Язык и этническая идентичность. Урумы и румеи Приазовья

В центре внимания этнографов и историков находились конфессиональные проблемы: происхождение урумов рассматривалось сквозь призму противопоставления христиан и мусульман. В работах подчеркивается связь двуязычия и преследований по религиозному признаку: «Жизнь христиан крымских была… плачевна, ибо уже в начале XVIII столетия многие тысячи христиан не говорили на языке родном. Истребляя язык греков, мусульмане стремились к истреблению веры их» [Серафимов, 1998 (1862), с. 71]. Позднейшие исследования показали, что представление о том, что «крымские христиане претерпевали все ужасы мусульманского фанатизма» [Серафимов, 1998 (1862), с. 69], несколько преувеличено (см.: [Викторова, 2006, с. 52–53]), однако сложившийся дискурс о мариупольских греках как о жертвах мусульманского окружения оказался необычайно устойчивым.

Жизнь в Крыму и взаимоотношения с татарами описывались как подавление греков, приведшее к искажению и ухудшению их культуры. И. Э. Александрович писал в 1884 г.: «Варварский гнет, под которым они (греки в Крыму. – В. Б.) стонали несколько веков, исказил во многом их классический первообраз, но не лишил их постоянного стремления к освобождению» [Александрович, 1998 (1884), с. 55]. Двуязычие мариупольских греков рассматривалось как усвоение языка группы врагов. «Между греческими поселенцами, населяющими Мариупольский уезд, есть одно существенное различие – язык: в некоторых селах говорят греческим наречием „апла“ (простое. – В. Б.), в других – татарско-турецким языком, который заменил им родной язык еще в Крыму»; под влиянием татар произошло усвоение «чуждого и ненавистного им (грекам. – В. Б.) вначале наречия» [Александрович, 1998 (1884), с. 61]. Одним из источников дискурса исследователей и публицистов XIX в. является, по-видимому, фольклорная традиция: С. А. Серафимов (1816–1884) приводит в качестве исторического свидетельства легенду об отрезании языков тем грекам, которые отказывались говорить по-татарски [Серафимов, 1998 (1862)].

Тюркский язык греческой группы вызывал у историков и этнографов стремление дать объяснение подобному положению: и в XIX, и в XX вв. авторы большинства работ одной из главных задач изучения сообщества видели в интерпретации этногенеза урумов. Вопрос об этногенезе группы был признан наиболее существенным и исследователями позднейшего времени. Современные авторы обращаются к проблемам, сформулированным в работах Брауна, Серафимова и Бертье-Делагарда о мариупольских греках (см.: [Браун, 1890; Серафимов, 1998 (1862); Бертье-Делагард, 1920]): единство происхождения урумов и румеев или полигенетичность сообщества, двуязычие греков Приазовья и контакты между группами.

В современном научном дискурсе вопросы этнической истории греков Приазовья традиционно интерпретируются как проблема происхождения урумов и обстоятельств жизни группы в Крыму, которые сформировали сегодняшнее соотношение языка и этнической самоидентификации группы (этногенез румеев представляется, по умолчанию, однозначным). Наиболее распространена в современных работах трактовка происхождения урумов как греков, перешедших на татарский язык. У данного подхода есть и противники, однако они также не выходят за пределы примордиалистского понимания этничности и, отвергнув концепцию «отатаривания» греков, анализируют другие возможности происхождения урумов. И. С. Пономарева пишет: «В настоящее время удивительно просто решается вопрос о двуязычии греческих переселенцев: урумы, живущие по соседству с татарами, переняли их язык и обычаи; в румейских селениях, находившихся в недоступных горных районах, сохранились и греческий язык, и элементы культуры. Версия о разделении греков на урумов и румеев под влиянием татар не имеет под собой источниковой базы» [Пономарева, 2002, с. 60], однако в других работах тот же автор [Пономарьова, 2002; Пономарева, 2003], опираясь на мнения Ф. А. Брауна и И. А. Яли [Браун, 1890; Ялi, 1931], обсуждает готское, аланское или смешанное происхождение урумов. Таким образом, исследователи стремятся показать иную перспективу анализа двуязычия группы и освободиться от подразумеваемого в большинстве работ выбора между греческим или татарским происхождением урумов, но не от понятия этногенеза группы как основы антропологического анализа.

Научный дискурс о происхождении урумов, сложившийся в XIX в. и частично сохранившийся в советской и постсоветской этнографии, на ранних этапах существования чрезвычайно близок публицистическому дискурсу (ср. приведенные выше цитаты из работ И. Э. Александровича и СА. Серафимова). В данной главе под греческой публицистикой понимаются в основном тексты XIX – первой половины XX в., созданные, как правило, выходцами из мариупольских греков; современный же публицистический дискурс рассматривается в главе 31 «Греки Приазовья и греческий мир: становление самосознания диаспоры». Подобное разделение вызвано особенностями материала: публицистический дискурс о мариупольских греках в ранние периоды тесно связан с зарождающимся научным дискурсом и государственной категоризацией, тогда как обширная современная публицистика, создаваемая элитой группы, ориентирована на стереотипы панэллинизма и связи с современной Грецией.

