Замечательное шестидесятилетие. Ко дню рождения Андрея Немзера. Том 1

Легенда о Фаусте 1978 – Легенда о докторе Фаусте / Изд. подгот. В. М. Жирмунский. 2-е изд., испр. М., 1978 (Литературные памятники).

ПД – Рукописный отдел ИРЛИ РАН (Пушкинский Дом). Ф. 244. Оп. 1.

Потапова 1996 – Потапова Г. Е. Литературный образец и «литературный быт» в «Разговоре книгопродавца с поэтом» А. С. Пушкина // Концепция и смысл: Сб. ст. в честь 60-летия В. М. Марковича. СПб., 1996. С. 48—64.

Проскурин, Охотин 2007 – Проскурин О. А., Охотин Н. Г. [Комментарии к «Бахчисарайскому фонтану»] // Пушкин. Сочинения. Комментированное изд. / Под общ. ред. Д. М. Бетеа. Вып. 1: Поэмы и повести. Ч. 1. М., 2007. С. 251—363 (2-я паг.).

Путеводитель 1931 – Путеводитель по Пушкину. М.; Л., 1931.

Пушкин 1900—1929 – Пушкин А. С. Сочинения. Издание Императорской Академии Наук. СПб.; Л., 1900—1929.

Пушкин 1903—1905 – Пушкин А. С. Сочинения / Под ред. П. А. Ефремова. Т. 1—8. СПб., 1903—1905.

Пушкин 1935 – Пушкин А. С. Полное собрание сочинений. Т. 7: Драматические произведения / Ред. Д. П. Якубович. Л., 1935.

Пушкин 1937—1959 – Пушкин А. С. Полное собрание сочинений, 1837—1937: В 17 т. М.; Л., 1937—1959.

Пушкин 1969 – Пушкин А. С. Собрание сочинений: В 6 т. М.: Правда, 1969.

Пушкин 1999 – Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: В 20 т. СПб., 1999—… 1999. Т. 1; 2004. Т. 2. Кн. 1; 2009. Т. 7; 2015. Т. 2. Кн. 2 (издание продолжается).

Пушкин в критике 1996 – Пушкин в прижизненной критике, 1820—1827 / Под общ. ред. В. Э. Вацуро, С. А. Фомичева; dступ. ст. Г. Е. Потаповой. СПб., 1996.

Рак 2004 – Рак В. Д. Саади // Пушкин и мировая литература. Материалы к «Пушкинской энциклопедии». СПб., 2004. С. 298—300 (Пушкин. Исследования и материалы. Т. 18—19).

Рак (в печати) – Рак В. Д. « <Наброски к замыслу о Фаусте>» // Пушкинская энциклопедия. Вып. 3 (в печати).

Фомичев 1983 – Фомичев С. А. Незавершенные произведения Пушкина как издательская проблема // Незавершенные произведения А. С. Пушкина: Материалы науч. конф. М., 1993. С. 91—103.

Фомичев 1983 – Фомичев С. А. Рабочая тетрадь ПД №835 (из текстологических наблюдений) // Пушкин. Исследования и материалы. Т. 11. Л., 1983. С. 27—65.

Baldensperger 1904 – Baldensperger F. Goethe en France: еtude de littеrature comparеe. Paris, 1904.

Baldensperger 1920 — Baldensperger F. Goethe en France. 2me еd., revue. Paris, 1920.

Biblioth?que Universelle 1776 – Bibliotheque Universelle des Romans, ouvrage pеriodique… Paris, 1776. Т. VIII (Novembre – Decembre).

Goethe Cuvres 1821—1825 – Oeuvres dramatiques de J. W. Goethe traduites de l’Allemand [par P. A. Stapfer fils, Savagnac et Marguerе], prеcеdеes d’une notice biographique et littеraire sur Goethe. Paris, 1821—1825. 1821. Т. 3; 1822. Т. 2; 1823. T. 4; 1825 [1826]. T. 1.

