Кольцо вечности

– Как интересно узнать, что вы служите в Скотленд-Ярде. Нам всем нужно тщательно следить за своими словами и действиями, иначе вы нас арестуете. – Хозяйка рассмеялась своим высоким, похожим на птичий голосом, а потом внезапно закашлялась.

Она давно и хорошо знала семейство Эббот, но их племянник явился к ней на чай впервые, и при ближайшем рассмотрении мисс Эльвина заметила нечто обескураживающее в его ненавязчивой элегантности. Светлые, безукоризненно зачесанные волосы, ясные светло-голубые глаза и, конечно же, элегантный костюм. Мисс Эльвина умела подмечать детали, в том числе и самые незначительные. Она обратила внимание на носки, галстук, носовой платок, безупречный покрой пиджака и просто прекрасные ботинки. Он совсем не похож на полицейского. Перед ее внутренним взором возник образ Джозефа Тернберри – деревенского констебля, неуклюже топавшего ногами. Разумеется, он весьма достойный молодой человек, обладает приятным баритоном, поет в церковном хоре. Мисс Эльвина уважала Джозефа, которого в свое время учила в воскресной школе, но на какой-то момент его образ лишь усилил охватившее ее смятение. Щеки ее порозовели, и она с облегчением повернулась к миссис Эббот, которая приносила извинения за своего мужа с отработанной долгими годами практики непринужденностью.

– Счета от портного, мисс Винни, – он опять откладывал их до крайнего срока. Уверена, вы меня поймете.

Мисс Эльвина прекрасно ее понимала. Все обитатели Дипинга знали, что полковник Эббот наотрез отказывался посещать чаепития. «Вздор несусветный! Без меня вам будет куда вольготнее перемывать друг другу косточки». Почти все слышали эти его слова, однако продолжали соблюдать общепринятые правила поведения. Полковника часто приглашали, и если его не отвлекали счета от портного, то всегда что-нибудь находилось: осенняя уборка в саду, зимняя обрезка деревьев или весенняя посадка. Еще надо было выгуливать и дрессировать собак – да мало ли достойных поводов отказаться от гостеприимства. Миссис Эббот чередовала их с очаровательным добродушием и любезностью.

Когда тему с полковником Эбботом закрыли, Моника смягчила слова Сисели «не желаю идти гурьбой со всеми» до «она опасалась, что мы доставим вам чересчур много беспокойства». После этого мисс Винни перешла к чайному столику и стала разливать жидкость соломенного цвета из огромного «викторианского» чайника по своим лучшим чашкам из тончайшего фарфора. Ручек у них не было, и питье из них представляло собой чрезвычайно затруднительное действо. Если чай горячий, то обожжешь пальцы. Если чашка не обжигала пальцы, это означало, что чай превратился в тепловатую жижицу, не только по виду напоминавшую настой соломы, но и вкус имевшую такой же. Фрэнк, как и все остальные гости-мужчины, пребывал в нерешительности. С одной стороны, он не мог отделаться от навязчивой убежденности, что просто невозможно не раздавить или не уронить такую хрупкую чашку. С другой стороны, его одолевал неодолимый искус поскорее покончить с церемониями и просто перевернуть чашку.

Мисс Эльвина сообщила ему, что этот чайный сервиз прибыл из Китая в качестве подарка ее прабабушке.

– Вот только она не вышла замуж за джентльмена, который преподнес ей сервиз, поскольку познакомилась на охотничьем балу с моим прадедушкой. Они поженились ровно через месяц, что нарушало тогдашние приличия, но мой прадедушка отличался чрезвычайной пылкостью натуры. Они прожили вместе шестьдесят лет, у них было пятнадцать детей, и за все это время они слова грубого друг другу не сказали. Можно увидеть их общий могильный камень, если выглянуть из маленького оконца в дальнем углу комнаты, но не сейчас, потому что совсем стемнело. Надеюсь, вы не возражаете, что мы сидим при свете и незадернутых шторах. Я сама и раньше-то не особо обращала на это внимания, но теперь мне это нравится, поскольку означает, что война закончилась, не надо больше думать о том, что нужно соблюдать затемнение, и это так радостно! И конечно же, живя на окраине деревни, я считаю, что любому, кто идет от общинного поля, отрадно увидеть огонек: это такая мрачная и пустынная дорога, особенно там, где она тянется сквозь Рощу Мертвеца!

