и фауна носят отпечаток третичных формаций. В социальной фауне России дело обстоит еще оригинальнее: у нас среди новейших капиталистических формаций сохранились не только мелкобуржуазные птеродактили (и притом в громадном количестве), но также крепостнические ихтиозавры, бронтозавры и прочие жадные чудовища, пожирающие все живое на земле и в воздухе, отравляющие воздух своим грязным дыханием. При таких условиях и наши Птеродактили еще не закончили и не исчерпали своей исторической роли. Многомиллионый Птеродактиль – крестьянство ведет борьбу за землю, воду и воздух для дыхания; против него стоят черносотенные Ихтиозавры. Рядом Сокол-пролетариат сражается за волю и воздух, против Ужей, Удавов – и тех же Ихтиозавров. Намечается естественный союз – Летающих против Ползучих. В этом союзе Птеродактили могут и должны идти за Соколами – пока не будет выполнена общая задача, пока не завершится великая Перемена в нашей стране.

Могут и должны. Птеродактили деревни, голодные и злые, сильны своим числом и своим отчаянием. Их крылья еще в состоянии нести вперед их исхудалые, легкие тела; их зубы еще остры. Птеродактили городов более сыты, меньше страдают; многим из них не хочется летать, не хочется бороться, – многие мирно ползают за кадетскими Ужами.

При таких условиях идеолог-Птеродактиль неизбежно колеблется – между Ужами и Соколами. Его будущее, собственно говоря, не безнадежно: в социальной жизни не требуется геологических эпох, чтобы развить соколиные крылья, – и превращение в высший тип доступно для всякого отдельного человека. Но для этого надо лететь за Соколами, а не шипеть на них, не кусать их за пятки. Иначе неизбежно атрофируются крылья, и разовьются железы для яда.

Г. Чуковский стал на скользкий путь. Еще несколько шагов, и ему не будет возврата. А уж тогда…ведь «мертвые едут быстро». Ниже и ниже…В глубину той большой ямы, где ползают на откосах гг. Изгоевы и Струве, где копошатся на дне ядовитые Меньшиковы и Буренины. Г. Чуковский эстет. Пусть удержит его от печального пути хотя бы мысль о неэстетичности его конечных этапов.

К тому же будущее все равно принадлежит Соколам, и этому помешать нельзя.

Честный уж

В статье «Критик-птеродактиль» я благожелательно предостерегал г. Чуковского, выступившего с – не столько оригинальной, сколько «своеобразной» критикой Горького, – предостерегал его, чтобы он не спускался глубже «в ту яму, где ползают на откосах гг. Изгоевы и Струве, где копошатся на дне Меньшиковы и Буренины»; иначе сделается неизбежным его превращение из птеродактиля – в ужа, и затем, может быть, даже – из ужа в гадюку. Г.Чуковский обиделся, он заявляет, что он сам стоит за Соколов и против Ужей; а Горького обличает именно за ужинные свойства. Можно было бы спросить г. Чуковского, где он видел таких человеческих Ужей, которые сами соглашались бы признать себя Ужами, и заявляли бы, что они стоят за Ужей против Соколов?

А сам г. Чуковский тем временем успел еще несколько сползти по откосу ямы. В том же номере «Родной Земли», где он обижается на меня, он заполняет большой фельетон бешеной атакой на фирму «Знание», редактор которой – тот же Максим Горький. Фирма эта оказывается «литературно-капиталистическим предприятием», которое губит таланты, превращая их в «машины для обличения казаков», для изображения стачек и погромов. Критика г. Чуковского столь убедительна, что когда ее прочитаешь, то не останется ни малейшего сомнения: предстоит выступление какого-то нового издательства, конкурирующего с «Знанием», но отнюдь не на почве «обличения казаков», а просто – на книжном рынке.

Больше предостерегать г. Чуковского я не стану: теперь уже незачем. А сейчас я на живом факте хочу показать читателю, как в сущности ничтожно расстояние между мирным, честным ужом и ядовитыми гадюками. Г-на Изгоева, этого известного официоза «министроподобных» вождей кадетской партии, я упомянул, как типичный экземпляр газетного ужа. Но, как я говорил, в силу каких-то, не вполне исследованных, но, по-видимому, постоянно действующих причин – ужи не любят, чтобы их называли ужами.