Goethe. Faust 1823 – Goethe J. W. Faust / Trad. par L.-C. de Saint-Aulaire // Chefs-d’Cuvre des thе?tres еtrangers. Paris, 1823. Livraison 25. T. 1.

Keil 1987 – Keil R.-D. Faust und Onegin // Zeitschrift f?r Kulturaustausch. 1987. Jg. 37. H. 1. S. 55—59.

Klinger 1789 – Klinger F. M. Les aventures du docteur Faust et sa Descente aux Enfers / Trad. de l’Allemand. Amsterdam, 1798.

Stapfer 1825 – [Stapfer A.] Notice sur la vie et les ouvrages de Goethe // Oeuvres dramatiques de J. W. Goethe. Paris, 1825. T. 1. P. 1—184.

Мария Боровикова

Тартуский университет, Эстония

Встречи Марины Цветаевой и Вячеслава Иванова

Марина Цветаева заявляла, что с Вячеславом Ивановым у нее была «всего одна беседа за жизнь», и решительно открещивалась от попыток увидеть в ее стихах следы влияния ивановской поэзии[20 - См. письмо М. Цветаевой к Ю. Иваску от 4 апреля 1933 г. [Цветаева VII: 381).]. По крайней мере первое из этих утверждений – явное преувеличение: только в записях самой Цветаевой мы находим описание трех ее встреч с В. И. Ивановым. Первая произошла в 1915 г.[21 - Этот эпизод описан Цветаевой в эссе «Пленный дух» как произошедший в 1910 г. Разоблачению этой мистификации посвящено отдельное исследование: [Войтехович].] и запомнилась всем участникам дерзостью молодой поэтессы, отчитавшей метра в ответ на его критику[22 - Описание этого эпизода есть, в том числе, в письмах Е.О.Кириенко-Волошиной (см., напр.: [Кудрова], [Обатнин]), см. также об этом в прозе самой Цветаевой: [Цветаева IV: 231].]. Две других относятся к весне 1920 года: подробные записи о них появились в записных книжках Цветаевой с промежутком в несколько дней – 14 и 19 мая. Повод для первой – юбилей К. Бальмонта, на котором Вяч. Иванов[23 - Этот отрывок из записной книжки впоследствии будет опубликован Цветаевой отдельно – в качестве приношения к следующему юбилею Бальмонта, в 1925 году: [Своими путями].] выступил с приветственной речью, для второй – неожиданный[24 - Рискнем высказать предположение, что этот визит был вызван дошедшей до В. И. Иванова вестью о трагической гибели младшей дочери Цветаевой (она умерла всего за три месяца до его визита – 15 февраля 1920 года) и, возможно, желанием оказать живущей в одиночестве Цветаевой какую-либо поддержку. На это указывают его настойчивые расспросы об устройстве цветаевского быта и о ее старшей дочери и даже прямо высказанное беспокойство о ней («Аля, я за нее очень боюсь» [Записные книжки: 168].] визит Иванова – признанного метра – к Цветаевой в Борисоглебской переулок. Это удивительное событие, поразившее хозяйку «до задыхания» [Записные книжки: 166] и подробно описанное в записной книжке, не имело каких-либо видимых результатов: разговоры Иванова о возможной литературной работе, способной принести Цветаевой заработок, наткнулись на показную цветаевскую беззаботность и не превратились в реальные планы, а сама встреча не переросла ни в дружеские, ни в творческие отношения между поэтами. Однако одно важное продолжение она все-таки имела: после визита, опечаленная известием о решении Иванова уехать за границу, Цветаева пишет ему два письма, необычность которых заметна даже на фоне стилистически очень разнородных и в целом ориентированных на эксперимент записных книжек Цветаевой[25 - Недаром на вопрос Иванова «А Вы пишете прозу?» – она отвечает «Да, записные книжки» [Записные книжки: 169].]. Отдельные части этих писем представляют собой квинтэссенцию и ивановских идей, и ивановской лексики:

«С Вами мне хочется вглубь, in die Nacht hinein, вглубь Ночи, вглубь Вас. Это самое точное определение. – Перпендикуляр, опущенный в бесконечность. Отсюда такое задыхание. Я знаю, что чем глубже – тем лучше, чем темнее – тем светлее, через Ночь – в День, я знаю, что ничего бы не испугалась, пошла Бы с Вами и за Вами – в слепую.

