Провинциальная «контрреволюция». Белое движение и гражданская война на русском Севере

С установлением системы военного управления в 1915 г. положение, однако, не улучшилось. Строительные работы и разгрузка по-прежнему продвигались крайне медленно, а из-за скопления и неправильного хранения большого количества опасных грузов в октябре 1916 г. и январе 1917 г. на Бакарице и в Экономии прогремели два мощных взрыва, уничтоживших значительную часть военных складов. При взрыве и в последовавшем пожаре на Бакарице погибли более 600 человек, еще почти 1,5 тыс. были ранены. На Экономии лишь обеденный перерыв позволил избежать больших жертв, численность которых в итоге составила 70 погибших и 500 раненых. Однако огнем были уничтожены 14 тыс. тонн из 38 тыс. тонн складированных на Экономии грузов и три парохода[123 - ГАРФ. Ф. 102. Оп. 246. Д. 48. Ч. 4. Л. 46 об. (донесение начальника АГЖУ, 8 декабря 1916 г.); Оп. 247. Д. 20. Ч. 4. Л. 18 об. (донесение жандармского полковника Заварзина, 5 февраля 1917 г.).]. Специально созданная комиссия полагала, что причиной происшествия на Бакарице могла стать диверсия. На Экономии, напротив, военные эксперты пришли к однозначному выводу, что причиной взрыва стало неправильное хранение и транспортировка взрывчатых веществ. Однако в поисках виновных архангельские жандармы и военные чиновники были склонны списывать все случившееся на происки «внутреннего немца». Была начата серия расследований против портовых служащих и морских офицеров с немецкими фамилиями. И даже новому главначу вице-адмиралу Корвину жандармы припомнили его прежнюю фамилию Кербер[124 - ГАРФ. Ф. 102. Оп. 247. Д. 20. Ч. 4. Л. 9 (повторная нумерация) (телеграмма генерала Соловьева, 16 января 1917 г.); Л. 18 об. – 20 (донесение полковника Заварзина, 5 февраля 1917 г.); Л. 9, 12–15 об. (донесения начальника АГЖУ Кормилина, 23 января – 10 февраля 1917 г.). См. также: Оп. 247. Д. 20. Ч. 4. Л. 16, Оп. 246. Д. 48. Ч. 4. Л. 15, 47 об., 48, 61–75 об. (переписка между АГЖУ, Департаментом полиции, Генеральным штабом и военными следователями в Архангельске, октябрь 1916 г. – февраль 1917 г.); Ф. 5867. Оп. 1. Д. 1. Л. 59 (воспоминания Бидо, апрель 1925 г.).]. На инженеров с нерусскими фамилиями возлагалась и вина за задержки в постройке железной дороги. А по Архангельску ходили упорные слухи, что в городе имеется беспроволочный телеграф, по которому засевшие в городе шпионы передают информацию в Германию[125 - ГАРФ. Ф. 102. Оп. 246. Д. 48. Ч. 4. Л. 3 об., 4 об. (донесение начальника АГЖУ Фагоринского, 7 января 1916 г.); ГААО. Ф. 1. Оп. 4. Т. 5. Д. 1381. Л. 34–34 об. (анонимный донос на имя архангельского губернатора, 21 июля 1915 г.).].

Несмотря на шпиономанию, которая разрасталась в губернии не без содействия жандармского начальства и части военного командования, в целом на Севере сохранялось довольно толерантное отношение к иностранцам. В частности, здесь удалось избежать немецких погромов, прокатившихся по Москве и другим городам России. Когда в июне 1915 г. в Архангельске появились слухи о готовящемся погроме немецких магазинов, контор и жителей с немецкими фамилиями, быстрые аресты предполагаемых зачинщиков, публичные обращения со стороны губернатора и прессы позволили предотвратить какие-либо происшествия. В конце концов так и осталось неясным, не было ли замешано в подготовке погрома местное жандармское отделение. В любом случае слухи упорно обозначали газетчика Сергеева, публиковавшего статьи о враждебной деятельности немецких фирм и подозревавшегося в подстрекательстве к погрому, как тайного жандармского агента[126 - ГАРФ. Ф. 102. Оп. 245. Д. 247. Л. 33 (донесение архангельского губернатора Бибикова, 17 мая 1915 г.); Л. 31–32 об. (донесение губернатора министру внутренних дел В.Ф. Джунковскому, 25 июня 1915 г.); Л. 34 (листовка-обращение губернатора к населению, 6 июня 1915 г.); Архангельск. 1915. 6 июня; Северное утро. 1915. 7 июня. О немецких погромах в России в годы мировой войны см.: Lohr E. Nationalizing the Russian Empire. Ch. 2.].

