Через века и страны. Б.И. Николаевский. Судьба меньшевика, историка, советолога, главного свидетеля эпохальных изменений в жизни России первой половины XX века

ГЕРМАНИЯ 1922–1933 гг.

Переезд в Берлин

Если не считать так и не вернувшегося в Советскую Россию Аксельрода, из меньшевиков за границей первыми оказались Ю.О. Мартов, P.A. Абрамович и E.Л. Бройдо. Затем удалось выехать Д.Ю. Далину. 11 января 1922 г. из Бутырской тюрьмы были выпущены и уехали за рубеж Ф.И. Дан, Л.O. Дан, Г.Я. Аронсон, В.М. Шварц, Ф.А. Юдин и некоторые другие меньшевистские лидеры (нелепость бюрократической процедуры заключалась в том, что освобождены они были под подписку о невыезде). В последней группе находился Николаевский. Отправились высланные в Берлин, где была сформирована Заграничная делегация меньшевиков и начат выпуск журнала «Социалистический вестник».

Высылаемым на сборы милостиво была дана неделя, использованная для проведения последнего расширенного пленума ЦК РСДРП. Одним из важнейших вопросов, обсуждаемых на пленуме, стала, разумеется, эмиграция руководителей партии: следовало ли меньшевистским лидерам согласиться с предоставленным правом на выезд, не будет ли отъезд за рубеж капитуляцией перед советской властью или, хуже того, ренегатством. В конце концов пленум дал разрешение выехать всем желающим, хотя в прениях неоднократно высказывалось недовольство этим «бегством» за границу. Как вспоминал С. Волин, «сами уезжавшие смотрели на дело иначе. Все они прошли через длительное тюремное заключение, нередко и голодовку, а некоторым из них виза на выезд была дана взамен ссылки». Здесь автор был неточен. Виза на выезд взамен ссылки была предложена не некоторым, а всем эмигрировавшим меньшевикам. Волин, однако, указывал, что «своему отъезду они не придавали большого значения в убеждении, что их эмиграция не может быть длительной – год-два, не больше»[237 - Волин С. Меньшевизм в первые годы НЭПа. С. 158.].

Думается, что дело здесь обстояло не совсем так. Меньшевистские лидеры вынуждены были с глубокой тоской констатировать, что большевистской диктатуре в условиях НЭПа и окончания международного бойкота советской власти в ближайшие годы не грозит крах, что Ленин и его команда стали у власти всерьез и надолго. Социал-демократические руководители, естественно, стремились предохранить себя от новых, еще более суровых репрессий и в то же время полагали, что воздействие меньшевиков на международные социалистические круги будет значительно эффектнее самоубийственных демонстративных протестов внутри РСФСР и эффективнее бесплодных попыток играть роль внутренней оппозиции в Советской России.

Нечего греха таить, у Николаевского, по всей видимости, была еще одна надежда – продолжить в Европе свои изыскания по истории российского революционного движения. Было понятно, что в России этим можно заниматься, только пойдя на недопустимый для Николаевского компромисс с властью и со своей совестью. Правда, на какое-то сотрудничество с теми, кто оставался в Москве, Николаевский и надеялся, и готов был пойти, причем его мотивы были житейские. Об этом свидетельствовало письмо, отправленное 19 января 1922 г., в день отъезда, Щеголеву. Николаевский писал:

«В Германии я буду, конечно, нуждаться в заработке. Нельзя ли чего-нибудь через Музей революции? Я мог бы великолепно наладить собирание заграничных изданий – новых и старых, мог бы поставить дело обыска эмигрантских архивов и пр. Связей для этого у меня будет достаточно. Но, конечно, нужны деньги. Может ли и захочет ли музей что-нибудь сделать? Затем я продолжу и в Берлине считать себя Вашим сотрудником. Думаю, что обзоры белой литературы будут для вас не лишними»[238 - Крылов В.В. Его страстью был архивизм // Отечественные архивы. 1995. № 3. С. 31.].