Фрэнк Эббот справился с искушением, поставив на стол пустую чашку.

– И кто же был этот мертвец? – поинтересовался он.

Мисс Эльвина сунула ему в руки тарелку с булочкой домашней выпечки и подлила чаю соломенного цвета. Булочка была с тминной начинкой и полита розовой сахарной глазурью.

– Ну, это довольно жуткая история, мистер Фрэнк, однако она, разумеется, произошла давным-давно, так что все ее участники умерли. Звали того человека Эдвард Бренд, он приходился какой-то дальней родней семейству Томалин, владевшему Диргерст-парком по ту сторону общинного поля. Их уже нет в живых, а их могилы можно увидеть рядом с церковью. Они владели всеми землями до дороги через общинное поле и разрешили этому Эдварду Бренду обосноваться в так называемом Доме лесника, что стоит прямо посреди леса. Никто не знал, откуда он сюда явился и почему ему разрешили там жить. Был он очень высокий и худой, с длинными иссиня-черными волосами, стянутыми на затылке тесьмой. Это происходило в восемнадцатом веке, тогда почти все носили напудренные парики, но у Эдварда Бренда были свои длинные черные волосы. Жил он в Доме лесника совершенно один, и через какое-то время никто уже не решался даже близко подойти к его жилищу, особенно в темноте. Поговаривали, будто он занимался колдовством. Люди в ту пору были очень суеверны… Дорогая миссис Эббот, позвольте, я налью вам еще чаю. И вы обязательно должны попробовать мое клубничное варенье. В этом году Эллен Кэддл сварила его по новому рецепту, и варенье у нее получилось дивное.

Миссис Эббот ответила:

– Просто объеденье. По-моему, Эллен прямо колдунья. У своего варенья я такого вкуса добиться не могу. Однако продолжайте, расскажите Фрэнку, как Эдвард Бренд стал Мертвецом.

– Если вы считаете эту тему пристойной за чайным столом… – замялась мисс Эльвина и повернулась к Фрэнку. – Так вот, слухи поползли один страшнее другого. Даже проходившие по общинному полю утверждали, что на них нападали летучие мыши, что они слышали совиное уханье, а иные уверяли, что звуки эти скорее напоминали человеческие голоса. Все решили, что в Доме лесника творится нечто жуткое и ужасное. В конце концов пошли разговоры об одной пропавшей девушке, однако лишь позднее выяснилось, что она сбежала из дома, не поладив с мачехой. Все считали, что Эдвард Бренд причастен к этому исчезновению. Она была совсем девчонкой, ей едва четырнадцать минуло. Все сразу заволновались за детей и отправились в лес, чтобы сжечь Дом лесника. Мой отец рассказывал, что, когда он был мальчишкой, старый церковный сторож, живший в этом доме, однажды признался ему, что его дед был среди тех, кто отправился из Дипинга, намереваясь призвать Эдварда Бренда к ответу. Он сообщил, что пришедшие обнаружили совершенно пустой дом, они не нашли там ни одной живой души, лишь все окна и двери были распахнуты настежь. В доме висело великое множество зеркал, их все до единого перебили, посрывали с петель двери и ушли восвояси. К дому дороги не было, лишь еле заметная тропинка, которую любой мог протоптать. Дорога через общинное поле от Дома лесника очень далеко. Когда деревенские вышли на нее в том месте, где она тянется в лес, они внезапно наткнулись на тело Эдварда Бренда, висевшее на длинной прямой ветви. Труп зарыли на перекрестке, где дорога сворачивает с общинного поля, рядом с церковной оградой. В то время самоубийц хоронили именно так. Дом лесника до сих пор стоит в лесу, только в нем никто не живет и даже близко к нему не подходит. А место, где нашли висевшее тело Эдварда Бренда, стали называть Рощей Мертвеца.

