Чужой берег

– В столовую за хлебом она пошла, – директор покачала головой.

– Опять за хлебом! Слушай, когда закончится это! Год девочка у нас. Ну ясно, мать с отцом в тюрьме, бабка с дедом пьяницы, голодная всю жизнь сидела. Но только же завтракали! Я бы не съела столько! Гора картофеля, сосиска, масло, хлеб, сыр, чай! Куда!

– Да впрок, Тамара, про запас… кто голодал, тот понимает. Все говорю в столовой, приходят дети за хлебом, давайте, но требуйте, чтобы ели на месте, не таскали куски по школе. Ты же знаешь, какой у нас расход по хлебу? Огромный, а идем на это, чтобы у наших воспитанников было ощущение сытости. Почти все дети впрок тянут. И сироты, и неблагополучные. Прячут по карманам, под подушками. Поэтому и злюсь. Нельзя. Санстанция нас «зарежет» за такое. А дети, они ведь только дети. Кто голодным в детстве сидел, всю жизнь запасы делает. Как мыши. Все в нору. Все в нору. Не наедятся. Пусть. Через пять лет привыкнут. Только требуйте, чтобы ели хлеб в столовой.

– Я что хочу сказать, – Тамара Николаевна сделала паузу. – Тоня не только ест. Она сухари делает. Может, готовится к побегу? Пока тепло и одежда на зиму не требуется. Все говорит: хочу к мамке.

– К мамке… Мамка в тюрьме за убийство. Прав родительских лишена. А что бабушка и дед? – директор снова посмотрела на часы. Полно дел еще.

– Отказались, говорят, очень сложная девочка, не справляются с воспитанием!

– Меньше бы в «зюзю» заглядывали и больше бы внучке времени уделяли, тогда бы все было в порядке, – раздраженно сказала Надежда Петровна. – А чего она «под ноль» подстрижена, ни тебе ленту вплести, ни бантика завязать, как девочке подобает?

– Так ее бабушка перед тем, как сюда привезти, в наказание подстригла. Что-то она из дома украла, деньги, по-моему, – вздохнула Тамара Николаевна.

– Хорошо. Иди, забери ее из столовой и скажи воспитателям, пусть поговорят с девочкой.

Через пять минут Надежда Петровна заходила в медицинский пункт, где новоприбывший Данила сидел с намазанными специальным средством волосами.

– Как ты? – спросила директор. – Освоился? Тебя покормили?

– Нет, – ответила медсестра, – куда же вести к детям, полна голова гнид. Вот потравим, посушим и пусть идет. Все, как всегда, привезли, бросили, возитесь сами, – она вздохнула. – А ребенок при чем, если родители… – тут она прикрыла рот рукой, чтобы не сорвалось осуждение.

– Выйдем, – директор вывела ее за пределы кабинета. – А что там с туберкулезом в семье?

– Плохо, – поморщилась медсестра. – Отец тубинфицированный, наверное, в тюрьме подхватил. У мальчика чисто, но вы понимаете, он контактный.

– Понимаю. А что же делать? Ребенка надо спасать, вы же видите, – директор спешила. – После этой процедуры отведите его в столовую, накормите, потом в класс. Кажется, его Татьяна Ивановна во второй «А» отправила. Посмотрим. Если не потянет программу, пойдет в первый.

– Десять лет, и в первый? – медсестра удивилась.

– А что делать, когда ребенок неграмотный в такие годы, – сказала печально Надежда Петровна. – Должны научить.

И ее высокие каблуки часто-часто застучали по коридору.

Данила сидел с намазанной специальной смесью головой и думал о взрослых. Он хотел стать взрослым и побыстрее. Как бы эти восемь лет в школе проскочить бы? Вот, если бы была машина времени… Ра-а-з, и готово, и ты уже взрослый, и никто тебя не воспитывает, можно в школе не учиться, покупать все, что твоя душа пожелает. И он представил свой ближайший магазин, в котором ему редко что перепадало, и остаться в котором один на один с прилавком, была его голубая мечта. Остаться, и наесться до отвала. И трубочками с кремом, и тортами, и любимой молочной колбасой, и соками разными. Он вздохнул, потому что был голоден. Одно ему здесь нравится, в этой школе. Еда. Вернее, пока только ее запах. Уж такие ароматы вкусные из столовой доносятся! И мясо, и суп, и пирожки можно носом учуять. А нос у него на еду натренированный! У них дома как? Не успел добежать, останешься голодным. Никого к столу не зовут. Зашел на кухню, что есть, то и съел. Поэтому Данила имел очень чуткий нюх и быстрые ноги. Как вкусный запах где услышит у соседей, он тут, как тут. Может, кто чем и угостит! Когда он совсем маленький был, такое часто случалось. Люди и молоко давали, и хлеб, и тарелку борща, и сало. А сейчас он вырос, соседям его уже не жалко, и отец со всеми переругался! С тем подрался, тому угрожал. Не работает, шляется по поселку, пьет, компании у них во дворе часто собираются. Соседи каждый раз обещают милицию вызвать, если что. А эти… учительницы здешние, все же странные. Не ругались, документы приняли без всяких обзываний, вроде того, что тупой. Он вспомнил последнее собрание в своей бывшей школе, когда его выставили перед всеми родителями и требовали, чтобы не дрался и не крал. Он сказал, да, не буду. А на следующий день ну такой карандаш красивый девочка в школу принесла, ну, чудо! И на парту положила. И ушла. Вот глупая! Разве можно так делать! Ну, он взял и к себе положил. А на следующий день отец этой девочки его ранец обыскивал и карандаш нашел. Конечно, к директору отвели. Та кричала-кричала, ну, а потом вызвали отца и отдали документы. Все, мол, идите, куда хотите. Вот и хорошо. Вот, взяли же его сюда и без всяких разговоров! И никто за ним не следит, не боится, что он что-то украдет. Здесь он украдкой посмотрел в сторону стола тетеньки, что ему голову намазывала. И снова удивился. Открытая сумка стояла на видном месте. Вот глупые люди! Что дети, что взрослые!