Взрывы как никогда ранее приблизили войну к жизни архангельских горожан. Открывшиеся в городе в годы войны госпитали для раненых, один из которых разместился в доме самого гражданского губернатора С.Д. Бибикова, были переполнены обгоревшими людьми. Тем временем война уже с 1915–1916 гг. начинала также все острее сказываться на жизни простого населения уездных городов и сел губернии, проявляясь в виде новых наборов в армию и продовольственных трудностей.

Архангельская губерния не знала значительных беспорядков среди призывников. Наборы новобранцев, запасных и ополченцев в действующую армию в течение всей войны проходили успешно. Уездные исправники в своих донесениях отмечали, что первоначальное обнародование царского манифеста в июле 1914 г. было встречено если не с «большим патриотическим подъемом», то по крайней мере «спокойно и с сознанием важности переживаемого момента»[127 - ГААО. Ф. 1. Оп. 4. Т. 5. Д. 1336. Л. 31 (донесение шенкурского исправника Высоцкого, 22 июля 1914 г.); Л. 300–302 (донесение чиновника по крестьянским делам 1-го участка Александровского уезда В.А. Михина, 2 августа 1914 г.); Д. 1345. Л. 92 (донесение архангельского исправника, 10 августа 1914 г.); Л. 83 (донесение кемского исправника, 3 августа 1914 г.); Л. 5 (донесение пинежского исправника, 4 февраля 1915 г.).]. В уездах, в опережение мобилизации, начался приток в армию добровольцев. По городам и селам призывников провожали с торжественными молебнами о даровании победы над врагом. В годы войны в связи с введением сухого закона не было даже обычного во время призывов массового пьянства. И лишь в аптекарских магазинах и лавках стал усиленно раскупаться одеколон. Употреблялся он, по убеждению исправников, отнюдь не для парфюмерных целей[128 - ГААО. Ф. 1. Оп. 4. Т. 5. Д. 1375. Л. 28 (донесение пинежского исправника, 3 апреля 1915 г.); Д. 1336. Л. 268–268 об. Д. 1345. Л. 84 (донесения шенкурского исправника, 28 июля и 3 августа 1914 г.).].

Видимо, немалое содействие спокойному ходу мобилизации оказало пособие от казны, выдававшееся семьям призывников. В частности, из Мезенского уезда сообщали, что призыв запасных и ратников, пришедшийся на горячее время сенокоса, вызвал у населения некоторую подавленность. Но после разъяснений, что правительство берет на себя заботу о материальном обеспечении семейств, «все население видимо облегченно вздохнуло, успокоилось и одновременно с этим стало разрастаться патриотическое настроение»[129 - ГААО. Ф. 1. Оп. 4. Т. 5. Д. 1345. Л. 95–95 об., 98 (донесения мезенского исправника, 4 и 11 августа 1914 г.); Л. 82 (донесение пинежского исправника, 4 августа 1914 г.).]. В общей сложности в армию из губернии было призвано 10,8 % от всех жителей, или 45,9 % всего трудоспособного мужского населения, что было немного ниже среднего показателя по стране[130 - Головин Н.Н. Военные усилия России в мировой войне. Париж, 1939. Т. 1. С. 120 (см. также переиздания: М., 2001, и М., 2006). В среднем в России мобилизовано было 11,2 % населения, или 47,4 % всех трудоспособных мужчин.]. Несмотря на большие масштабы мобилизации, вплоть до конца 1916 г. жандармские донесения сообщали, что призывы проходили спокойно и уклонения от них были единичны[131 - ГАРФ. Ф. 102. Оп. 245. Д. 167. Ч. 4. Л. 19 (доклад начальника АГЖУ А. Кормилева директору Департамента полиции, 17 октября 1916 г.).].

