Челобитные Овдокима Бурунова

Фактически Уржум был военной частью за частоколом из дубовых бревен. Большую часть его населения составляли стрельцы – их было в 1625 году при воеводе Гавриле Хотунском две сотни, плюс два десятка конных служилых дворян, шестьдесят пять иноземных наемных солдат нового строя (литва и немцы), да к ним три толмача и семь десятков новокрещенов из местных. Еще воротники, кузнец, два попа (по количеству церквей) и один пономарь. Еще бражничество, мордобой, игра в карты и зернь, домогательства до поповен и прачек, марийки, что ни день приносящие в подолах незаконнорожденных стрельчат… Как со всем этим управлялся Гаврила Афанасьевич, даже с помощью стрелецкого головы и двух сотников – ума не приложу.

И все это воинство, всех приказных, всех подьячих, всех начальников канцелярий и всех письмоводителей нужно было содержать. Их и содержали жители посада и окрестные крестьяне, платившие стрелецкий налог на содержание войска, полоняничный налог на выкуп пленных, ямской на содержание почтовых станций и ямщиков, подворный, торговый, промысловый, на сенокосы… И это не все. Крепость в случае нужды ремонтируй, дома в городе строй, церкви строй, ратников в ополчение дай. И еще. По правилу, которое тогда действовало, население могло жаловаться на приказных только по истечении срока их службы, а во время оной… даже и не думай.

Использовался Уржум и как место ссылки. В 1627 году сюда сослали подьячего Посольского приказа Алексея Шахова за вымогательство. Сослали вместе с женой и детьми. Пришлось ему служить в Уржуме подьячим воеводской избы. Перевестись в другой город он мог не иначе как по государеву указу. Шахову еще и повезло, поскольку другой москвич – князь Федор Андреевич Шелешпанский просидел в тюрьме уржумского острога два года, после чего был отправлен с чадами и домочадцами на житье в Тобольск. Князь Федор денег не вымогал, но проходил по политической статье, и ему тоже повезло – мог и головы лишиться.

И все же мало-помалу Уржум превращался в обычный город. К концу семнадцатого века в поминальной книге «Синодик Уржумского Троицкого собора» можно найти двух садовников, одного иконника, торгового человека из Москвы, двух купцов гостиной сотни и даже одного из Шустовых. В те времена, однако, они владели соляными, а не коньячными промыслами. Начиная со второй половины семнадцатого века на западноевропейских картах появляется город Oursum. Правда, на этих картах он расположен на левом, а не на правом берегу Вятки, но это лучше, чем ничего.

«Жители его суть пахотные солдаты…»

Восемнадцатый век Уржум встретил тихим уездным городом Казанской провинции. Пограничным он быть перестал, поскольку граница от него отодвинулась. Тем не менее крепость еще стояла, но «шесть башен ветхи, згнили и обвалились, две стены згнили и обламались». На Спасских городовых воротах еще были установлены две тридцатипудовые медные пушки и одна на колесах, в арсенале еще хранились три затинные пищали, почти пятьсот железных ядер, тридцать с лишним пудов свинца, пять пудов фитилей и пороху пушечного двадцать пудов семнадцать гривенок с полугривенкою, но он «в стрелбу не годен, потому что сыр».

Что же касается населения, то марийцы, частью переселенные, частью переселившиеся сами, частью крещеные и ассимилированные, больших проблем для властей не создавали. Вернее, уже не могли создать. И вообще вокруг Уржума число марийских деревень изрядно уменьшилось. Бежали марийцы от непосильных податей, которыми обложил их царь Петр, от рекрутчины, в поисках лучших земель в Предуралье, в бассейн реки Белой. Надо сказать, что и русские крестьяне тоже были мастера навострить лыжи от налогов. В те времена вятские леса были настолько густыми, что беглые крестьяне, не желавшие бежать далеко, основывали новую деревню буквально в нескольких верстах от старой и не один год в ней жили, пока их случайно не обнаруживали. В 1716 году власти устроили перепись населения. И тут вдруг выяснилось, что за двенадцать лет, прошедших со времен прошлой переписи, в уезде опустело более четырехсот дворов и подались в бега восемьсот с лишним человек, главным образом марийцев. Вообще население уезда сократилось на две с половиной тысячи человек, при том что в 1716 году числилось всего десять с небольшим тысяч, включая и русских, и марийцев. Переписчик, какой-нибудь юркий, как таракан, подканцелярист, которого еще по старой памяти называли подьячим, в протертом на локтях кафтане и «с прилипнувшим где-то куриным пером» на спине, писал: «Бежали, померли, отданы в рекруты, сосланы на вечное поселение, на работу в Санкт-Петербург, в башкирский бунт побиты, на каторгу, постриглись, пропали без вести». Крестьян можно понять – уж лучше бежать, чем все остальное. Впрочем, времена изменились – теперь на работу в Санкт-Петербург из Уржума и уезда уезжают добровольно и с охотой.