Внимание Фрэнка Эббота привлекла не столько сама история, сколько то, что во время ее изложения говорливая натура мисс Эльвины как бы отступила на второй план. У него создалось впечатление, что хозяйка дома рассказывает ему легенду в таком виде, в каком услышала ее сама – без каких-либо прикрас или добавлений. Фрэнк не сомневался, что слышит от мисс Эльвины ровно те же слова, что говорил ей отец, а тому – старый церковный сторож, чей дед самолично видел тело Эдварда Бренда, висевшее на дереве в Роще Мертвеца. Все это вполне соответствовало традициям народного фольклора, передаваемого из уст в уста, – весьма распространенное явление в жизни сельчан, хотя и не в такой степени, как раньше. Фрэнк подумал, что эта история может быть интересна мисс Сильвер, и решил впоследствии пересказать ей легенду.

Тем временем чаепитие шло своим чередом. Часы пробили половину шестого, потом без четверти шесть. Похоже, у Моники и мисс Эльвины нашлось множество тем для беседы. Фрэнк подметил, что в деревне всегда было много о чем поговорить, поскольку рано или поздно что-то произошедшее становилось известно всем, после чего делалось предметом досконального обсуждения, пока не случалось что-нибудь еще. Разумеется, порой вообще ничего не случалось. Тогда к сплетням добавлялся пикантный элемент двусмысленности и загадочности. Поскольку многие обитатели Дипинга являлись для него лишь безликими именами, они не вызывали у него какого-то особого интереса, хотя кое-что из их жизни ему впоследствии придется вспомнить. Вот мисс Эльвина возмущалась, что Мэгги Белл постоянно подслушивает чужие телефонные разговоры:

– Всем известно, что она этим занимается, и, по-моему, давно пора кому-нибудь побеседовать с Мэгги или с миссис Белл!

Моника снисходительно ответила:

– Бедняжка Мэгги, у нее в жизни так мало радостей. Если ее развлекает то, как я заказываю в Лентоне рыбу или договариваюсь о приеме у стоматолога – ну и пусть. Не хотелось бы лишать ее этого невинного удовольствия.

Мисс Эльвина немного разгорячилась, и, вероятно, чтобы переменить тему, Моника Эббот завела разговор о миссис Кэддл. Фрэнк догадался, что это та самая Эллен, которая варит восхитительное клубничное варенье и, похоже, является приходящей домработницей мисс Винни.

– Нынче после обеда Сисели встретила ее, когда возвращалась после прогулки с собаками. Похоже, она целый день их выгуливала. Сис сказала, что Эллен выглядела просто ужасно, будто все глаза выплакала. Что-нибудь стряслось?

Хозяйка дома затарахтела с новой силой:

