Гонки на дирижаблях

Игнатьев с извиняющейся улыбкой развёл руки:

– Прошу простить меня.

И отошёл к окну, где были разложены уже три голени.

Девица села на стул и долго сидела молча. Потом опять принялась всхлипывать.

– Послушайте, как вас там, шли бы вы домой. Э-э… жена, наверное, не скоро уйдёт, – сказал Игнатьев, обернувшись.

А красный, опухший от слёз, нос её нисколько не портил. И у неё не было этого настырного взгляда натурщицы, уверенной, что она прекрасна.

– Я подожду, – всхлипнула она.

Тут ему пришла идея, и он с интересом посмотрел на девушку.

– Вы ведь медсестра? Вы должны знать строение человеческого тела. Тогда, может быть, посмотрите, что в этой голени не так? Как вас звать?..

Оказалось, что её зовут Ольга. И тогда она очень помогла ему, устроив встречу с доктором Дьяконовым, мастером по деревянным протезам, работавшим при госпитале.

«Бутончик» ещё некоторое время жила у Поля. Пребывала в надежде, что Поль питает к ней большое и светлое чувство. Краснела по-прежнему. А потом ушла, хлопнув дверью, как все остальные подружки Поля.

Число проживающих в квартире время от времени менялось. Появлялись новые сумасшедшие жильцы, такие же, как Поль. Они месили гипс, ваяли натурщиц, отливали в бронзе их бюсты. И исчезали, редко возвращаясь вновь.

Были и другие, которые жили подолгу. Обычно это случалось ближе к лету, перед очередным вернисажем в галерее старика Поповского. Тогда мастерская Поля напоминала коммуну. Приезжал из Твери Кусков – его гипсовые миниатюры Игнатьев очень любил. Появлялся Фёдор Оленьев из Херсонеса, художник и мастер удивительных бронзовых дуэтов. Его Поль ценил особенно и иногда звал Фабиано, то ли потому что ему трудно было выговорить имя Фёдор, то ли потому что Оленьев походил сразу и на грека, и на римлянина. Где-то пылился даже портрет Оленьева в хитоне и сандалиях. Тогда Оленьев сильно перепил и отказался позировать, поэтому сидел в кресле с чашкой кофе, которым его отпаивала Фиби.

Иногда приезжал скромняга Пырьев и приносил свои полотна с сосновыми лесами, мостиками через местные ручьи и мельницами, пшеничными полями и лодками бедняков у причалов. «Цены нет твоим лесам, ручьям и лодкам, сама жизнь в них. И вот ведь, никому они не нужны», – качал головой Оленьев.

Тогда в подвале трёхэтажного дома, каменном мешке с узким окном под потолком, гудела день и ночь печь. Меха нагнетали нешуточный жар. Фигурки цветочниц в шляпках и с маленькими собачками, резвящиеся дети, торшеры и бра в завитках лиан c дриадами и русалками в ветвях деревьев – бронзовое литьё покрывали благородной тёмно-коричневой, «флорентийской», патиной, которую очень любил Фёдор, или позолотой, как любил Поль. Между ними вспыхивали споры, они кричали в дыму плавильни, обзывали друг друга и размахивали чёрными от сажи кулаками, а потом кутили и хохотали всю ночь до утра, показывая какой-нибудь Елене или Аннушке свои работы.

– Не может быть, моя девочка, тебе нравится эта куча ржавого позеленевшего железа!? Ты посмотри, благородная позолота, что может быть лучше! – кричал Поль.

– О, Пресвятая Дева! – восклицал Фёдор. – Кто позарится на кучу этого блескучего старья?!..

А иногда здесь бывали гости из Внеземелья. Вернее, здесь они появлялись чаще, чем где-нибудь ещё. Заказывали у малоизвестных художников полотна, посещали набегами выставки и покупали картины у бедных уездных живописцев и скульпторов с неизвестными никому именами…

20. Внеземелец приехал

Поль, помятый и заспанный, открыл не сразу. Из тёмного коридора крепко несло краской, сладковатым духом кальяна, табаком и кофе.

– Чую хороший кофе, – усмехнулся Игнатьев, – неужели Фиби до сих пор не плюнула и не оставила этот бедлам?

Поль просиял. Невысокий, смуглый, как головёшка, в турецком длинном халате, он расплылся от удовольствия:

– Фиби сварила кофе, ты как раз вовремя! – и крикнул в комнаты: – Фиби, у нас гости!

– О мой бог, когда здесь не было гостей?! – знакомый грудной голос лениво откликнулся издалека. – Кого ещё там принесло?

Игнатьев вошёл вслед за Полем в комнату, улыбнулся и развёл руки:

– Время не меняет твои привычки, Фиби.

Голая итальянка лежала на мягком диване, прикрывшись старой ажурной шалью с бахромой. Возле Фиби на полу стоял кальян. Взгляд итальянки мутно плавал.

– Митенька, – протянула она, разулыбавшись и поднимаясь на локте, – как же я рада тебя видеть, бродяга! Поль, там ещё осталось в кофейнике? И рому, ты обещал, – капризно протянула она.