Конечно, идея составлять обзоры «белой литературы» для советской власти выглядела как предложение о сотрудничестве, даже несколько выходящем за пределы историко-архивной работы. Было понятно, что белоэмигрантская пресса – в целом антисоветская. И сводками Николаевского о том, что пишут белые эмигранты о советской власти, как именно не любят и критикуют ее, в России мог воспользоваться далеко не один Щеголев и Музей революции, а, например, еще и столь не любимые Николаевским карательные органы. Не понимать этого Николаевский не мог.

Из членов ЦК не воспользовался предоставленным правом эмигрировать только непримиримый Федор Андреевич Череванин (Липкин), называвший Ленина «апостолом анархии». Его ожидала страшная судьба. С января 1922 г. он неоднократно подвергался арестам и ссылкам (Рязань, Калуга). В 1930 г. оказался в тюрьме и стал одним из главных подсудимых на судебном процессе по делу Союзного бюро РСДРП (меньшевиков). В апреле 1931 г. коллегией ОГПУ был приговорен к пяти годам заключения, в мае 1935 г. сослан на три года в Акмолинск, а в марте 1938 г. по приговору Военной коллегии Верховного суда СССР был расстрелян.

Промежуточным пунктом эмигрировавших из России меньшевистских лидеров стала Рига, где они недолгое время ожидали получения германских виз на въезд и пока что выступали на различных русских собраниях. Из Риги Николаевский 4 февраля 1922 г. написал письмо Аксельроду. Прагматический момент проскальзывал и в этом письме. Левый (или левоцентристский) меньшевик Николаевский однозначно напрашивался на приглашение правого меньшевика Аксельрода встретиться и, видимо, рассчитывал на предложение о какой-то работе в качестве помощника Аксельрода. «Вы меня, конечно, не помните, – мы встречались в Петрограде в 1917 г., но не часто и в течение слишком короткого промежутка времени. Тем не менее теперь, выбравшись из России, я не могу, да по правде и не хочу, удерживать себя от желания написать Вам. Вы стали для нас чем-то большим и более близким, чем кто-либо другой из вождей – теоретиков партии, так как каждый из нас считает себя как бы лично знакомым с Вами», – с заметным заискиванием писал Николаевский, прекрасно зная, что далеко не все меньшевики разделяли высказываемую в письме Николаевским позицию по отношению к консервативному Аксельроду. Выражая радость по поводу того, что Аксельрод, как ему стало известно, пишет мемуары, Николаевский откровенно предлагал себя в ассистенты: «Не могу утерпеть, чтобы не высказать Вам свою радость по поводу того, что, как я узнал, Вы пишете свои воспоминания. История революционного движения – мое больное место. Над ней я сейчас много работаю и с нетерпением жду, когда смогу прочесть Вашу работу»[239 - Boris Sapir Collection, box 26.].

Правда, приглашения приехать для встречи Николаевский от Аксельрода не получил, но, по мнению одного из историков меньшевизма, письмо Николаевского стало для Аксельрода глотком свежего воздуха. «Оно было необычно мажорно и вселяло надежду, что новое, молодое поколение партийцев способно вывести российскую социал-демократию из тупиков, в которые ее завело отступление перед напором и нахрапистостью большевизма, почти уверившего мир, что творит социалистическую революцию»[240 - Ненароков А.П. В поисках жанра. Кн. 2. С. 52.]. С этого письма тем не менее началось заочное сотрудничество Николаевского с Аксельродом, увенчавшееся серьезными научными публикациями[241 - Из архива П.Б. Аксельрода (1881–1896) / Ред. B.C. Войтинский, Б.И. Николаевский и Л.O. Цедербаум-Дан; аннотации Б.И. Николаевского. Берлин: Русский революционный архив, 1924; Письма П.Б. Аксельрода и Ю.О. Мартова (1901–1916) / Ред. Ф. Дан, Б. Николаевский и Л. Цедербаум-Дан; аннотации Б.И. Николаевского. Берлин: Русский революционный архив, 1924; Переписка Г.В. Плеханова и П.Б. Аксельрода. М.: Издание P.M. Плехановой, 1925. Т. 1–2; Социал-демократическое движение в России: Материалы. М.: Госиздат, 1928; Доклады социал-демократических комитетов Второму съезду РСДРП. М.: Госиздат, 1930.].