Мобилизация мужчин оказала заметное, хотя и не однозначное влияние на крестьянское хозяйство. Вследствие призыва около трети крестьянских хозяйств остались без работника-мужчины. Однако казенное пособие в значительной степени покрывало утраченные доходы. Видимо, война острее сказалась на положении тех семей, которые сохранили наличных работников, так как она подкосила промыслы, служившие основой крестьянского бюджета. Первыми пострадали морские промыслы. Появление кораблей и подводных лодок противника у мурманского побережья уже в первый год войны вызвало преждевременное завершение промыслового сезона. В 1915 г. на Мурман съехалось на треть меньше рыбаков, а в 1916 г. – лишь половина довоенного числа. Но даже выловленную рыбу было сложно продать на осенней Маргаритинской ярмарке, так как из-за расстройства транспорта торговцы из других губерний на ярмарку почти не приезжали. Опасности морского судоходства во время войны, а также мобилизация частных судов для военных нужд привели к сокращению и поморской торговли[132 - ГАРФ. Ф. 5867. Оп. 1. Д. 3. Л. 14–15 (воспоминания Е.Д. Могучего).].

Не менее остро сказалась война на лесных промыслах. Уже в августе 1914 г. в связи с неясной торговой обстановкой приостановил работу лесопильный завод в селе Ковда, принадлежавший шведскому подданному Арету Бергену. Тогда же остановили работу заводы товарищества «Петр Беляев и наследники». Все рабочие получили расчет. Оставшиеся открытыми лесозаводы испытывали трудности со сбытом продукции из-за перерывов морского сообщения и постепенно сокращали производство[133 - ГААО. Ф. 1. Оп. 4. Т. 5. Д. 1336. Л. 314 (рапорт емецкого исправника Голенищева, 8 августа 1914 г.); Д. 1345. Л. 104 (рапорт кемского исправника, 14 августа 1914 г.). К 1917 г. из 44 лесопильных заводов губернии работало только 30, см.: Аксенов А.Н. Установление Советской власти в Архангельской губернии. Архангельск, 1956. С. 9.]. Свертывание деятельности лесопилок тут же повлияло на сокращение заказов для поредевших в связи с мобилизацией крестьянских артелей, занимавшихся рубкой и сплавом леса. В результате общие лесозаготовки в северном регионе сократились к 1917 г. в среднем наполовину или даже на три четверти по сравнению с мирным временем[134 - Никулина Т.В. Лесоэкспорт на Севере России в годы империалистической войны. С. 128–130. В годы войны в три раза (с 84,7 % до 29,5 %) упала численность крестьянских хозяйств губернии, занимавшихся промыслами: История северного крестьянства. Т. 2. С. 241.]. Также практически прекратился отход на работы в столичные города.

Трудное хозяйственное положение губернии еще более усложнил разразившийся продовольственный кризис. Война в полной мере обнажила зависимость губернии от привозного продовольствия, что проявилось уже в первую военную зиму. Железная дорога, забитая военными грузами, перестала справляться с перевозками. Транспорт находился под военным управлением, поэтому гражданские грузы часто перевозились в последнюю очередь. Это, естественно, приводило к длительным задержкам в хлебных перевозках. Предвидя обострение кризиса, архангельские торговцы начали придерживать хлеб в ожидании повышения цен. Уже в начале 1915 г. губернатору стали поступать отчаянные крестьянские письма: «Едешь за 30 а то 50 верст, а муки купить негде. Никто не продаст… Мы крестьяне хоть с голоду помирай»[135 - ГААО. Ф. 1. Оп. 4. Т. 5. Д. 1343. Л. 382–382 об. (письмо крестьянина (без подписи) архангельскому губернатору, 9 февраля 1915 г.).]. А к осени 1915 г. положение стало настолько серьезным, что глава губернского жандармского управления доносил в центр, что «сильное вздорожание всех предметов первой необходимости… вызвало уже массу всяких толков и нареканий на торговцев и грозит вылиться в форму массового недовольства, так как с каждым днем положение обостряется»[136 - ГАРФ. Ф. 102. Оп. 245. Д. 167. Ч. 4. Л. 3 об. – 4 (доклад начальника АГЖУ Фагоринского товарищу министра внутренних дел, 30 октября 1915 г.).].

