Целитель-7

Зачем Израилю вмешиваться? Ну, хотя бы затем, что попытка убийства главы государства и участие в госперевороте – однозначный повод для объявления войны Эр-Рияду! Тем более что йеменцы – самые воинственные из арабов.

Рабби! Понимаю, что задал сложную задачу. Свяжитесь с той, кого вы держали за Сару. Доверьтесь, и унас все получится!

Миха.

– Миша выделил слово «у нас»… – Марина вертела в пальцах распечатку. – И… как? Вы готовы?

– Готов, – четко выговорил Алон.

– Ну, что же… Откровенность за откровенность, – Ершова удобно откинулась на скрипучую спинку кресла. – Мы тоже получили послание от Михи. Оно уже запустило целую серию процессов в спецслужбах Ирака, в правительстве и у военных, поэтому выкладывать всё содержание «нашего» письма я не вправе. Но добавлю немного подробностей вот к этому, – она неторопливо вернула расшифровку. – Очень кстати образовалась социалистическая федерация Аден – Могадишо – Аддис-Абеба – Асмэра. Православным эфиопам в Аравии делать нечего, а вот правоверные сомалийцы и южные йеменцы вполне могут подкрепить северян Аль-Хамди…

– Как «китайские добровольцы» в Корее, – тонко улыбнулся Рехавам.

– Именно! – энергично кивнула Марина. – Аль-Хамди хотел объединиться с Южным Йеменом – ну, и отлично! Если Сана и Аден подпишут договор, то помогать войсками можно будет вполне легально. А уж когда всё начнется… Йеменские войска в Асире, Джизане и Наджране встретят, как освободителей! Дальше – больше… Вы только представьте себе: йеменцы с юга, а иорданцы с севера очищают от саудитов весь Хиджаз! Думаю, король Хуссейн не откажется вернуть родовые земли и вновь стать хранителем Мекки и Медины…

– Роскошно, просто роскошно… – промурлыкал Алон, щуря глаза от удовольствия. – Мадам, располагайте мною. Я ваш!

Воскресенье, 2 октября. Вечер

Москва, Пионерские пруды

Вообще-то, день рожденья полагалось отмечать в пятницу, но какой там праздник после пятой пары? Так что перенесли на субботу. Хорошо посидели.

Мама привезла роскошный «Наполеон», лучший торт в мире, а папа поздравил меня по электронке из Праги – до «Скайпа» еще расти и расти. Отцу сейчас нелегко, но он как-то умудряется тянуть воз хлопот в должности главного инженера, а по вечерам докторскую писать. Ничего, скоро к нему умотают мама с Настей, окружат «папулечку» любовью и вниманием!

Настёну малость развезло с бокала вина, всё лезла ко мне целоваться, а мамуля наставляла Риту, как в ее отсутствие добиться привеса у «Мишечки», а то «отощал совсем».

Честно говоря, не люблю я шумные застолья, а вот собраться по-семейному…

И посуды много мыть не надо! Мы с Мариком за полчаса управились. И завалились спать.

Рано утром неугомонная Ритка стала ко мне приставать, чтобы выцыганить ключи от машины, и соблазнила-таки. Да я бы и так доверил ей «Ижика», но ведь «через постель» гораздо интересней…

Прощальный поцелуй, цокот каблучков, нежное «Чао-какао!», подцепленное у моей мамы – и тишина… Я даже застонал от удовольствия, чуя, как стынет в квартире тишина. Перевернулся на другой бок, и продрых до десяти…

Но мысль о сегодняшней встрече с себе подобным, не покидала, словно тиканье часов – вечная озвучка на грани восприятия. Ощущение кануна преследовало меня до самого вечера.

* * *

Со стороны улицы Жолтовского не выглядывал элитный «Патриарх», безвкусный образчик «лужковского ампира». Дома, обступившие прямоугольник пруда, будто заключившие его в пышную раму, хранили дух старой Москвы – тихой, размеренной, основательной.

Стылая вода блестела темной гладью, отдавая сыростью и тиной, а на аллеях, как в тот «раскаленный страшный майский вечер», было безлюдно. Лишь желтые листья расставались с ветвями в последнем шуршаньи.

Без пяти минут шесть я свернул с Малой Бронной под липы, попадая уже не в тень, а в легкий сумрак, и заметил единственного «сидельца» – седого старика в обтерханном костюмчике, поверх которого был накинут серый болоньевый плащ, шелестящий от малейшего движения, даже на вдохе.

Старик сидел совершенно неподвижно, прямил спину и глядел куда-то очень, очень далеко – за деревья, за дома, за добро и зло. Обе морщинистые ладони он сложил поверх набалдашника трости – желтый лист слетел на сучковатые пальцы, и дед воззрился на бесплатный комплимент осени, складывая губы в улыбку.

Поднес ладонь поближе, любуясь прожилками жухлого листка, и тихонько дунул, смахивая транзитный грузик.

– Здравствуйте, – сказал я негромко, готовясь извиниться за ошибку.

Но старый приветливо покивал мне.

– Здравствуйте, Миша. Присаживайтесь. Сегодня на редкость тепло, хотя тучки ведут себя подозрительно… – он кивнул на небо, где вечерняя синь затягивалась хмарью, и тут же невеселая усмешка перетянула дряблое лицо: – Что, не узнали голос? Сие неудивительно, вы слышали мои мысли…

– Ну, да… – промямлил я.

Игорь Максимович помолчал, словно размышляя о тщете всего сущего.

– Знаете, Миша, я по-настоящему рад, что встретил вас, – с оттягом вымолвил он. Бросил на меня косой взгляд, и заворчал, пряча смущение: – В кои веки можно не следить за собою, как нелегалу в тылу вероятного противника!

Мне и самому было неловко.

– А почему тогда, на Кубе, вы удивились? – спросил я малость деревянным языком. – Сказали: «Странно…»

– М-м… А, ну да, – закивал Котов. – Понимаете, Миша… Мой первый опыт ридеризма был очень скромен – метров десять, или даже меньше. Лишь через пару лет я смог взять и расшифровать мысль за восемнадцать километров. А тут сразу столько! Я специально, линейкой по карте мерял – сто тридцать кэмэ от Гаваны до Варадеро! Или… Стоп. Миша, а когда вы впервые ощутили в себе Силу?

– Годика в четыре, – улыбнулся я. – Вылечил девочку из нашей группы.

– Ах, так вы целитель… – обрадованно затянул мой собеседник, и нахмурился. – Хм… Всё равно, это ничего не объясняет. А скажите, Миша… Вот, когда вы лечите, то сильно устаете?

– Ну-у, года четыре назад выдыхался просто! А сейчас нормально…

Я с подозрением присмотрелся к Котову – да нет, никаких происков или умыслов… Сидит, губу жует задумчиво, шевелит седыми усами…

– Миша… А еще какая-нибудь сверхспособность есть у вас?

– Была, – в моем тоне преобладало кроткое терпение. – Я называл ее сверхскоростью. Она пропала у меня в десятом классе, осенью. Это был первый симптом, но до меня тогда не дошло. А после Нового года жутко разболелась голова… И, как назло, энергия – по нулям! Рак мозга.

Игорь Максимович замер.

– Но-о… – недоверчиво протянул он. – Как же… вы?

– Девчонки помогли, одноклассницы, – тепло улыбнулся я, решив не упоминать Маринку. – Спасли наложением рук! Так что… «Подзарядили»! Месяца два маялся, даже царапину заживить не мог. А потом… – в памяти услужливо всплыли яркие воспоминания о «чистом цехе». – Встретился мне один интересный человек… Его мучил избыток энергии мозга, а меня – нехватка…

– И вы с ним поменялись! – Котов радостно потер ладоши, и крякнул в доволе. – Вот теперь мне все понятно! А то, я уж думал… Ну, не важно. И что, много вам перепало?