Во второй половине февраля 1922 г. Николаевский обосновался в Берлине, избрав в качестве своей резиденции сравнительно новый, построенный в основном в конце XIX – начале XX в. зеленый и неплохо благоустроенный район Фриденау, где он снял небольшую комнату у семейства Штайнмюллер. В одном из писем из Берлина в Нью-Йорк, 25 февраля, сообщалось: «На днях сюда прибыли Николаевский, Дан и его жена Лидия Осиповна»[242 - Меньшевики в 1921–1922 гг. С. 444.]. Так Борис Иванович оказался в Германии, в то время, по словам писателя Романа Гуля, «нищей, аккуратно-обтрепанной, полуголодной»[243 - Гуль Р. Я унес Россию. Т. I. С. 67.].

Вместе с A.A. Юговым в сентябре 1922 г. Николаевский был включен в состав Заграничной делегации РСДРП (меньшевиков)[244 - Меньшевики в 1921–1922 гг. С. 539. Чуть ранее в делегацию вошли Ф.И. Дан и И.Л. Юдин.], стал постоянным автором «Социалистического вестника», превращенного с октября 1922 г. из органа Заграничной делегации в центральный орган меньшевистской партии. Вскоре Николаевский, обладавший журналистской хваткой, мастерски владевший пером, стал членом редколлегии журнала (в последние годы существования «Социалистического вестника» Николаевский фактически был его главным редактором).

Борис Иванович участвовал в не очень лицеприятной переписке Загранделегации меньшевиков с внутренним (оставшимся в России) ЦК меньшевистской партии. Получилось, что за границей оказались наиболее видные партийные руководители, претендовавшие на право определять политический курс оставшегося в Советской России второго партийного эшелона, испытывавшего на себе тяжесть репрессий властей. Не случайно Г.Д. Кучин (Оранский), в прошлом боевой армейский офицер, стоявший на правом фланге меньшевизма, в октябре 1922 г. упрекал в своем письме Загранделегацию в «самодовольстве» и в том, что задача «сохранить резервы партии» является признаком распада[245 - Волин С. Меньшевизм в первые годы НЭПа. С. 159. Кучин (Оранский) Георгий Дмитриевич (1887–1937) – меньшевик с 1907 г. Экономист и юрист. Во время Первой мировой войны – артиллерийский офицер (капитан). В 1917 г. председатель армейского комитета 12-й армии. Делегат I и II Всероссийских съездов Советов, член ВЦИКа 1-го созыва, кандидат в члены Учредительного собрания. В советско-польскую кампанию по решению ЦК РСДРП ушел добровольцем в Красную армию. Затем занимался партийно-политической работой в Киеве и был кооптирован в ЦК. Находился в подполье. Являлся фактическим руководителем нелегального Бюро ЦК РСДРП. В 1924 г. нелегально выезжал за границу на расширенный пленум ЦК, принявший новую партийную платформу. По возвращении в СССР арестован, приговорен к пяти годам заключения, которое отбывал в Свердловском, а затем Ярославском политизоляторах, после чего находился в ссылке. В последний раз арестован в феврале 1935 г. и расстрелян по приговору внесудебной инстанции.].