Для урегулирования продовольственной проблемы под председательством губернатора был создан специальный комитет, пытавшийся сдержать рост цен и наладить подвоз продовольствия[137 - ГАРФ. Ф. 102. Оп. 245. Д. 167. Ч. 4. Л. 11 (доклад начальника АГЖУ Фагоринского товарищу министра внутренних дел, 24 декабря 1915 г.).]. Другим ответом на надвигавшийся хлебный кризис стало массовое создание потребительских кооперативов, которые после 1914 г. росли буквально как грибы. К концу войны их число достигло 800, а количество членов – 127 тыс., что вместе с членами семей охватывало почти все население губернии[138 - Kotsonis Y. Arkhangel’sk, 1918: Regionalism and Populism in the Russian Civil War // Russian Review. 1992. Vol. 51. № 4. P. 531. См. также: Воронин А.В. Советская власть и кооперация (Кооперативная политика советской власти: центр и местные власти Европейского Севера в 1917 – начале 30-х гг.). Петрозаводск, 1997. С. 22.]. Однако даже потребкооперация не могла оказать влияния на урегулирование цен, так как в губернии не имелось крупных запасов товаров. Не привела она и к заметному росту поставок по причине перегруженности железнодорожного транспорта. Попытки пересылать товары не по железной дороге, а по гужевой почте в посылках привели к тому, что количество перевозимой почты моментально увеличилось в несколько раз и к весне 1916 г. даже регулярное почтовое сообщение внутри губернии оказалось под угрозой остановки[139 - ГАРФ. Ф. 102. Оп. 245. Д. 167. Ч. 4. Л. 3 об. – 4; 16–16 об. (доклады начальника АГЖУ Фагоринского товарищу министра внутренних дел, 30 октября 1915 г., и директору Департамента полиции, 22 марта 1916 г.).].

Трудности со снабжением населения продовольствием только усилил наплыв беженцев, сосланных на Север иностранных граждан и приезжих рабочих. В Шенкурском, Пинежском и Печорском уездах были размещены почти 800 интернированных подданных враждебных государств, высланных большей частью из прифронтовых территорий и из Петрограда[140 - См. переписку пинежского исправника и архангельского губернатора, февраль – март 1915 г.: ГААО. Ф. 1. Оп. 4. Т. 5. Д. 1375. Л. 5, 17. См. также: Поморская энциклопедия. Т. 1. С. 260.]. Помимо этого, к началу 1916 г. в губернию переселились более двух тысяч беженцев из западных губерний, прежде всего из Прибалтики. Три четверти из их числа должны были разместиться в Архангельске, так как уездные власти наотрез отказывались принимать у себя беженцев из-за трудностей с пропитанием и отсутствия работы[141 - ГААО. Ф. 1. Оп. 4. Т. 5. Д. 1478. Л. 102 (сведения о распределении беженцев в Архангельской губернии на 1 января 1916 г.); Л. 90, 91, 93, 192 (донесения и анкетные листы о положении беженцев в уездах, март 1916 г.); Л. 288–288 об., 291 (протоколы Онежского и Мезенского уездных совещаний по устройству беженцев, 18 мая и 21 апреля 1916 г.). По данным Т.И. Трошиной, всего за годы войны в губернии было размещено свыше 6 тыс. беженцев: Трошина Т.И. Архангельск в годы Первой мировой войны. С. 164–165. В целом в России с традиционных мест проживания было поднято 17,5 млн. человек, или 12 % населения, в число которых входили мобилизованные, военнопленные и беженцы. См.: Gatrell P. Russia’s First World War: A Social and Economic History. Harlow, 2005. Р. 222; Idem. A Whole Empire Walking: Refugees in Russia during World War I. Bloomington, 1999.]. Самая трудная ситуация сложилась на Мурмане, где скопились многочисленные строительные рабочие, грузчики и железнодорожники и где уже к февралю 1916 г. стоимость жизни возросла «до ужасающих размеров». По заверению жандармского начальства, «если бы не запасы ржаной муки в казенных складах, то местное население давно бы бедствовало»[142 - ГАРФ. Ф. 102. Оп. 245. Д. 167. Ч. 4. Л. 13 об. (доклад начальника АГЖУ Фагоринского товарищу министра внутренних дел, 13 февраля 1916 г.).]. Панику подстегивали слухи, что, например, в Онежском и Кемском уездах уже начался голод, что муки нет, а что вновь привозимая мука будет продаваться по заоблачным ценам – 15 или 16 рублей за мешок. Трудности со снабжением касались не только продовольствия. Показателем общего кризиса снабжения могло служить то, что в этой богатой лесом губернии в городах было почти не достать дров[143 - Там же. Л. 3 об. – 4 (доклад начальника АГЖУ Фагоринского товарищу министра внутренних дел, 30 октября 1915 г.). В Онеге цена на еловые дрова доходила до невероятной суммы в 80 руб. за кубическую сажень (1 кубическая сажень – 9,7 кубометра). См.: ГААО. Ф. 1. Оп. 4. Т. 5. Д. 1494. Л. 4 (донесение онежского исправника, 6 февраля 1916 г.).].

Недовольство трудным продовольственным положением усиливали тревожные письма, приходившие архангельским обывателям от родственников из действующей армии. Например, Анисим Курицын, призванный из Онеги в лейб-гвардии Литовский полк, писал семье из Красного Села: «Всем надоела как горькая редька эта война или бойня, вернее всего бойня, а не война. Мозг наш не переваривает для чего, почему и за что мы должны выносить все тягости и лишения, подставляя свою грудь под пули и снаряды и вся тягость войны ложится только на нас, а состоятельный класс да миллионеры только набивают себе карманы да брюки, а тут наши отцы, братья, сестры и дети с голоду мрут»[144 - ГАРФ. Ф. 102. Оп. 246. Д. 165. Ч. 4. Л. 2, 5–5 об. (копия писем А. Курицына в Онегу Л.Я. Курицыну, 15 июля 1916 г., и В.М. Козобину, 24 июля 1916 г.).].

Широкая мобилизация и продовольственные трудности тем не менее вплоть до весны 1917 г. не вызвали в Архангельской губернии ни массовых беспорядков, наблюдавшихся в других частях страны, ни открытых протестов против войны[145 - Об антивоенных беспорядках в стране см.: Анфимов А.М. Российская деревня в годы первой мировой войны (1914–1917 г.). М., 1962. С. 347–348 и др.; История первой мировой войны, 1914–1918 / Ред. И.И. Ростунов. М., 1975. Т. 1. С. 228.]. Единственным случаем выступления крестьян была ставшая уже почти традиционной самовольная порубка удельного леса в трех деревнях Шенкурского уезда в 1915 г.[146 - Крестьянское движение в России в годы первой мировой войны, 1914–1917 гг.: Сборник документов / Ред. А.М. Анфимов. М., 1965. С. 492, 513.] В годы войны в крае не было и рабочих забастовок, да и в целом рабочее движение в этот период ничем себя не проявляло. Несмотря на приток в губернию портовых рабочих и строителей, а также на то, что в лице латышских беженцев в губернии появилось значительное число рабочих социал-демократов, жандармские сводки постоянно отмечали отсутствие революционных организаций и политической пропаганды среди рабочих. По сведениям жандармов, лишь немногочисленная местная городская интеллигенция была склонна «к порицанию существующего государственного строя, к кадетству»[147 - ГАРФ. Ф. 102. Оп. 245. Д. 5. Ч. 4. Б. Л. 6 (записка № 3 начальника АГЖУ, 14 августа 1915 г.); Л. 12 (донесение начальника АГЖУ, 4 сентября 1915 г.); Д. 167. Ч. 4. Л. 4 об. – 8 (донесение начальника АГЖУ, 30 октября 1915 г.).].