Нередко исторические работы о мариупольских греках создавали просветители из числа образованных мариупольских греков. Наиболее яркий пример такого рода – Феоктист Авраамович Хартахай, публицист, румейский просветитель и историк. Начало его деятельности на посту директора основанной им в Мариуполе гимназии связано с составлением первого словаря родного для Ф. А. Хартахая румейского языка [Хартахай, 1859] и сбором краеведческой информации, однако он быстро становится известным публицистом, прославившимся, в частности, надгробной речью на похоронах своего друга Т. Г. Шевченко, и влиятельным историком, автором книги «Христианство в Крыму» [Хартахай, 1864].

В XIX в. тексты публицистического дискурса сравнительно немногочисленны: лишь единицы мариупольских греков получили образование и вошли в число признанных исследователей греческого мира. Безусловно, существовала элита сообщества, противопоставляющая себя остальной части мариупольских греков и обладающая собственным видением ситуации, однако тексты этой группы практически неизвестны (исключением можно считать отдельные сохранившиеся протоколы земских собраний и заседаний Городской думы в Мариуполе в начале 1900-х гг. [Журнал очередных и чрезвычайных заседаний… 1909].

Номинации урумов и румеев и их идиомов

Система номинаций мариупольских греков в официальных документах складывалась, по-видимому, постепенно. В документах, регулирующих положение новых подданных России, то есть созданных непосредственно перед переселением из Крыма в Приазовье и в первые годы жизни на новых территориях, члены сообщества именуются крымскими христианами, греками или, функционально, – переселенцами, колонистами. Главный документ этого периода – «Жалованная грамота христианам Греческого закона, вышедшим из Крыма в Азовскую губернию на поселение (21 мая 1779 г.)» – выделяет конфессиональную, а не этническую принадлежность сообщества – христиане Греческого закона [Жалованная грамота… 1830].

Вероисповедание в Российской империи было важнее других признаков группы. Номинация «крымские христиане», или «христиане Греческого закона», относилась ко всем переселенцам, незначительная часть которых была записана и считала себя грузинами или валахами; они переехали вместе с греками и основали село Игнатьевку (ныне – Староигнатьевка Тельмановского района Донецкой области)[12 - Исследователи отмечают, что на момент переселения жители Игнатьевки говорили по-урумски, но помнили, что некогда использовали другой язык. На сегодняшний день они считают себя греками и о грузинском происхождении знают лишь из греческой публицистики.]. Таким образом, понятие «христиане Греческого закона» может включать в себя перечисление: «греки, грузины, валахи» и др. [Жалованная грамота… 1830, с. 824), однако в качестве синонима понятия «христиане Греческого закона» в документах может быть использована номинация «греки». Номинация «крымские христиане» встречается наряду с этнонимом «греки» вплоть до середины XIX в., однако постепенно в документах нейтральным названием группы становится именно термин «греки», объединяющий греческое (урумское и румейское), грузинское и валахское население Приазовья.

В документах конца XVIII–XIX вв. язык группы иногда (сравнительно редко) не упоминается. Отдельные протоколы греческого суда фиксируют высказывания о том, какими языками (для проведения допроса) владеет обвиняемый или свидетель. В протоколе допроса священника урумского села Бешева от 11 июня 1792 г. язык урумов назван турецким диалектом (обвиняемый показывает: «Языков, кроме турецкого диалекта, не знаю, писать и читать умею греческими буквами» [ЦГИАУ 5]. Более века спустя в материалах Первой всеобщей переписи Российской империи 1897 г. язык урумов назван татарским и турецким. Таблица «Распределение населения по вероисповеданиям и родному языку» в материалах переписи показывает, что в Мариупольском уезде проживало 15 328 жителей обоего пола православного вероисповедания с родным языком татарским и 5281 человек православного вероисповедания с родным языком турецким, итого 20 609 православных носителей турецко-татарских языков, то есть урумов [Первая всеобщая перепись… 1904, с. 76–77]. Сложно сказать, почему большая часть урумов выбрала лингвоним татарский и меньшая часть группы назвала свой язык турецким[13 - По-видимому, еще часть урумов указаны в числе православных с родным языком русским (такой выбор могли сделать ассимилировавшиеся жители города Мариуполь); некоторые урумы могли быть записаны и православными с греческим языком, указанным как родной для 49 290 человек обоего пола в Мариупольском уезде (основная часть этой группы – румеи). Иначе не объяснить малую численность урумов по материалам Первой всеобщей переписи (ранее, по спискам на момент переселения, и позднее, по данным советских переписей, численность урумов и румеев примерно одинакова).].

Поскольку ни в каких официальных сферах урумский и румейский языки не использовались, языковая принадлежность сообщества не представляла проблемы для власти и в документах этого времени, как правило, просто не указывалась. Определить, о какой именно группе идет речь (урумах или румеях), можно нередко только на основании сведений о расселении. Отсутствие преподавания на родных языках греков в Российской империи позволяло не вырабатывать государственного подхода к проблеме двуязычия греков и не требовало терминологического различения урумов и румеев и их идиомов.

В XX в. установка национальной политики советской власти на преподавание родных языков вызвала необходимость разделения сообщества на терминологическом уровне. Язык румеев называется в документах этого времени эллинским, а язык урумов – татарским, что привело к широкому использованию в официальных источниках номинаций «греко-татары» и «греко-эллины». (В устной речи несколько позднее появился также вариант «греко-эллинцы».) Практически во всех документах (постановлениях, резолюциях, отчетах, стенограммах заседаний комиссии по делам национальных меньшинств и пр.) с конца 1920-х и до конца 1930-х гг. используются те или иные уточняющие названия, разделяющие сообщество (кроме официальных номинаций «греко-эллины» и «греко-татары» встречаются описательные названия: «греки с родным языком татарским», «греки с родным языком турецким» и «греки с родным языком эллинским»).

В переписях представители обеих групп обозначены как греки, несмотря на протесты чиновников[14 - С. Г. Яли отмечает: «К сожалению, Всесоюзная перепись 1296 года не учла численность греков, говорящих на татарском языке» (цит. по: [Греки на украшських теренах… 2000, с. 258].], сетовавших на невозможность определить численность урумов и румеев. Греками обозначены обе группы не только в сплошной подворной переписи Донецкой губернии в январе-феврале 1923 г. [Итоги… 1923], предпринятой еще до фактического начала политики коренизации, но и во Всесоюзной переписи 1926 г. [Список населенных пунктов, 1927].

После перевода в конце 1930-х гг. всех школ Приазовья на русский язык преподавания и резкого изменения национальной политики государства отпала необходимость различения двух групп греческого населения с разными родными языками. В официальных документах 1940-1970-х гг., хранящихся в Партийном архиве Донецкой области (ГАДО-парт), мариупольские греки не упоминаются ни разу; таким образом, не существует и проблемы номинации урумов и румеев. В переписи продолжали использовать этноним «греки» и лингвоним «греческий» (или, точнее, «язык своей национальности») для обозначения как урумов, так и румеев [Итоги… 1963, с. 168, 174; Итоги… 1973, с. 152]. В графе «национальность» в паспортах у греков Приазовья было написано «грек» или «гречанка» и у урумов, и у румеев.

В новых украинских паспортах нет графы «национальность», однако эта категория продолжает активно использоваться в некоторых сферах делопроизводства. Для получения визы или гражданства Греции мариупольские греки получают в районных или областных отделах загс справки и копии советских документов, подтверждающих их национальность[15 - Как правило, подтверждением служит копия паспортов родителей, где в графе «национальность» указано «грек» или «гречанка»; кроме того, национальность фиксировали Похозяйственные книги сельских советов и другие документы советского времени.]. После распада СССР в переписи населения Украины по-прежнему используется номинация «греки» для обозначения обеих групп (см. публикацию результатов переписи населения 2001 г. на Украине [Национальный склад… 2002]); в двусторонних соглашениях между Украиной и Грецией различные греческие группы Украины также объединены одним этнонимом [Греки на укра?нських теренах… 2000. с. 299–363].

Нужно отметить, что и в научном дискурсе не сразу сложилась система номинаций урумов и румеев. Первые исследователи использовали номинации «греки», «мариупольские греки», «крымские греки», а также «крымские христиане». Последняя номинация сохранялась в этнографических работах и тогда, когда она уже исчезла из официальных документов: в 1862 г. протоирей С. А. Серафимов называет свои заметки «Крымские христиане (греки) на северных берегах Азовского моря» [Серафимов, 1998 (1862)]. Выбор этнонима иногда связан с трактовкой происхождения группы, которую предлагает автор: сторонники единого греческого происхождения обеих групп, как правило, прибегают к терминам, содержащим этноним «грек» («мариупольские греки» или «приазовские греки»), тогда как исследователи, доказывающие негреческое происхождение всего сообщества или его части, используют другие номинации.

В. И. Григорович, по-видимому, первым объяснил двуязычие мариупольских греков тем, что это разные народы. Он использует этнонимы «таты» (так урумы называли румеев) и «базаряне» (так румеи называли урумов)[16 - Номинация «базариоты», или «базаряне», отражает преимущественно городское – базарное – расселение урумов. В современных урумском и румейском языках «bazaar» означает «город».]. Базарян (то есть урумов) он считал потомками аланов. «Поселение, известное под именем мариупольских греков, на самом деле состоит из двух народностей, и это заметно даже в очертаниях лиц. Первая, которую на месте называют татами [курсив здесь и далее в цитате В. Г. Григоровича. – В. Б.], вышла из Сугдайской епархии и обитает в 12 или 15 селах. Эти таты говорят своеобразным греческим языком. Вторая, которой прозвище базаряне, не зная по-гречески, говорит татарским языком. Она выселилась из Херсонской епархии, что доказывают и названия сел, тождественные с названиями сел между Севастополем и Тепе-Керменом. Какого происхождения эти базаряне, трудно допытаться, но, вероятно, они потомки алан, обитавших в окрестностях Херсона» [Григорович, 1874, с. 56].

Отметим, что Григорович и другие этнографы фиксируют используемые в сообществе этнонимы «базариоты» и «таты», однако не упоминают самоназвания «урумы» и «румеи». Мы не беремся судить, случайность ли это или отражение слабой распространенности данных этнонимов в сообществе в XIX в. Возможно, они появились (или, по крайней мере, стали активно использоваться) позднее.

Набор этнонимов, встречающихся в исследовательской традиции, в целом больше, чем номинации группы в официальных документах, где до 1920-х гг. представлены только крымские христиане и греки. Исследователи обращают внимание и на номинации языков румеев и урумов, которые практически не отражаются в документах; в научном дискурсе используется большее количество лингвонимов. Наряду с номинациями «греческий» (для румейского языка) и «татарский» (для урумского), отражающими генетическую характеристику идиома, родство с другими языками, часто можно встретить лингвонимы, используемые самой группой или соседями. Как правило, исследователи следуют за номинациями одной из групп – либо урумов, либо румеев. Например, В. И. Григорович называет язык урумов татарским, а румейский – языком татов (то есть использует урумский лингвоним для румейского) [Григорович, 1874, с. 55–56], тогда как Н.Э. Александрович опирается на названия, принятые среди румеев, с которыми он встречался: автор упоминает номинацию «апла» («простой») для румейского языка, а урумский именует татарско-турецким языком [Александрович, 1998 (1884), с. 61].

Исследователи румейского языка чаще всего не различают терминологически две группы, обозначая румеев и урумов одним этнонимом «мариупольские/приазовские греки», однако разделяют языки. В отличие от научного дискурса XIX в. лингвисты XX в. не используют лингвоним «греческий» применительно к румейскому языку (напомню, что в 1859 г. Ф. А. Хартахай озаглавил первый словарь румейского языка «Язык умирающего греческого наречия» [Хартахай, 1859]). Вариантов названия языка в русскоязычной (и соответствующей ей современной украиноязычной) научной традиции было предложено около полутора десятков. Практически каждый исследователь румейского языка выдвигает и обосновывает собственный лингвоним. Приведем основные: «язык мариупольских греков» [Соколов, 1932]; «мариупольские греческие говоры» [Сергиевский, 1934, с. 533]; «мариупольский диалект новогреческого языка» и «приазовско-греческий язык, язык меотийских греков» [Чернышева, 1958, с. 4]; «крымско-румейский язык», «крымско-румейские диалекты» [Белецкий, 1970, с. 7]; «новогреческие таврорумейские диалекты» [Журавлева, 1979]; «румейский язык» [Диамантопуло-Рионис и др., 2006[17 - Словарь А. А. Диамантопуло-Риониса, учившегося в 1930-е гг. в Ленинграде у И. И. Соколова, имеет сложную историю: его подготовка шла в 1966–1975 гг., но издание осуществлено только в 2006 г.]; Лингвистическая и этнокультурная ситуации… 2009].

Каждый из предложенных терминов позволяет авторам эксплицировать свое представление о румейском языке: выделить идиом из других греческих языков и диалектов, указать область современного распространения (Приазовье, Мариуполь) или происхождения, формирования идиома (Крым/Таврия). В отдельных случаях исследователи считают необходимым подчеркнуть связь с новогреческим (отсюда предложенный Е. Ф. Журавлевой термин «новогреческие таврорумейские диалекты»). Авторы расходятся в понимании того, какие же сведения должны быть эксплицированы в названии. Комбинация возможных признаков дает множество альтернативных наименований идиома; приходится констатировать, что общепринятое название в науке пока отсутствует.

В немногочисленных иноязычных работах используются те же принципы наименования, что и в русском: англ. Marioupolis Greek [Hatzidaki, 1999], Crimean Greek (Marioupolis) [Drettas, 1999], [Pappou-Zouravliova, 1999]; франц. grec-hellen [Kaurinkoski, 1997]; новогр. ?????????????? ?????????????? [Henrich, 1999]). ?????????????? [???????, 2007].

Для лингвистической традиции XX в. принципиально важным по сравнению с предшествующей традицией становится указание на статус идиома – язык или диалект. В повседневном употреблении, а отчасти и в научном дискурсе термин «диалект» подразумевает низкий статус и подчиненное положение идиома относительно литературного языка. Большинство исследователей считают румейский диалектом новогреческого языка. Это связано с традиционной для неоэллинистики тенденцией, в рамках которой все близкородственные новогреческому языку идиомы, безотносительно к лингвистическому расстоянию, наличию/отсутствию контактов и самосознанию носителей, признаются диалектами новогреческого языка [Елоева, 1992; Kontosopoulos, 2001]. Большинство описаний греческих диалектов строятся как сопоставления со стандартным языком – димотикой, воспринимающейся как норма, своего рода точка отсчета для сравнения [Janse, 2002, р. 204].

Конвенции употребления этнонимов и лингвонимов внутри научного сообщества дают представление о различном статусе двух групп греческого населения Приазовья. Негласно этноним «мариупольские греки» подразумевает либо оба сообщества, либо только румеев. Если авторы имеют в виду только урумов, то возможность применения этнонима «мариупольские греки» специально оговаривается; чаще они используют более сложные составные номинации, например «тюркоязычные мариупольские греки».

Хотя лингвоним «язык мариупольских греков» применительно к румейскому критиковался в связи с тем, что язык греков Мариуполя – урумский [Белецкий, 1970, с. 7][18 - Мариуполь был основан и заселен урумами. В настоящее время ни урумы, ни румеи не составляют здесь большинства населения, однако по традиции принято считать этот город урумским, а не румейским.], в большинстве работ он обозначает именно румейский язык. Ошибки или недопонимание сложившегося употребления лингвонима весьма маловероятны. Исследовательская система номинаций воспроизводит иерархию приазовских групп, в которой румеи являются центром, ядром сообщества, и именно они, по умолчанию, и считаются собственно греками, говорящими на греческом (мариупольском греческом) языке, тогда как этноним «тюркоязычные греки» описывает периферию сообщества, отличающуюся от основной части «нормальных» греков «негреческим» языком.

В современных русско– и украиноязычных работах, посвященных урумам и их идиому, исследователи используют этноним «урумы», что продиктовано стремлением отказаться от оценочных понятий «греки» и «татары» и вышедшего из употребления самоназвания в качестве нейтрального обозначения, описывать группу в ее собственных терминах. В 1964 г. С. Н. Муратов употреблял этот этноним в скобках, в качестве уточнения: «Материалы по говорам тюркоязычных греков (урумов)» (Муратов, 1964, с. 178). В заглавии книги А. Н. Гракавца, вышедшей в 1999 г., понятие «урумы» используется уже как самостоятельное название группы. Сходными соображениями руководствовались, по-видимому, участники дискуссии о правилах проведения переписи 2002 г. в РФ, указывавшие на необходимость выделять самостоятельный этноним «урумы»[19 - Применительно к переписи населения в России речь идет, прежде всего, об урумах Восточной Грузии, часть которых переехала в начале 1990-х гг. в Краснодарский край, и лишь о незначительном числе приазовских урумов, живущих на территории РФ. Как отмечает В. А. Тишков, перепись 2002 г. должна была отразить статистические данные «не только по национальностям, но также и по входящим в состав некоторых национальностей группам», отличающимся «от основного этнического массива своим языком, культурой и религией, имеют самостоятельное название, но в то же время осознают свою принадлежность к „основной“ общности. Таким образом, в России впервые будет учитываться принцип отражения множественного самосознания. В перечне выделены около 20 подобных категорий учета: немцы-меннониты, греки-урумы…» [Тишков, 2002 (Электронный ресурс)].]. «Собственный» этноним как бы придает сообществу статус самостоятельной этнической группы.

Складывается впечатление, что лингвоним «урумский» употреблялся в научных работах несколько чаще, нежели однокоренной с ним этноним «урумы». В таком случае, однако, возникает проблема различения языка урумов Приазовья и Восточной Грузии (эти языки не сходны между собой и имеют разное происхождение). С. Н. Муратов, занимавшийся идиомами обеих урумских групп, предложил лингвоним «мариупольское наречие тюркских языков» [Муратов, 1963, с. 179], а термин «урумский язык» использовал для обозначения идиома тюркоязычных греков Восточной Грузии (этот идиом описан в статье «Урумский язык» в «Языках мира» [Муратов, 1997]. А. Н. Гаркавец предложил варианты «язык приазовских урумов», «приазовские урумские говоры» или «урумские говоры Северного Приазовья» [Гаркавец, 1981, с. 50–51, 58]. (Аналогичной проблемы разграничения румеев Мариуполя и греков-эллинофонов Восточной Грузии не возникает, так как они называют себя «ромеи», а не «румеи».)

Другие распространенные в исследовательском дискурсе номинации – «татароязычные греки», «греки-тюркофоны», «греки-татарофоны» – подразумевают этническое единство двух групп греческого населения Приазовья, противопоставленных языком (эллинофоны и татарофоны). Автор, использующий термин «урум», также может придерживаться точки зрения об общем происхождении двух групп, как, например, А. Н. Гаркавец [Гаркавец, 1999], однако должен эксплицировать свою позицию, потому что сами по себе этнонимы «урумы» и «румеи» не подразумевают единства этих групп. В последнее время появился гипероним «урумеи», объединяющий урумов и румеев [Анимица, Кисилиер, 2009].

В целом категоризация сообщества исследователями не оказывает существенного влияния на самоидентификацию группы, поскольку научная традиция существует изолированно. Использование этнонима «урумы» в научных текстах пока не привело к его значительному распространению среди носителей. На сегодняшний день жители Приазовья, знающие этноним «урум», ссылаются прежде всего на название книги А. Н. Гаркавца «Урумы Приазовья» [Гаркавец, 1999]. Информанты, как правило, не читали книгу и не знакомы с категоризацией своей группы исследователем, но видели заглавие книги, которая выставлена в библиотеке ФГОУ в Мариуполе, в музейном уголке при библиотеке в пос. Гранитное и других урумских селах.