Конечно, с точки зрения тех, кто в Советской России подвергал свою жизнь непосредственной опасности и риску быть арестованным и даже убитым, эмиграция в Европе была пределом спокойствия и конформизма. Конфликты между эмигрантскими политиками и работавшими внутри Советской России «черными лошадками» происходили постоянно. В то же время именно эмигрантское руководство меньшевиков представляло партию мировой общественности, осведомляя ее о том, что в действительности происходит в Советской России. Осев в Европе и издавая там свой орган, меньшевики получили возможность влиять на общественное мнение прежде всего европейских социал-демократических партий, которые здесь были достаточно сильны и пользовались авторитетом в левых политических кругах. В конце концов только это могло, как тогда казалось, обеспечить физическое выживание в России остатков оппозиционных социалистических партий.

Толстые журналы. Контакты с Горьким

Уже вскоре после приезда в Берлин Николаевский стал сотрудничать в издававшемся эмигрантским издательством И.П. Ладыжникова критико-библиографическом журнале «Новая русская книга», который редактировался профессором Александром Семеновичем Ященко (1877–1934) – правоведом, философом, библиографом, человеком большой эрудиции и разнообразных интересов, общение с которым было полезно для Николаевского, а Ященко быстро увидел в нем высококвалифицированного специалиста.

Ященко в 1919 г. был включен в состав советской делегации, выехавшей на переговоры в Берлин, в качестве эксперта по международному праву. Не разделяя позиций большевиков, он отказался возвратиться с делегацией в Советскую Россию и стал одним из первых невозвращенцев. В 1921 г. он начал издавать журнал «Русская книга», в 1922 г. преобразованный в «Новую русскую книгу». Цель журнала состояла в том, чтобы собирать и делать общественным достоянием сведения о внутрироссийской и русской заграничной издательской и литературной деятельности, создавая своего рода информационный канал, соединявший воедино русскую печать зарубежья и отечества. С осени 1924 г., назначенный ординарным профессором юридического факультета университета в Каунасе, он покинул Берлин, но продолжал поддерживать связь с российскими эмигрантами в Германии, включая Николаевского. В журнале Ященко охотно сотрудничали такие видные представители русской художественной культуры, как М. Горький, А.Н. Толстой, К.И. Чуковский, И.Г. Эренбург, М.И. Цветаева и др.

Первым выступлением Николаевского в «Новой русской книге» была рецензия на книгу генерала А.И. Спиридовича, который попытался продебютировать в качестве историка большевизма[246 - Спиридович А.И. История большевизма в России от возникновения до захвата власти (1883–1907–1917). Париж, 1922.]. Рецензия носила по существу своему издевательский характер[247 - Новая русская книга. 1922. № 4. С. 23–25.]. Николаевский продемонстрировал жгучий сарказм, непримиримость к авторским амбициям бывшего жандармского генерала, которого, понятным образом, презирал за его прошлую деятельность. Показательным было начало рецензии: «На литературном горизонте появился старый, хотя и не по литературе знакомец: бывший жандармский генерал А.И. Спиридович. Он читает публичные лекции, он издал толстую книгу – «историческое исследование», он всячески напоминает о своем существовании». Далее шла уничтожающая характеристика этой книги, автор которой, по словам рецензента, пытается изложить, но не в состоянии объяснить факты, а обобщения списывает у других. Материалов, основанных на личных впечатлениях и воспоминаниях, которые могли бы представить интерес, в книге нет. Спиридович, впрочем, широко пользуется одной группой неизданных источников, насмехался Николаевский, – циркулярами Департамента полиции, но и их использует односторонне, никогда не проверяя фактов, цитируя циркуляры со всеми присущими им ошибками. С литературой вопроса Спиридович не знаком и поэтому проявляет невежество, несмотря на «чехарду фактов». Из анализа делался вывод: «Историческая работа бывает полезна, когда она дает верную или хотя бы любопытную общую оценку трактуемого вопроса и ясную, фактически точную его картину или когда она удовлетворяет хотя бы одному из указанных требований. Работа г. Спиридовича ни одному из этих требований не удовлетворяет».