– Даже слишком! – хмыкнул я. – Первый раз в жизни поднял предмет силою мысли! И не шесть спичек, а телефонную трубку. Потом даже в будущее заглядывал. На несколько минут, на полчаса…

– Ого… – уважительно затянул Игорь Максимович. – Это много. А сейчас как у вас с телекинезом?

Я поймал красный лист клена и положил к себе на ладонь. Напрягся, но резной листок даже не шелохнулся.

– Никак… И видения будущего меня уже полгода не посещали.

– И не посетят, – наметил улыбку Котов. – Но это, по вашему выражению, нормально. Знаете, Миша, я хоть и технарь, но всегда интересовался биологией, психофизиологией, генетикой… Горел желанием разобраться в себе, понять, что же во мне тикает! Помню, весной сорок пятого всю нашу «шарашку» отправили в Германию за трофеями. Мы собирали брошенную или битую радиотехнику – аппаратуру зенитных ракет «Вассерфаль», радары «Фрейя» и «Ягдшлосс». Добыча была знатная! И вот однажды нам попалась колонна немецких «Опелей», угодивших под бомбежку. По всей дороге, помню, раскидало ржавые ящики, битком набитые папками с самыми грозными печатями Третьего рейха. Мы сначала думали, что там что-то военное, важное для наших – тогда как раз штурмовали Берлин, – а оказалось, что в грузовиках везли документы эсэсовского института «Аненербе». Его курировал сам Гиммлер, а у рейхсфюрера голова была забита бреднями об истинных арийцах. В «Аненербе» и чистотой расы занимались, и мистику разводили, и даже экспедиции отправляли на поиски Святого Грааля или Шамбалы. Но я-таки нарыл одну занятную папочку… Помню эти серые, шуршащие листы с пропечатанным орлом, закогтившим свастику… Это были протоколы обследований людей с врожденной силой «вриль» – с той самой энергией мозга, Миша! Нашим наказанием и нашей благодатью… – он задумчиво потер гладко выбритую щеку. – Я почему вспомнил дела давно минувших дней… Те документы до сих пор хранятся у меня в сейфе, а в них с немецкой дотошностью выписаны «истории болезни» более сотни реальных людей – немцев, индусов, арабов, славян, проходивших под грифом «Метагом». Ну, это что-то вроде «за-человек». И все они такие же, как мы! И маялись точно такими же проблемами! Уже после войны я приезжал в Карл-Маркс-Штадт, где встречался с Бруно Кренцем. В сорок третьем он отказался сотрудничать с «Аненербе», и его принудили подпитывать своей силой разных, там, высоких чинов. Заставляли с помощью гипноза и электрошока, давили морально, причиняя боль девушкам или детям в его присутствии. Мол, не хочешь слышать, как юная фройляйн кричит, заходится от боли? Ну, так поделись энергией со штандартенфюрером СС, и мы ее отпустим! А когда Сила в Бруно иссякла, его бросили в концлагерь. Кренца ждали побои, издевательства и неизбежная топка крематория, но он встретил Ганса Вайссмюллера, такого же, как он сам, метагома, только латентного, не имевшего понятия о своем даре. Или проклятии – это уж кому как. Вайссмюллер страдал от переизбытка энергии мозга, она причиняла ему массу неудобств, и Бруно «разрядил» товарища. Они бежали в тот же день, выйдя за колючую проволоку в полосатых робах, а эсэсовцы зиговали им, принимая за генералов… Кренц рассказал мне, как обезоружил унтера, стоявшего в паре шагов от него. Протянул руку – и пистолет-пулемет, висевший на унтер-офицерской шее, поднялся в воздух, да и перелетел к новому хозяину! А весу в МП-40, между прочим, пять кило…

Я слушал Котова, едва дыша, вбирал слухом каждое слово и даже оттенки интонации. Мимо изредка проходили москвичи, возвращаясь с работы или направляясь за покупками, а я весь был там, в новом мире, где мне щедро раскрывались былые тайны.