В немногочисленных иноязычных публикациях, посвященных урумам, пока, по-видимому, не сложилась единая традиция номинации группы и идиома. Одни авторы используют термин «урумы», другие– «греко-татары». А. Хаджидаки определяет язык урумов как диалект крымско-татарского языка (англ. Crimeo-tatar dialect), однако указывает, что сами носители называют его урумским (англ. Ouroumski) [Hatzidaki, 1999, с. 139–140]. К. Кауринкоски называет урумов греко-татарами (англ. grec-tatar) [Kaurinkoski, 1997]. В книге турецкой исследовательницы используется этноним «урумы» (тур. urumlar) [Anzerlioglu, 2003].

В 1990-е гг. номинации группы входят в компетенцию элиты сообщества, объединенной в этнические организации. Общепринятых лингвонимов для урумского и румейского в греческой публицистике нет; эти идиомы редко упоминаются в газетах «Эллины Украины», «Камбана», «Хронос». Авторы, как правило, называют оба идиома – «диалекты и говоры мариупольских греков» или «греческие диалекты», подчеркивая их отличия от новогреческого языка. (Современный публицистический дискурс этнических обществ подробнее рассматривается в следующей главе.)

Административное положение греков Приазовья в XIX – начале XX в.

Рассмотрим взаимоотношения мариупольских греков с государством и отражение истории этих отношений в официальных документах. В первую очередь нас будет интересовать вопрос о последствиях языковой политики государства (в тех случаях, когда можно говорить о существовании таковой) для регулирования языка церковной службы и образования) и о последствиях для языковой ситуации в Приазовье решений власти, не связанных напрямую с языками переселенцев (например, распределения земель среди колонистов-негреков).

Административное положение переселенцев регулировалось «Жалованной грамотой христианам Греческого закона, вышедшим из Крыма в Азовскую губернию на поселение» от 21 мая 1779 г., согласно которой им предоставлялись: церковная автономия, административное и судебное самоуправление (его органом был выборный Греческий суд), освобождение от налогов на 10 лет и от рекрутской повинности навечно; выделялось по 12 тыс. десятин земли на каждое село и в дальнейшем дополнительно по 30 десятин на семью, в которой рождается сын [Жалованная грамота… 1830]. На протяжении следующих нескольких десятилетий эти льготы были ликвидированы. Постепенная отмена привилегий, помимо общего изменения состояния сообщества и экономических последствий, влияла и на языковую ситуацию в Приазовье – унификация юридического положения группы и ликвидация автономии тесно связаны с созданием языковой однородности, поэтому ниже рассматриваются и административные, и лингвистические трансформации.

Церковная автономия во многом была обусловлена личностью митрополита Игнатия (Гозадинов, 1715–1786). Готфийско-Кефайская епархия переехала вместе с греками из Крыма в Приазовье. Митрополит Готфийский и Кефайский Игнатий подчинялся непосредственно Синоду [Гедьо, 2001, с. 35], а после его смерти греческие села и Мариуполь перешли в ведение архиепископа Словенского и Херсонского; случилось это в 1786–1787 гг. Однако сообщество возражало против подобного объединения: приазовские и крымские греки подавали прошения с просьбой «назначить им особого архиерея из греков, знакомого с особенностями их религиозных традиций» [Бацак, 1998, с. 14]. Церковные власти, по-видимому, стремились к унификации богослужения. В качестве компромисса в 1787 г. при кафедре Екатеринославской епархии было открыто викариатство – Феодосийская и Мариупольская епархия, созданная с целью приблизить церковный устав греков к общероссийскому. По-видимому, с этой задачей справились довольно быстро: в 1799 г. было введено церковное управление на общих основаниях [Бацак, 1998; Гедьо, 2001а; Гедьо, 2001b].

В церкви долгое время использовался греческий язык богослужения. Книжный вариант греческого языка (кафаревуса), на котором происходила церковная служба, часто не был понятен носителям румейского. С. А. Серафимов отмечал в 1862 г.: «Во всех сих церквах богослужение совершается на древнеэллинском языке. Но – увы! – одни из прихожан вовсе не понимают языка церкви, по совершенному незнанию его, а другие, хотя и говорят на греческом языке, но весьма испорченном, а потому разумеют весьма мало» [Серафимов, 1998 (1862), с. 81]. Под испорченным греческим языком автор подразумевает румейский (действительно весьма далекий от книжного языка, на котором совершалась литургия), тогда как прихожане, «вовсе не знающие» языка церкви, – урумы.

Для организации религиозного процесса в сообществе с низким распространением грамотности важен не только (или даже не столько) язык, на котором написаны священные тексты и происходит богослужение, но и язык общения представителей Церкви со своими прихожанами. Не вполне понятно, каков был язык проповеди и общения священника с паствой в румейских поселках, – кафаревуса или румейский. Вероятно, в каждом случае выбор языка зависел от священника, и местные уроженцы (румеи), скорее всего, использовали румейский. В документах упоминаются некоторые священники-греки из других мест – Греции и Трапезунда (Турции), – которые могли использовать родные для них диалекты греческого языка или книжный вариант греческого (кафаревусу). Ситуация дополнительно усложнилась тем обстоятельством, что в греческие села в XIX в. начали назначать русских священников, которые владели кафаревусой (изучение книжного греческого языка входило в церковное образование), но не знали румейского [Бацак, 1998, с. 15]. С. А. Серафимов отмечает, что если священник будет говорить на кафаревусе – «общеупотребительном в образованном мире греческом наречии», – его не поймут [Серафимов, 1998 (1862), с. 83]. По-видимому, русские священники общались с паствой на русском, то есть способствовали проникновению русского языка даже в тех поселках, где сохранялось греческое богослужение.

Еще запутаннее обстояло дело с языком богослужения и проповеди в урумских поселках. Первые годы после переселения церковная служба происходила на греческом (кафаревусе), неизвестном урумам. Некоторые урумы в какой-то степени владели греческим и грамотой на кафаревусе, так как в богатых урумских и румейских семьях еще до переселения из Крыма было принято отправлять одного из сыновей в школы, действовавшие при церквях и монастырях[20 - В Крыму школы при монастырях готовили священников из числа крымских христиан; детей из наиболее состоятельных семей в них обучали читать и писать на языке богослужения (кафаревусе), однако, овладев грамотой, они необязательно продолжали курс обучения и становились священниками. Преподавателями были константинопольские и малоазийские греки [Хартахай, 1864].]. Однако число таких людей было весьма невелико. Кроме того, прихожане могли запоминать основные молитвы, не понимая греческого языка, такое минимальное знание церковного языка сохранялось и позднее: С. А. Серафимов отмечает, что грамотные урумы знают на греческом «главнейшие молитвы, но ничего в них не разумеют» [Серафимов, 1998 (1862), с. 83][21 - Это положение отчасти сходно с механическим запоминанием молитв на церковнославянском языке неграмотными русскими прихожанами в первой половине XX в.]. По-видимому, даже не все священники владели греческим: так, на допросе в Греческом суде священник урумского села Бешева показывает: «Языков, кроме турецкого диалекта, не знаю; писать и читать умею греческими буквами» [ЦГИАУ 5].

И. Э. Александрович отмечает, что в урумских селах «почти до недавнего времени… допускалось также чтение Евангелия на турецко-татарском языке» [Александрович, 1998 (1884), с. 62]. Иногда утверждается, что в урумских поселках раньше уже перешли на церковнославянский язык богослужения (в целом этот переход происходил не одновременно в разных поселках). С 1873 г. богослужение во всех храмах Мариуполя и румейских и урумских сел стало проводиться исключительно на церковнославянском языке [Бацак, 1998, с. 15].

Главным административным органом был Греческий суд. воплощавший судебную и административную автономию переселенцев. Только это учреждение, не подотчетное другим инстанциям, разбирало гражданские и уголовные дела греческого населения. Работа Греческого суда Мариуполя велась, по-видимому, преимущественно на урумском языке, однако протоколы заседаний составлялись по-русски. Большинство сохранившихся в Центральном государственном историческом архиве Украины дел, которые рассматривались в Мариупольском греческом суде в 1780–1799 гг., написаны по-русски. По-видимому, сотрудники Греческого суда владели русским: на нем велась вся внутренняя документация, не имеющая отношения к гражданам, тогда как обслуживание жителей происходило на урумском. Заседания суда могли идти как на урумском, так и на русском (в некоторых делах есть упоминания о переводчиках, переводивших на русский показания свидетелей и допросы обвиняемых [ЦГИАУ 3]).

Лишь одно дело из 54, сохранившихся в ЦГИАУ, написано на греческом языке, представляющем собой, по-видимому, кафаревусу (то есть архаизированный книжный вариант греческого языка, в лексическом отношении приближенный к древнегреческому), а не румейский (см.: «Указ из комиссии о поселении выведенных из Крыма христиан для ведома, что находящаяся в губернской канцелярии за некоторые в греческих селениях сновидения ложные разглашения баба Софья отослана на вечное покаяние в Великобудском монастыре» [ЦГИАУ 2]. Однако ряд церковных рукописей, хранящихся в Киеве в библиотеке им. В. И. Вернадского, написаны по-гречески (см.: Синодик Готсько? митрополi?. XVIII–XIX вв. [НБУ 1]; Розписка ченця Агафангела. Конец XVIII в. [НБУ 2]; Послание Дорофея, епископа Феодосии и Мариуполя, плюс еще одно послание Дорофея и еще одно. Конец XVIII в. [НБУ 3]). Таким образом, можно заключить, что греческий (кафаревуса) использовался в церковной практике (не только собственно в богослужении, но и в общении священников-греков между собой), хотя и не так активно, как можно было бы предположить. Знание кафаревусы было не слишком распространено и предполагало религиозное образование, однако даже несомненно владеющие кафаревусой церковные иерархи, обращаясь к административным темам, писали и по-урумски, используя для этого греческие буквы (см. «Письмо архиепископа Н. Феотоки» в архивах Греческого суда [ЦГИАУ 1]).

