Тайны Д’Эрбле

– Ну, он мог почувствовать себя плохо, потерять сознание. Отец упоминал однажды, что у него не все в порядке с сердцем, но как-то вскользь. Он не любил говорить о своем здоровье.

– То есть ничего другого вы не предполагали?

– Нет. Я боялась, что у него внезапно отказало сердце. Такое иногда случается с пожилыми мужчинами.

Коронер замолк, обдумывая ответ. Я не понимал, о чем тут можно размышлять. Все было совершенно ясно.

Наконец он заговорил, очень серьезно и веско, подчеркивая каждое слово. Опять же, с моей точки зрения, без всякой необходимости.

– Мисс Д’Эрбле, я прошу вас быть с нами предельно откровенной. Вы совершенно уверены, что иной причины смерти вашего отца, кроме внезапного отказа работы сердца, не видели?

Она удивленно посмотрела на него, видимо не понимая смысл вопроса. Что касается меня, то я заподозрил, что коронер намекает на злоупотребление спиртным.

– А что еще могло с ним случиться? – ответила она вопросом на вопрос. – Я просто не могу представить.

– У вас не было подозрений, что ваш отец мог покончить с собой?

Мэрион вздрогнула:

– Никогда. Папа был веселый человек, уравновешенный, увлеченный своей работой. Он редко бывал в плохом настроении. Я уверена, причин для самоубийства быть не могло.

Коронер кивнул, – казалось, слова дочери погибшего его удовлетворили, – и следом спросил:

– У вашего отца были враги?

– Нет. – Ее глаза наполнились слезами. – У папы была добрая душа, и это все чувствовали. Так что врагов у него не было.

Коронер смотрел на нее с симпатией, но продолжал гнуть свою линию:

– Но он мог обидеть кого-нибудь ненароком, и тот человек, к примеру, затаил к нему враждебность. Разве такое не случается?

– Только не с моим отцом, – твердо проговорила Мэрион. – Он никого не мог обидеть даже невзначай, потому что жил со всеми душа в душу.

Коронер записал ее ответ и застыл, как будто в чем-то сомневаясь. Затем поднял глаза:

– Расскажите о его работе.

– Мой отец был скульптором, – ответила она, – но в последнее время зарабатывал на жизнь разными ремесленными поделками, в основном из керамики. Это, конечно, были авторские работы, но все же далекие от искусства. Кроме того, он принимал заказы на рамы для картин и высококачественные восковые манекены. Чаще всего для витрин магазинов.

– У него были помощники?

– Нет. Он работал один. Время от времени с пресс-формами ему помогала я, но это когда заказ был большой. Обычно же он все делал сам. – Она задумалась. – Впрочем, иногда отец нанимал специалистов.

– Что это были за люди?

– Высококлассные профессионалы. Большинство – итальянцы, среди них несколько женщин. В его адресной книге есть список.

– Над чем он работал накануне?..

– Готовил пресс-форму для фарфоровой статуэтки.

– Вам известно о его конфликтах с помощниками?

– Нет. Они все относились к нему с огромным уважением.

– Но все-таки, что это были за люди? Достойные, хорошо воспитанные?

– Пожалуй, да, весьма достойные люди. Трудолюбивые, трезвые, без вредных привычек.

Коронер опять замолк, испытующе глядя на свидетельницу. Затем сменил тему:

– Ваш отец носил при себе что-то ценное?

– Насколько мне известно, нет.

– Никаких ювелирных изделий? Может быть, дорогой портсигар или образцы драгоценных материалов?

– Нет, ничего такого при нем быть не могло. А работал он в основном с гипсом и воском.

– А деньги, какая-нибудь значительная сумма?

– Нет. За работу ему платили чеками, и свои платежи он осуществлял таким же образом. В бумажнике у него обычно лежало не больше двух фунтов.

Коронер опять глубоко задумался. Мне казалось, что он пытается выявить какой-то факт, но пока безуспешно. Наконец, бросив на свидетельницу очередной озадаченный взгляд, он повернулся к присяжным и предложил желающим задать вопрос. Таковых не оказалось, и он с благодарностями отпустил Мэрион.

Следя за ходом разбирательства, я несколько раз оглядывал зал. Мне было любопытно, кто ходит на такие мероприятия. Репортеры – это само собой. Мне показалось, что рядом с ними я разглядел стенографистку доктора Торндайка. Чуть подальше сидели зрители. Их было немного, но странно, что они вообще пришли. В газетах об этом деле говорилось очень сухо, оно не сулило никакой сенсации. Так почему? Единственное объяснение, какое я смог придумать, – все они знали покойного, может быть, соседствовали с ним, и пришли из любопытства.

Особое внимание привлекла женщина лет сорока. Ее лицо закрывала плотная черная вуаль. Видимо, вдова, постоянно носящая траур. Но мне удалось разглядеть, что она блондинка и носит очки. На коленях у нее лежала развернутая газета. Похоже, она слушала и одновременно читала. Неужели пришла сюда от нечего делать, вроде как развлечься? Странно.

Следующим свидетелем коронер вызвал патологоанатома, проводившего аутопсию. «Вдова» бросила на него равнодушный взгляд и вернулась к своей газете. Доктор, интересный мужчина – волосы с проседью, но довольно моложавый, приятный уверенный голос, – начал неторопливо излагать результаты вскрытия:

– Покойный был хорошо сложен, с развитой мускулатурой, возраст около шестидесяти, практически здоров, за исключением недостаточности митрального клапана.

– Причиной смерти послужило это? – спросил коронер.

– Нет. Его сердце было вполне работоспособно, с таким диагнозом он мог жить по крайней мере еще лет двадцать.

– Так от чего он умер?

– От отравления аконитином. Это очень ядовитый алкалоид.

Мэрион Д’Эрбле охнула, а присяжные начали возбужденно переговариваться. Зрители зашевелились, даже дама в вуали оторвалась от газеты.

– И как был введен яд? – спросил коронер.

– Впрыснут в мышцу с помощью шприца.

– Покойный сделал это сам?