Рыжее знамя упрямства

– Я и мама…

– Двое на целый дом? – старательно удивилась Ксеня.

– Ой, нет… еще бабушка. Только она старенькая.

– Бабушке и полагается быть старенькой, – рассудила Ксеня. – Что здесь такого?

– Ну… да. Только бывают бабушки, которые нянчатся с внуками по-всякому, еду готовят, уроки проверяют, а нашей уже не до того. Потому что она даже не бабушка, а прабабушка. Бабушка отца. Он, когда развелся и ухал куда-то, оставил ее нам… Она хорошая, только часто забывает про все…

Такую длинную речь мальчишка произнес впервые. Видимо, решил, что не стоит скрывать семейные дела от тех, кто так по-хорошему пришел к нему на помощь. И ясно было, что жизнь у него непростая…

Опять помолчали. Словко глянул на светящийся дисплей мобильника. Была половина девятого. Мобильник будто ждал этого взгляда – испустил длинную трель, сигнал «Подъем флага». Звонила мама. Хотела знать, «где это морские ветры носят моего ненаглядного капитана?» Смотрите-ка, откуда-то уже узнала про его капитанство! Небось, Корнеич звякнул, порадовал ветераншу «Эспады».

– Мама, здесь не ветры! Неожиданная работа! Мы укрепляем на оси скрипучее колесо судьбы!

Мама сказала, что его, Словкина, судьба станет безрадостной, если он будет где-то болтаться до полуночи.

Словко поклялся вернуться раньше.

Приехал Кирилл.

3

К багажнику «Камы» было что-то приторочено: то ли большие гантели, то ли маленькая штанга Оказалось – два большущих кольцевых подшипника на трубчатой, как у колеса, оси.

– Это когда-то в прошлом веке отец и его брат, мой дядюшка Сеня, делали специальную тележку. Чтобы гонять со свистом по Комаровскому спуску. Была в их времена такая забава…

Он опять засунул в щель велосипедный руль и наладил освещение (сказал голосом Остапа Бендера: «Вертите, Ксеня, вертите», за что был назван бессовестным эксплуататором). При ожившем фонарике все увидели, что привез Кирилл «самое что надо». Подшипники были не ржавые, вертелись прекрасно. На оси они сидели плотно, однако при усилии можно было снять. И ось оказалась в точности того же диаметра, что у колеса (случаются порой счастливые совпадения!).

– Только получится ли вытащить старую ось? – усомнился Словко. Хозяин колеса радостно уверил всех, что «конечно же получится!» Когда колесо сняли, он молотком собственноручно выколотил трубу из ступицы. А Кирилл в широком свете фонарика («Вертите, Ксеня, вертите») вбил новую ось и насадил на ее концы подшипники. Металл грохал, вызывая опасение: не появится ли кто-нибудь любопытный и посторонний. Никто не появился. В наступившей тишине колесо опять приподняли и подшипники утвердили на доске и на торце бревна. Хотя какое там утвердили! Крутнешь – и железные кольца с шариками поедут со своих мест. Чтобы такого не случилось, Кирилл с двух краев каждого подшипника старательно вколотил граненые гвозди-костыли: заключил стальные кольца в зажимы.

– Ну вот, – подвел он итог со скромной гордостью знающего себе цену мастера. – Можно запускать…

– Ура… – прошептал маленький хозяин колеса. Опять вцепился в обод, потянул вниз. Колесо повернулось легко, плавно завертелось. Кирилл и Словко помогли мальчику раскрутить его быстрее. Еще быстрее… Деревянная махина зашуршала в пространстве, зашелестела в лопухах нижним краем. Спицы-брусья размазалась в воздухе. И все это – в луче фонарика, поскольку Ксеня продолжала «работать турбиной» (кажется, ей это понравилось).

Колесо чуть заметно вздрагивало.

– Кажется, эксцентрик… – озабоченно проговорил Кирилл.

– Что? – встревожился мальчик.

– Сбой во вращении. Чуть-чуть…

– Ну и пусть! Это… наверно, так и надо. От этого… дополнительная сила…

Никто не понял, что за сила от неравномерности вращения. Поняли только: мальчик не хочет, чтобы здесь что-то меняли и регулировали. Ладно, его дело…

– Ну вот… – сказал Кирилл мальчишке снова. – Теперь приходи и верти сколько хочешь. Когда будет настроение…

Тот помолчал и отозвался тихонько:

– Да… А вы тоже приходите и вертите… если захочется. Только не рассказывайте другим…

– Никогда в жизни, – очень серьезно пообещал Словко. – Всё между нами…

Мальчик переводил глаза с одного на другого. Может быть, ему жаль было расставаться? Или он хотел что-то спросить, но не решался?

Словко посмотрел на Кирилла, на Игоря, на Ксеню. И они поняли, с какой мыслью он посмотрел. Ксеня на пару секунд оторвалась от велосипедного колеса и первая подняла на уровень груди ладони, быстро сцепила пальцы. И тогда Игорь сделал так же, и Кирилл. И Словко… Этот жест – непонятный для посторонних (и мало заметный), означал для тех, кто в «Эспаде», многое: «Наш человек…»

«Наш человек в Гаване», – мелькнуло у Словко в памяти название какой-то книжки (которую он, вроде бы даже и не читал). – «Наш человек в Гаванском»…

Да, безусловно, он был «наш», этот пацаненок, раскрутивший тяжелое колесо по той же причине, по которой вертится Земля. И Словко знал, как теперь лучше всего поступить. Он, вроде бы случайно, шагнул в середину луча и стянул ветровку – ну, будто искал что-то во внутренних карманах. Выпрямился. И как бы увидел себя со стороны, глазами мальчишки. Полыхнула оранжевым огнем рубашка, засверкали золотые якорьки и шевроны, серебристым сиянием засветился капроновый плетеный аксельбант, заискрились латунные пуговки…

Прошло несколько секунд. И наконец хозяин колеса сделал прерывистый вдох и сбивчиво спросил:

– Вы… кто?

– Мы – парусная флотилия. Иначе говоря, отряд «Эспада», – сообщил сверкающий Словко.

Мальчик помолчал. И сказал задумчиво:

– Хорошо вам…

– Почему хорошо? – спросил Игорь.

– Потому что парусная… и вообще…

В это «вообще» он, видимо, включил многое – то, что чувствовал в незнакомых ребятах, но о чем не умел или стеснялся сказать.

И тогда Ксеня (которая продолжала работать турбиной) задала наконец главный вопрос:

– Хочешь к нам?

Мальчик отозвался сразу, уверенно и спокойно, словно перед этим долго обдумывал ответ:

– Да. Я очень хочу.

Дальше все пошло по заведенному обычаю. Один за другим назвали себя:

– Я – Игорь…

– Я – Словко. Имей в виду: не Славка, а Словко… – («Ага, я буду иметь в виду…», – понятливо отозвался мальчик).

– Я – Кирилл…

– Я – Ксеня… – сообщила от фонарика вертящая динамку девочка. – А ты кто?

И тогда он сморщился, будто тронул языком больной зуб: