Ангел пролетел

«Звезда» отдала Гале, вынырнувшей из своего закутка, пальто и сумочку и пошла за Шумаковым, очень старательно глядя прямо перед собой.

Они прошли через несколько дверей, повернули и оказались в оперблоке.

– Подожди здесь, – приказала Катя своему спутнику, когда Шумаков открыл дверь. – Не ходи за мной.

Он начал было возмущаться, но, как показалось главврачу, с облегчением остался в коридоре.

Шумаков пропустил ее вперед, подвел к каталке и вышел в другую дверь – не было никакого смысла торчать рядом с ней, и неловко ему было, и маетно, и совесть его мучила!..

Она вышла довольно скоро – минут через семь, он только прикурил вторую сигарету. Он курил в коридорное окно, вздыхал и мучился.

– Дайте мне сигарету.

– У меня только «Честер».

Она наконец на него взглянула, и он вдруг понял, какое у нее горе. Самое настоящее горе.

– Мы все знали, что рано или поздно это случится, – сказала она негромко и выдохнула дым в окно. – Но все равно надеялись, что дед будет жить вечно. И как это он так нас подвел! И что? Сердце?

– Сердце, – согласился Шумаков, ненавидя себя. – И возраст.

Она согласно кивнула. Она же не знала, что в смерти ее деда виноват именно он, Шумаков!

– А… вы его любили?

– Он меня вырастил, – ответила она просто. – А почему вы спрашиваете?

– А этот… урод в коридоре, он кто? Ваш муж?

Ему даже в голову не пришло, что так спрашивать неприлично. Что «урод» и впрямь может оказаться мужем, да еще горячо любимым, да еще чудесным во всех отношениях человеком!

Врачи бестактны и циничны – кажется, именно так принято думать?

Катя Рождествина усмехнулась.

– Он мой жених, – пояснила она. – Очень перспективный во всех отношениях.

– Оно и видно, – пробормотал Шумаков.

Она больше ничего не сказала. В молчании они докурили, и Шумаков закрыл окно.

– Я вас провожу.

Она кивнула. Ее самообладание ему нравилось. Она облегчила ему самую трудную часть работы.

Шумаков проводил их до охраны и постоял, глядя, как они идут за стеклами, – она взяла спутника под руку, и они о чем-то говорили, о своем и неслышном. Он не имел к ним никакого отношения и все же имел.

Потому что знал то, чего они не знали. Потому что в кармане у него лежал медицинский пакет.

Охранник Коля сказал с удовольствием:

– А я ее только что по телику видел. Она программу ведет… эту… как ее… «Свобода выбора». Про политику всякую и про знаменитостей. Красивая тетка, да, Дмитрий Антонович? И маленькая такая! В телике она высоченная, а на самом деле…

– Ты не заметил, никто из наших не выходил сегодня? С утра? – задумчиво спросил Шумаков.

– Зачем?

– Ну… так просто.

Охранник пожал плечами:

– Да все выходят, Дмитрий Антонович.

– Да не все! Я никогда не выхожу, когда дежурю!

– Это верно.

– Ну? Выходил или нет?

– Ну, Глеб Евгеньевич выходил. Нонна Ва-сильна выходила. Мария Петровна выбегала. Она вернулась быстро, а Нонна долго была, ее водитель привез. Куда-то за подарками они ездили, что ли!

Шумаков думал: кто-то поменял больному препарат. Физраствор оказался в мусорке, значит, поставили другой препарат, от которого остановилось сердце. Это ужасная мысль, но единственно возможная. Сердце было изношенным и старым. Особенного ничего не нужно, простимулируй как следует, и оно не выдержит. Встанет.

Оно не выдержало и встало.

Капельница исчезла.

Глеб, Нонна Васильевна, которая ушла сегодня с поста, оставив больного помирать в одиночестве, и Маша, Мария Петровна. Кажется, она сегодня дежурит. Или Витька дежурит, Виктор Васильевич?..

Потирая ладонью щеку, он думал.

Кто и зачем мог желать смерти его больному? Кто и зачем мог его… убить?

Глеб мелькнул в конце коридора, и Шумаков его окликнул.

– Да не виноват никто, – издали начал Глеб, подходя. – И ты не виноват, ты же операцию сделал, как бог в Одессе!

Иногда он выражался странно.

– Нонны почему в оперблоке не было?

– У нее спроси, – сказал Глеб, подойдя. – Мало ли куда отлучилась! Она же к стулу не привязана!

– Она медицинская сестра.

– А я клятву Гиппократа давал, – сообщил Глеб. – И ты давал. И что из этого?

– Капельницу из второй операционной ты забрал?