Чтобы уж закончить с крепостью: по переписи 1747 года, в Уржуме, кроме ста шестидесяти душ купеческого сословия, полутора десятка иноземцев, семи десятков пахотных солдат, шести цеховых ремесленников, баб и детишек без счету еще числилось семь душ пушкарей и восемь воротников. Стало быть, в середине восемнадцатого века ворота еще открывались, и пушки, пусть и ржавые, пусть и с такими же ржавыми ядрами, все еще могли стрелять, если подсушить отсыревший порох, но уже к 1780-м годам крепость сгнила до основания, и от нее не осталось и следа. Остался только вал, который обозначен на плане того времени. План этот украшает собою один из залов краеведческого музея, и на нем, кроме зеленых квадратиков, обозначающих то ли три, то ли четыре с половиной жилых квартала, рек, а вернее, речек – Уржумки и Шинерки, кладбища, соляного амбара, винного склада, инвалидной слободы, двух деревянных мостиков через Уржумку, столбовых дорог на соседние города Малмыж и Нолинск, нет больше ничего. Не было даже Московской улицы, которая была в те времена почти во всяком уездном или вовсе заштатном городе, чтобы можно было все бросить, сесть в коляску и по ней укатить, поднимая тучи пыли, в Москву или, на худой конец, в Казань. Хотя… насчет дороги в Казань я, пожалуй, призагнул. Была в Уржуме Казанская улица, по которой можно было, выехав из города, доехать до самой Казани, много лет приходившейся Уржуму губернской столицей. В 1780 году от огромной Казанской губернии отделили Вятское наместничество, в состав которого среди прочих уездных городов вошел и Уржум. Уржумские мужики, обычно оценивавшие колеса проезжающих телег и экипажей на предмет того, доедут ли они до Казани или нет, еще долго не могли привыкнуть говорить Вятка вместо Казани.

Кстати, о проезжающих. В 1770 году проезжал через Уржум участник естественно-научной экспедиции академика Палласа капитан Николай Петрович Рычков. Не просто так проезжал, а с целью изучения и описания всего, что попадалось ему по пути: городов, рек, железоделательных, салотопенных и кирпичных заводов, рыбных и соляных промыслов, древностей, способов плетения лаптей и засолки огурцов, торговли, растений, сусликов, мышей, жужелиц и полезных ископаемых. Об Уржуме Николай Петрович записал в своем журнале буквально следующее: «В нем три каменные церкви, до 300 обывательских домов и несколько лавок, в которых продают разную крестьянскую рухлядь. Жители его суть пахотные солдаты, черносошные купцы и часть инвалидной команды, поселенной на полуденном конце города. Известно, что в городе Уржум находится воеводское правление».

Обычно уржумские краеведы в работах об Уржуме ограничиваются лишь этой цитатой из журнала Рычкова, а зря. Несколькими строчками ниже любознательный капитан пишет вот что: «Между делами в канцелярском архиве думал я найти какое нибудь известие о древности сего города; но на посланное от меня сообщение Уржумская воеводская канцелярия ответствовала, что в старинных делах не значится ни время, когда сей город построен, ниже какие народы прежде сего в сем месте обитали». Еще и двухсот лет не прошло, как уже все поросло таким густым быльем… По крайней мере, для Уржумской воеводской канцелярии. Впрочем, может, местные чиновники просто не хотели открывать архивы приезжему из столицы. Это он так говорит, что интересуют его дела давно минувших дней, полезные ископаемые и тычинки с пестиками, а как начнет копать…

И еще о Рычкове. Вернее, не о нем, а о расположенных в Уржумском уезде медеплавильных заводах, которые он осмотрел и подробно описал. За сорок лет до его визита два хлыновских купца, Александр Фирсович Прозоров и Вонифатий Иванович Дряхлов, послали в низовья Вятки хлыновского же посадского человека Тимофея Рукавишникова для рыбной ловли. Теперь уже и не узнать, наловил он им рыбы или нет, но приехал Тимофей к Александру Фирсовичу и Вонифатию Ивановичу с образцами медной руды, которую отыскал на берегах речки Шурминки. То ли у Рукавишникова было два образования – рыбное и медное, то ли он вообще любил искать руду в свободное от рыбной ловли время… Как бы там ни было, а хлыновские купцы решили от своего счастья не бегать – через год ими было получено от Берг-коллегии разрешение на постройку завода, а еще через год на Шурминке уже стояла плотина, были устроены водовод и колеса, вращавшие воздуходувные меха у печей и горнов, сложены две плавильные печи, прорублены в лесах дороги, и по ним крестьяне повезли на телегах к печам руду. Медь правительство скупало у купцов по принудительной цене – пять с половиной рублей за пуд. Из этого пуда выходило медных денег на целых шестнадцать рублей. В благодарность за разницу в десять рублей правительство разрешало владельцам частных заводов приписывать к ним государственных крестьян. Шурминский медеплавильный завод исключением не был – к нему приписали около трех сотен крепостных, да еще почти столько же было пришлых.