[Примечательно, что сразу вслед за этим пассажем – в скобках, как ремарка или реплика в сторону – следует своего рода извинение за излишнюю прямолинейность этого опыта по присвоению чужого языка – М.Б]:

(Заметили ли Вы, что нам всегда! всегда! всю жизнь! – приходится выслушивать одно и то же! – теми же словами! – от самых разных встречных и спутников! – И как это слушаешь, чуть улыбаясь, даже слово наперед зная!)» [Там же: 180]. Повторение чужих слов вызывает смущение, которое прорывается уже собственным цветаевским эмфатическим синтаксисом (заметим, что в первом процитированном нами фрагменте не встречается ни одного восклицательного знака).

Однако эти письма – не только опыт усвоения чужого для Цветаевой языка, но и жанрово-стилистический эксперимент: часть посланий представляет собой развернутое объяснение в любви к Иванову – первый опыт хорошо известных по более позднему цветаевскому эпистолярию любовно-восторженных писем:

«Вы для меня такое счастье и такое горе – Ваш отъезд! <…> Вы же не можете не понимать, что мне нужны только Вы! <…> я знаю, что ничего бы не испугалась, пошла Бы с Вами и за Вами – в слепую. <…> Но Вы уедете! уедете! уедете! <…> Шлю Вам привет – кладу Вам – по собачьи – голову в колени. – Не сердитесь! Я не буду Вам надоедать, я Вас слишком люблю» [Там же] и т. д. Заметим, что эта приподнятая эмоциональность явно надумана (при всей лестности для Цветаевой внимания со стороны метра и даже возможной очарованности его личностью и интеллектом, вряд ли речь здесь может идти о серьезном романтическом чувстве): это целиком сконструированная коллизия, мотивация для стилистического эксперимента.

При этом восторженная эмоциональность любовных высказываний в это время уже не является чем-то принципиально новым для стиля Цветаевой – элементы такой речи инкорпорированы во фрагменты дневниковых записей, но они имеют принципиально другую жанровую установку – это разрозненные реплики в постоянно возобновляющемся внутреннем диалоге с воображаемым собеседником (стиль ее записных книжек, сформировавшийся под непосредственным влиянием прозы В. В. Розанова[26 - См. об этом, напр.: «Палитра русской прозы существенно разнообразилась. „Уединенное“ и „Опавшие листья“ В. Розанова с их бессюжетной фрагментарностью стали едва ли не самым впечатляющим литературным явлением рубежа 1900—1910-х годов. Фрагментарная композиция подчеркивала лирическую природу текста, а темой его было именно авторское „я“. <…> При ясно выразившейся с первых шагов в литературе приверженности Цветаевой к „дневниковой“ модели в лирике, неудивительно, что и ее проза имела ту же родословную» [Шевеленко: 204].]), оставаясь внутри дневниковой лирической прозы, однако в посланиях Иванову происходит экспансия этого стиля в эпистолярий. При этом образец писем такого рода был давно и хорошо известен Цветаевой: это «Переписка Гете с ребенком» Беттины фон Арним[27 - То, что «Переписка Гете с ребенком» послужила моделью для цветаевских «эпистолярных романов», отмечал К. М. Азадовский [Азадовский], полагая, однако, что актуализация интереса Цветаевой к фигуре Беттины связана с ее увлечением Р.М.Рильке (более поздним по времени, чем рассматриваемый нами ивановский эпизод).], с которой она неоднократно сравнивает себя в записных книжках этого периода. Возникновение в поле ее творческого зрения Вячеслава Иванова могло сыграть роль своеобразного катализатора. И дело не только в том, что «гетеанство» Вяч. Иванова было широко известно, но также в том, что Ивановым однажды уже была исполнена роль «Гете» при Беттине – Майе Кювилье, которая выстраивает свою переписку с Ивановым по литературной модели, о чем Цветаевой было хорошо известно[28 - Подробно об этом см.: [Обатнин].].

Кажется крайне показательным, что в первом письме Иванову появляется и написанное по-немецки слово «Kind» – часть выражения «Das fremde Kind», «чудесное дитя» (Цветаева имеет в виду название и персонажа сазки Гофмана). Несмотря на то, что в письме эпитет обращен к Бальмонту, он, конечно, проецируется и на автора послания – это понятие является важнейшей частью ее автомифа нач. 1920-х гг., что осознавала и Цветаева, и ее корреспонденты.

Образ Беттины также усматривается и в цикле из трех стихотворений, посвященном Вяч. Иванову и написанном в апреле того же года. Цикл в целом развивает тему отношений учителя-старца и его молодой ученицы, сложно проецируемых на ряд библейских сюжетов. Однако поза лирической героини в третьем стихотворении цикла: «На малиновой скамеечке у подножья твоего» (вместе с темой детскости, ср.: «Не любовницей – любимицей») отсылает к эпизоду из биографии Беттины Брентано, описанному А. К. Герцык в ее статье «История одной дружбы» [Герцык] – одном из ключевых текстов для восприятия образа Беттины фон Арним кругом Цветаевой[29 - См. об этом: [Азадовский].] (Беттина ищет утешения на скамеечке у ног матери Гете). Впоследствии Цветаева расширила этот образ, и выражение «Беттина на скамеечке» стало универсальной формулой возвышающей любви[30 - См., напр., ее эссе «Живое о живом» [Цветаева IV: 185].].

Обращает на себя внимание обилие совпадений между текстом этого стихотворения и одним из писем к Иванову:

Эти совпадения важны не как пример автоцитирования – для этого они слишком общие, но как показатель того, что чувства привязанности и любви в обоих разножанровых текстах выражаются в одной и той же форме. При этом особого внимания заслуживает то, что цикл написан на месяц раньше, чем произошла описываемая в записных книжках встреча между поэтами. Это свидетельствует о том, что не цикл написан по материалам дневниковой прозы, а наоборот: для своего экспериментального письма Цветаева заимствует заранее готовый, сформированный лирический сюжет и его эмоциональное наполнение.

Как отмечалось, в промежутке между стихами и письмами, обращенными к вяч. Иванову, Цветаева пишет еще один текст, в котором упоминается Иванов – запись об юбилейном вечере К. Бальмонта. Крайне показательно, что описание Иванова дано в этом тексте крайне иронично[31 - Заметим, что эта ирония относится только к описанию внешности Иванова, рассказ о его выступлении, и последовавшей за тем совместной общей беседе дан в спокойно-уважительном тоне.]: « <…> рядом с говорящим Вячеславом, почти прильнув к нему – какой-то грязный 15-летний оболтус, у которого непрестанно течет из носу. Чувствую, что вся зала принимает его за сына Вячеслава. («Бедный поэт!» – «Да, дети великих отцов…» – «Хоть бы ему носовой платок завел…» – «Впрочем – поэт, – не замечает!..») – А еще больше чувствую, что этого именно и боится Вячеслав – и не могу – давлюсь от смеха – вгрызаюсь в платок…» [Записные книжки: 147—148]. Кроме того, в этом тексте Цветаева сравнивает Иванова с магистром Тинте (персонажем уже упоминавшейся сказки Гофмана «Чудесное дитя»): отвратительным паукообразным существом с четырехугольной головой[32 - Ср., напр., в переводе А. Л. Соколовского: «Ростом человек был только на половину головы выше Феликса, хотя и очень коренаст. Огромный круглый живот торчал на двух тоненьких, как у паука, ножках; безобразная, четырехугольная голова и очень некрасивое лицо казались еще хуже от темно-красного цвета щек и длинного, свисающего вниз носа. Маленькие серые глаза смотрели так неприветливо и зло, что в них тяжело было заглянуть» [Гофман: 591—592].]. Образ этого персонажа мало похож на романтизированный портрет Иванова, написанный Цветаевой всего несколькими днями позже и удивительно напоминающий картину Каспара Давида Фридриха «Путник над морем тумана» – своего рода «декларацию» романтизма в живописи:

«<…> из-за скал и камней – Вы. Издалека различаю Вас: черная фигура, волосы на ветру. <…> Идете медленно, подходите, почти рядом. <…> не останавливаетесь, не слышите, глаза закрыты, дальше идете, раздвигая спящими руками ветки.

Потом – провал в сне – помню себя влезающей на отвесную скалу <…> Вы наверху» [Записные книжки: 188—189].

Возможность практически одновременного сосуществования таких противоречивых характеристик объясняется не изменчивостью цветаевских оценок, но их жанровой детерминированностью, при этом крайне важно то, что мемуар о юбилее Бальмонта оказывается в одной плоскости, а лирика и письма (конечно, здесь речь идет о письмах определенного «высокого» типа) – в другой[33 - При этом еще раз отметим, что порядок написания текстов: цикл – мемуар о юбилее Бальмонта – письма, исключает вероятность того, что разница в описании продиктована стремительно изменившимся отношением Цветаевой к Иванову.].

Именно с 1920 г. письма подобного – «высокого» – рода станут неотъемлемой частью поэтического мира Цветаевой. Первым реальным адресатом окажется поэт Евгений Ланн, который получит в этих письмах неправдоподобно высокую оценку:

«Ваши стихи прекрасны, но Вы больше Ваших стихов.

Вы – первый из моих современников, кому я – руку на сердце положа – могу это сказать. <…> Ваши стихи прекрасны, но Вы больше Ваших стихов[34 - Формула о творце, который превосходит по значимости свое наивысшее творение не раз использовалась Цветаевой, в том числе, – в отношении Гете [Цветаева IV: 14].]. <…> Вы мне чужой, но Вы такой большой [курсив М. Цветаевой – М.Б.], что – на минуту – приостановили мой танец. <…> Ваш Роланд – из наивысших мировых достижений, только в наши дни такие слова – не на всех устах». Подобная эскалация чувств, возвышающая собеседника на недосягаемую высоту, будет прослеживается во всех последующих «эпистолярных романах» Цветаевой. Как мы хотели показать, связана она не с «восторженным порывом» автора и не с трагической способностью Цветаевой видеть в собеседнике больше, чем он есть, а с жанровой установкой, возникшей под воздействием определенной эпистолярной модели, которая актуализируется для Цветаевой именно благодаря ее встречам с Вяч. Ивановым в 1920 г.

ЛИТЕРАТУРА

Азадовский: Азадовский К. М. Цветаева, Рильке и Беттина фон Арним // Marina

Tsvetaeva: One Hundred Years. Papers from the Tsvetaeva Centenary Symposium Amherst College, Amherst, Massachusetts, 1992. Berkeley, 1994.

Войтехович: Войтехович Р. С. Пушкинская эпоха в комментарии к текстам М. Цветаевой: Цветаева и «Грибоедовская Москва» М. О. Гершензона // Пушкинские чтения в Тарту 4: Пушкинская эпоха: Проблемы рефлексии и комментария: Материалы международной конференции. Тарту, 2007. С. 379—395.

Герцык: История одной дружбы: (Беттина Брентано и Каролина ф. Гюндероде) / Публ. и пред. А. Герцык // Северные записки. 1915. №2. С. 110—128.