– Вот я то же самое у нее спросила, миссис Эббот. Как вам известно, она приходит в девять – завтрак я готовлю сама, – и как только я ее увидела, сразу спросила: «Господи, Эллен, что случилось? Ты словно все глаза выплакала». Именно так я и сказала, и именно так она и выглядела. Но она отговорилась тем, что у нее голова болит. Тогда я посоветовала ей вернуться домой и полежать. Эллен ответила, что лучше поработает, и я попросила, чтобы она заварила себе чаю покрепче. Однако после обеда вид у нее стал еще хуже, и я отправила ее домой. Знаете, Эллен может что угодно болтать о головной боли – позволю себе заметить, голова у нее действительно могла болеть, ведь от слез она просто раскалывается, так ведь? Но у нее отнюдь не в первый раз такой вид, словно она всю ночь плакала. Между нами говоря, я боюсь, что дома у нее совсем неладно. Может, Альберт Кэддл и вправду очень хороший водитель – полагаю, так оно и есть, – но с ее стороны было глупо выходить за него замуж: он моложе нее, да и в наших краях почти чужой человек. Однако сплетничать нехорошо, так ведь? – Она повернулась к Фрэнку и пояснила: – Муж Эллен служит водителем у мистера Харлоу, что живет у большого амбара, там же он частенько ужинает. Точнее, он поступил шофером к старому мистеру Харлоу после того, как демобилизовался, а когда в прошлом году мистер Харлоу скончался и все дела перешли к его племяннику мистеру Марку, Альберт начал его возить. Сам мистер Марк нечасто садится за руль, что странно, поскольку он весьма молодой человек. Вы не знаете, с чего бы это, миссис Эббот? Марк ведь дружит с Сисели, так ведь?

Моника Эббот тотчас разозлилась, что случалось всегда, когда кто-нибудь упоминал рядом имена молодого Харлоу и Сисели. Ситуация усугублялась тем, что Моника никоим образом не должна была показывать, что злится. Она улыбнулась и самым добродушным тоном ответила:

– Уж не знаю, дружат они или нет, – он просто хороший знакомый. Он так часто и надолго уезжает, что мы видим его меньше, чем следовало бы. Я понятия не имею, почему Марк не садится за руль, однако вы же сами могли бы у него спросить, не так ли?

Часы на колокольне пробили шесть. Мисс Эльвина немного смутилась.

– О, я бы и не помыслила! Это показалось бы… в высшей мере бестактным.

– Наверное, – кивнула Моника Эббот.

Мисс Эльвина продолжила развивать тему:

– Я все-таки спросила об этом у Эллен Кэддл. Не хочу сказать, что она стала бы распространяться о делах мистера Харлоу, но я однажды поинтересовалась у нее, не знает ли она, а вдруг мистер Харлоу страдает… куриной слепотой… похоже, это так называется. Поскольку днем он водит машину сам и, конечно же, иногда и ночью. Эллен ответила, что ничего не мешало бы ему водить автомобиль, если бы он пожелал, но мне просто хотелось знать, на самом ли деле у него куриная слепота. Ею страдал старый мистер Толли: его жене приходилось садиться за руль, если наступали сумерки или становилось совсем темно, а вот днем он видел просто прекрасно. У мистера Харлоу, разумеется, прекрасное зрение, вам так не кажется? И он такой симпатичный.

– Он просто хороший знакомый, – заявила миссис Эббот не терпящим возражений тоном. Потом вдруг резко повернула голову. – Что это? Похоже, кто-то бежит.

Фрэнк Эббот целую минуту слышал звук торопливых бухающих шагов, прежде чем Моника повернулась на шум. Теперь его услышали все – топот отчаянно, изо всех сил бегущих ног, постоянно спотыкавшихся. Он доносился со старой тропы, ведущей с общинного поля и дальше через дорогу. Потом раздались чьи-то судорожные вздохи, лязгнула распахнутая настежь калитка. Не успели они дойти до входной двери, как в нее лихорадочно забарабанили, и женский голос провизжал:

– Убивают! Откройте дверь, впустите меня!

Глава 4

Два или три дня спустя Фрэнк Эббот, сдавший вечером дежурство, сидел, удобно устроившись в одном из викторианских кресел мисс Мод Сильвер с ярко-синей обивкой и гнутыми ножками орехового дерева. Он посмотрел на хозяйку, тихо вязавшую в кресле по другую сторону от камина, и прервал свой рассказ словами:

– Знаете, это точно по вашей части. Как жаль, что вас там не было.