На урумском же в основном проходили допросы свидетелей (и урумов, и румеев; показания записывались по-урумски греческими буквами или переводились чиновником на русский). В первые десятилетия после переселения из Крыма румеи, помимо румейского, свободно владели урумским, а урумы были одноязычны. Урумский выполнял функцию языка-посредника между двумя группами и использовался при совершении торговых операций в Мариуполе, в судебных разбирательствах и на официальных мероприятиях. Частично распространение урумского среди румеев продержалось вплоть до конца XIX в.: «Греки в большинстве говорят по-татарски, а употребляющие татарское наречие по-гречески и не говорят, и не понимают» [Мариуполь и его окрестности, 1892, с. 38]. Греческое самоуправление препятствовало широкому распространению русского языка. При достаточно замкнутой жизни сообщества, центр которого находился в «греческом царстве» – Мариуполе, необходимость овладения русским языком первое время не возникала.

Таким образом, в первые десятилетия после переселения греков из Крыма в Приазовье основным языком общения чиновников Греческого суда с жителями греческой округи был урумский, не имевший собственной письменности и в качестве графических начертаний применявший греческие буквы. Употребление урумского в качестве административного языка вызвано тем, что им владели и румеи, и урумы; и те, и другие привыкли в Крыму использовать этот язык в качестве официального идиома; для урумского существовала разработанная юридическая терминология (заимствованная из опыта делопроизводства на татарском языке в Крыму). К румейскому языку не прибегали в Греческом суде;

книжный вариант греческого языка (кафаревуса) использовался во внутренних церковных текстах, однако для взаимодействия с Греческим судом иерархи выбирали урумский язык. Внутренним языком делопроизводства был русский, которым владели чиновники, но не просители. Постепенно объем документации на русском увеличивался, а на урумском – сокращался. К. В. Викторова на основании дел Греческого суда приходит к аналогичным выводам: румейский язык в суде вообще не встречался, а урумский язык очень быстро терял значение. Уже к началу XIX в. между собой чиновники говорили преимущественно на русском языке, переходя на урумский только при в общении с населением [Викторова, 2006, с. 56].

В 1859 г. в Мариупольском уезде было введено общее управление, и округ становится подотчетен гражданской администрации Екатеринославской губернии [Джуха, 1993, с. ПО], и, таким образом, отменялось административное самоуправление; фактически прекратилась деятельность Греческого суда, хотя официально он был ликвидирован лишь в 1869 г. Дарованное якобы навечно освобождение от рекрутской повинности продержалось несколько дольше и было отменено в 1874 г.

Еще одной льготой в Приазовье для выходцев из Крыма было распределение земель только между ними. Первое время после переселения в Мариуполе и на прилегающих территориях было предписано «никому другой нации никаких земель ни под селение, ни под строение домов не отводить» [Иванова, 2004, с. 129]. Однако практически сразу начались попытки ограничить земельные преимущества греков. В 1808 г. был назначен трехлетний срок для освоения греками всех жалованных им земель с тем, чтобы неосвоенные к 1811 г. излишки отошли в казну. Некоторое время после 1811 г. продолжалась юридическая переписка, и окончательно исключительные права на поселение в Мариупольском уезде греки утратили лишь в 1834 г.; с этого времени иноэтничное население здесь стремительно возрастает [Гедьо, 2001]. Однако уже с 1820 г. земли, которые греки не смогли освоить, отбирались в казну и отдавались под заселение другим колонистам – немцам, евреям и украинцам, которые стали основывать свои села [Якубова, 1999, с. 33].

С середины XIX в. начинается приток негреческого населения в Мариуполь (и, позднее, – в греческие села Мариупольского уезда). Переломным следует считать, видимо, 1859 г., когда произошел переход края под юрисдикцию гражданских властей Екатеринославской губернии. В 1818 г. в Мариуполе было всего двое русских [Мариуполь и его окрестности, 1892, с. 75]; в 1823 г. из 3354 жителей греков было 2825, а русских 136 человек [Краткое описание города Мариуполя… 1826, с. 111]. В конце XIX в. греки уже не составляют в городе большинства (4000 из 18 тыс. населения), тогда же появляются предсказания скорой ассимиляции греков с «господствующей народностью страны» [Мариуполь и его окрестности, 1892, с. 406].

Источники, возможно, склонны несколько преувеличивать значение перелома, пришедшегося на середину XIX в. Так, в краеведческой работе «Мариуполь и его окрестности» (1892 г.) указывается, что история города Мариуполя «разделяется на две половины: до 1859 года греческий период… и после 1859 года – второй период, когда начали селиться иностранцы, русские, евреи, цыгане и пр.» [Мариуполь и его окрестности, 1892, с. 75]. По-видимому, подобная кардинальная смена имела место в городе, но греческие села еще долго оставались преимущественно моноэтничными, хотя и находились в окружении украинских, немецких, албанских, болгарских и других поселений.

Наделы более поздних поселенцев были значительно меньше, чем у выходцев из Крыма. Таким образом, греческое происхождение являлось в этот период достаточно выгодным. Информанты иногда вспоминают о русском/украинском предке, женившемся на гречанке и записавшемся греком, чтобы получить земельный надел, а также другие льготы, и, возможно, подобные случаи, действительно имели место.