В целом же, как заключал в одном из донесений жандармский полковник Е. Фагоринский, губерния «остается во многих отношениях отсталой, темной, исключительно крестьянской, но вместе с тем и чисто русской, крепкой народным духом и преданностью Царю и родине»[148 - Там же. Л. 7–8 (доклад начальника АГЖУ Фагоринского в Министерство внутренних дел, 30 октября 1915 г.).]. Судя по жандармским сводкам, вплоть до конца 1916 г. население продолжало живо интересоваться войной и не проявляло склонности к революционным волнениям[149 - Там же. Л. 2 об. – 3 об., 10 об., 14, 17 (доклады начальника АГЖУ Фагоринского, 30 октября и 24 декабря 1915 г., 13 февраля и 22 марта 1916 г.); Л. 19 (доклад начальника АГЖУ А. Кормилева, 17 октября 1916 г.). См. также донесения уездных исправников за 1916 г.: ГААО. Ф. 1. Оп. 4. Т. 5. Д. 1494.]. События последующих месяцев со всей очевидностью показали ошибочность этих оценок.

Первая мировая война на Севере не спровоцировала революционный кризис. Но сценарий революции в Архангельской губернии, стремительно развивавшейся после крушения монархии, в основных чертах сложился в годы Первой мировой войны. Не рабочие или крестьяне губернии, но прибывшие во время войны военные гарнизоны и морские команды, наряду с приезжими строительными рабочими, стали главным двигателем революции, обеспечив поддержку более радикальным политическим силам. Обострившийся в период мировой войны продовольственный кризис поставил хлебный вопрос во главу угла и во многом обусловил отношение обычного населения губернии к сменявшим друг друга политическим режимам. В частности, надежды на улучшение хлебного снабжения первоначально способствовали популярности антибольшевистских сил, рассчитывавших наладить подвоз в губернию хлеба от союзников по Антанте. Военные склады, выросшие в Архангельске и Романове-на-Мурмане, переименованном в Мурманск в 1917 г., стали главной заботой союзников, когда большевистское правительство заключило мир с Германией. Стремление не допустить их передачу немцам стало одним из главных мотивов интервенции Антанты на Севере России.

Таким образом, война расставила основные фигуры на поле будущей революции в Архангельской губернии. Привести их в движение должна была лаконичная телеграмма из Петрограда, сообщавшая о крушении царского режима.

Глава 2

РЕВОЛЮЦИИ 1917 г. НА СЕВЕРЕ И РОЖДЕНИЕ АНТИБОЛЬШЕВИСТСКОГО ДВИЖЕНИЯ

Весна 1917 г. в Архангельске выдалась на редкость ранней и теплой. После первых морозных мартовских дней неожиданно наступила оттепель. Уже 7 марта на лед Северной Двины выступила вода, затруднив сообщение с Соломбалой и железнодорожной станцией на другой стороне реки[150 - Попов Г.П. Старый Архангельск. Архангельск, 2003. С. 432.]. А вскоре, раньше положенного срока, отяжелевший от воды лед двинулся вниз по течению Двины. Вместе со льдом рушились остатки прежнего режима в губернии.

Революция в Архангельске, как и вообще в российской провинции, мало соответствовала столичному образцу. На Севере не было привычных примеров двоевластия, партийного противоборства и роста массовой поддержки большевиков. Напротив, все выборные органы и политические партии сообща пытались противодействовать углублявшемуся экономическому и политическому кризису. А большевики на протяжении 1917 г. занимали маргинальное положение в местной политике. Если ход революции на Севере не подчинялся революционным законам Петрограда, то архангельская «контрреволюция» также имела собственное лицо. В Архангельской губернии антибольшевистское движение являлось во многих отношениях прямым продолжением локальной революции, а не «контрреволюцией», принесенной исключительно извне белыми офицерами и отрядами Антанты. Региональные лидеры, вышедшие на политическиую арену в первые месяцы революции, местные органы власти и организации, оформившиеся в 1917 г., продолжали играть существенную роль в годы Гражданской войны и во многом повлияли на антибольшевистское движение на Севере. Чтобы понять особенности Белого движения в крае, необходимо проследить основные линии, по которым разворачивалась революция в Архангельской губернии с февраля 1917 г. и до прихода противников большевиков к власти в Архангельске в августе 1918 г. Этому периоду и посвящена настоящая глава.