Мисс Сильвер позвякивала спицами. Детская кофточка чуть-чуть поворачивалась. Хозяйка негромко кашлянула и произнесла:

– Дорогой Фрэнк, прошу тебя, продолжай.

Он по-прежнему смотрел на нее чуть иронично, его взгляд не мог скрыть искреннюю привязанность и глубокое уважение. От подстриженной по моде начала двадцатого века челки, аккуратно убранной под сетку для волос, до черных шерстяных чулок и украшенных стеклярусом лакированных туфель мисс Сильвер являла собой великолепный образец женщины того типа, который теперь стал чрезвычайно редок. Она словно сошла со страниц семейного альбома: дальняя родственница, старая дева со скудными средствами, но твердым характером. Или же, если присмотреться, – незаменимая строгая гувернантка, чьи воспитанники, отдавая ей должное на протяжении своей взрослой жизни, никогда не забывают, чем они обязаны ее поучениям.

Однако никто бы не догадался, что мисс Мод Сильвер, проработав двадцать лет школьной учительницей, оставила педагогическое поприще и стала весьма преуспевающей частной сыщицей. Но сама она свое новое занятие подобным образом не описывала. Мисс Сильвер оставалась истинной леди, благовоспитанной, утонченной и находила слово «сыщица» противоречащим ее статусу и воспитанию. На ее визитной карточке фигурировали слова:

«Мисс Мод Сильвер

Монтегю-Мэншнс, 15».

А в правом нижнем углу скромно стояло словосочетание «частный детектив».

Ее новая профессия обеспечила ей скромное, но комфортное существование, а также дала возможность обзавестись великим множеством друзей. Их фотографии заполняли всю каминную полку и пару небольших столиков. Там было много молодых людей и девушек и несколько пухлощеких карапузов в старомодных серебряных, деревянных с резным узором и изысканно выполненных рамках с подложкой из плиса.

Когда мисс Сильвер оглядывала свое жилище, ее сердце всегда переполнялось благодарностью провидению не только за то, что оно позволило ей окружить себя таким комфортом, но и за то, что ей и ее скромному имуществу удалось почти без потерь пережить шесть ужасных военных лет. Однажды в конце улицы взорвалась бомба. У мисс Сильвер вылетели все стекла, осколками довольно сильно посекло одну из синих плюшевых портьер. Однако бесценная служанка Эмма так аккуратно починила портьеру, что даже сама с трудом могла определить, где же проходят швы. Ковер такого же павлинье-синего цвета, что и портьеры, обильно обсыпало пылью и каменной крошкой, но из чистки он вернулся ярким, как новенький. Картины мисс Сильвер и вовсе не пострадали. «Надежда» все так же всматривалась завязанными глазами в какую-то потаенную мечту. «Черный брауншвейгский гусар» навеки прощался со своей невестой. Чудесная монахиня кисти сэра Джона Милле по-прежнему умоляла о «Милосердии» на картине, которую все называли «Гугенотом». «Мыльные пузыри» продолжали напоминать о преходящих радостях бытия. Уютно, очень даже уютно – таково было неизменное заключение мисс Сильвер. И все в целости и сохранности по воле провидения.

Она повторила:

– Прошу тебя, продолжай, дорогой Фрэнк.

– Так вот, как я уже говорил, это по вашей части. Некая девушка колотила в дверь и кричала: «Убивают!» А когда ее впустили, сразу упала в обморок. Девица симпатичная и, по моему мнению, весьма живого нрава, только когда не перепугана до смерти.

– А твоя тетя и мисс Грэй знают ее?

– Да. Зовут ее Мэри Стоукс. Она демобилизовалась из службы воздушного наблюдения и оповещения и теперь помогает своему дяде на ферме по ту сторону общинного поля. Довольно хорошенькая, как я уже сказал. Немного глуповата. И еще – не скажу наверняка, но у меня создалось впечатление, что за всем этим визжанием и паданием в обморок что-то скрывается.