Как мы будем убеждаться многократно, те критерии, которые формулировались в отношении исторического труда в этой рецензии, Николаевский адресовал в первую очередь самому себе и неуклонно следовал им в историческом анализе на всем протяжении своего творчества. Что же касается «Новой русской книги», то Борис Иванович продолжал с нею активное сотрудничество на протяжении следующего года и дважды выступил с содержательными обзорами «Из недавнего прошлого русской литературы», в которых лапидарно рассматривались новейшие документальные и мемуарные издания[248 - Новая русская книга. 1922. № 9. С. 6–10; 1923. № 2. С. 9–13.]. В первом из этих обзоров давалась источниковедческо-историографическая оценка эмигрантской исторической литературы, отличавшейся, по его мнению, в худшую сторону от изданий, выходивших в России. Эмигрантские издания почти не используют архивную документацию, отмечал автор. Значительно благополучнее обстояло дело с мемуарами. Позитивно отличались от других публикаций статьи А. Лясковского о жизни А.И. Герцена в ссылке и о ссылке А.Г. Короленко (обе статьи были опубликованы в газетах – одна в Вильно, другая в Берлине). Правда, тут же указывалось, что автор этих статей явно не принадлежал к числу архивных работников: он не фиксировал названий дел, из которых были извлечены материалы, и даже использованных архивов. И только сведущие лица по содержанию могли установить, о каких архивах шла речь. Отмечая невысокую квалификацию автора и предостерегая от излишнего к нему доверия, Николаевский отмечал некоторую новизну приводимых им сведений, в частности публикацию жалобы Короленко на действия исправника в городе Глазове, показывающей, как формировался Короленко, постепенно превращаясь в борца за легальные права, каким знала его Россия на протяжении трех десятилетий. Высоко была оценена публикация в белградской газете «Новое время» отрывков из дневника известного издателя A.C. Суворина, в частности о его встречах с H.A. Некрасовым в 1875 и 1877 гг. «Здесь все интересно: и упоминание о писании водевилей, и рассказ о первых скитаниях в Петербурге, и отзывы о Тургеневе, Гоголе, Белинском»[249 - Новая русская книга. 1922. № 9. С. 8.].

Второй обзор был целиком сосредоточен на публикациях в зарубежной печати материалов о Короленко. Здесь прежде всего отмечалась ценность воспоминаний М. Горького. Речь шла о встречах в Нижнем Новгороде, о влиянии, которым пользовался Короленко. Николаевский оценивал не только высокую фактическую точность и важность горьковской информации, но и блестящий язык, живость образов. Подчеркивалась ценность писем Короленко Горькому, опубликованных в качестве приложения. Значительно скромнее оценивались другие воспоминания о Короленко, хотя они (например, заметки Е. Чирикова) давали отдельные штрихи, интересные для будущей биографии писателя. Отмечалась, наконец, публикация двух писем Короленко – одного по еврейскому вопросу (конец 80-х годов) и другого, относящегося к восприятию им задач искусства и процесса художественного творчества, его специфики.

Но в основном Б.И. Николаевский подвизался на страницах журнала в жанре критико-библиографическом. Автор знакомил зарубежную русскую публику с издававшимися в России историческими и историко-литературными журналами «Голос минувшего», «Книга и революция», «Русская летопись»[250 - Новая русская книга. 1922. № 7. С. 15–17.]. Оценивая последние номера «Голоса минувшего», он особо выделял некоторые наиболее ценные материалы, в частности главы из «Истории моего современника» того же В.Г. Короленко, очерки известного марксиста Л.Г. Дейча. Другие публикации вызывали у него резкие критические суждения, а порой и прямое отторжение. В отношении некоторых из них он употреблял даже такое «недипломатичное» выражение, как «развесистая клюква». В целом резко критически оценивались Николаевским первые два номера «Русской летописи», но выражалась надежда на публикацию в этом журнале в будущем документов и мемуаров.