Королева Ойкумены

– Праздничная, она же погребальная. Можно сэкономить на похоронах.

Разочаровавшись в капоре, Регина двинулась дальше.

У спуска с моста приютился маленький оркестрик. Карлица-варганистка, зажав в зубах инструмент, «вибрировала» в трансе. Глаза карлицы закатились, палец самозабвенно ласкал язычок варгана. Рядом с ней голый по пояс толстяк пилил смычком лук с тремя тетивами. Выла труба, свернутая из бересты. Свистела костяная флейта. Два старика-перкуссиониста творили чудеса: бубны, жужжалки, хлопушки, щелканье бичей, лишь чудом не задевающих лица прохожих…

В шапке перед карлицей ютились жалкие монетки.

Прямо от ног музыкантов вниз по склону стартовали мальчишки. Животом упав на доску, они неслись в вихре снежной пыли – дальше, еще дальше, на середину реки. Визг стоял жуткий. Странным образом он не мешал музыке, а вплетался в нее. Чудилось странное – замолчи мальчишки, и онемеет оркестр. Отыскав в кошельке купюру в десять экю, Регина бросила деньги в шапку. И сразу же забыла про карлицу с ее варганом, про мальчишек, чьей свободе только что завидовала…

Она увидела зверя.

Нет, не так: Зверя.

Зверь лежал на мостовой, опустив на лапы кудлатую башку. Дымчатый, в пятнах, с белым брюхом и грудью, он был устрашающе велик. Таким Регина представляла себе полярного медведя. Зверь и впрямь походил на медведя, но и кошачьего в нем было с лихвой. Очень длинный хвост, очень короткие лапы; жуткие клыки, ясно видимые, когда зверь зевал. Возле живого кошмара, приветливо улыбаясь, стоял кутх-голограф с древней камерой на штативе. Завидя интерес Регины, кутх замахал руками – прошу, на память, ролик в лучшем виде…

– Саркастодон, – сказал Ник. – Местный хищник.

– Опасен? – боязливо поинтересовалась Регина.

– «Цепной». Видишь, хозяин рядом. Хочешь дернуть за хвост?

– А можно?

– Нет проблем.

Подавая пример, Ник отважно взял зверя за хвост и дернул. Саркастодон не шелохнулся. Ник бросил кутху-хозяину монету и знаком подозвал Регину. Всё еще боясь, девушка с опаской погладила хищника по спине. Никакой реакции. Расхрабрившись, Регина почесала зверя за ухом. Ответом было полное безразличие. Казалось, гладят чучело.

– Дергай!

– Не хочу…

– Ну и зря.

Мех приятно тек под рукой.

– Садись! – предложил кутх-голограф. – Верхом садись, однако!

Ник подал ей руку. Забираясь на зверя, Регина чувствовала себя дурочкой, лезущей на статую или аттракцион. Но вот под кожей саркастодона заиграли могучие мускулы. Дождавшись, пока девушка устроится с комфортом, зверь начал вставать. В холке он удался не слишком – метр, как говорится, с хвостиком. Если бы не короткие лапы, оценила Регина, вымахал бы на все полтора. Зато в длину «с хвостиком» хищник вырос не меньше, чем на четыре метра. Ловко орудуя камерой, хозяин зверя цокал языком, пел клиентке дифирамбы – и сто раз повторял дурацкую шутку про «красавицу и чудовище».

Встав, зверь опять замер без движения. Потом вдруг оскалился и зарычал: низко, грозно. Наверное, в этот момент туристки захлебывались крепким коктейлем: ужас пополам с восторгом, взболтать, лед по вкусу. Лучшие кадры – в компании друзей и родственников будет чем похвастаться. Регина же поймала себя на равнодушии. Страх исчез, словно изгнанный рыком. Хищник скалился по команде, рычал по команде; сунь ему голову в пасть – он и тут по команде замрет, раздвинув челюсти, дожидаясь, пока хозяин закончит снимать ролик.

«Я могла бы подслушать команду. Снять блоки, давно ставшие второй натурой; навострить ушки… И что? Я сама способна так же приказать человеку, как кутх – зверю.» Э, нет, ответил ей внутренний голос. Совсем не так, дорогая. В твоем случае один человек приказывает другому. А кутх… Саркастодон – часть его самого. Кутх не приказывает, а шевелит зверем. Так ты шевелишь рукой или ногой, меньше всего задумываясь о желаниях и надеждах части тела.

Зверь снова лег, и она слезла.

– Не нравится? – огорчился голограф, принимая от Ника плату. – Такой девица, такой вкусный, славный девица… Зачем не радуешься, однако? Хорошо бояться, хорошо пищать. Страх – сладко, ай, сладко! Зверь большой, зубастый…

Кутх говорил искренне. Он вился вокруг Регины, как ожившая метель, дергал за рукав, пытался развеселить. Не деньги волновали голографа – гонорар он уже получил. Видя, что его потуги пропадают тщетно, кутх решился на крайнюю меру. Перекинувшись парой слов с Ником и получив от того пять экю сверх обычной платы, он отбежал в крытый павильон, расположенный ближе к реке, и вернулся с пластмассовым болваном. Болван был похож на кутха, словно брат-близнец – только голый, бритый налысо и увешанный дешевенькими бусами.

– Смертельный номер! – голограф поставил болвана перед саркастодоном и отпрыгнул к камере. – Враг-каутли, однако! Саркастодоны Кутхи рвут злобный враг! Всем нравится, все хлопают в ладоши!

Зверь вскочил. Шерсть на саркастодоне встала дыбом. Сверкнули клыки, из пасти вырвался хриплый рев. Ударив болвана лапой, хищник подмял его под себя и вцепился в добычу. Когти и зубы трудились над пористой, легко сдающейся пластмассой. Бусинки летели градом. Голограф снимал, стараясь, чтобы Регина с Ником тоже попали в кадр. Девушка отметила, что кроме них, никто больше не интересуется зрелищем. Даже мальчишки продолжили катанье. Саркастодон рвал болвана, и ярость зверя – Регина могла в этом поклясться! – была подлинной. Только вот принадлежала она, эта ярость, не зверю, а человеку. «Цепной» зверь по-прежнему оставался частью хозяина, тупо выполняющей приказ. Но «врага-каутли» голограф ненавидел всерьез. Дай волю и будь болван живым – сам бы зубами выгрыз глотку.

– Пойдем, – попросила Регина, борясь с тошнотой.

– Ага, – согласился Ник.

Поблагодарив голографа, он забрал у того кристалл с записанным роликом.

IV

Сказка выплывает там, где тонет наука.

Жили-были два брата, два смелых охотника – Кутха и Каутли, Ворон и Орел. Вместе зверя били, вместе хлеб делили; под одной крышей спали. Никого не боялись. Да пришла и к ним беда. Полюбили братья красавицу Наль-Цер, дочь вечерней зари. Ох, и полюбили! Жаль, не добыча красавица, не каравай хлеба – на двоих не делится.

– Никого не боюсь, – сказал Каутли-Орел. – И тебя, брат, не боюсь. Моя жена!

Схватил он Наль-Цер за левую руку.

– И я никого не боюсь, – сказал Кутха-Ворон. – А уж тебя, брат, и подавно. Моя жена!

Схватил он Наль-Цер за левую руку.

– Моя!

– Нет, моя!

Короче, недосмотрели – разорвали пополам. Кому нужна половина красавицы? Никому. Ни по дому хлопотать, ни детей рожать – ни на что не годится. Бросили братья в снег то, что держали, и разошлись в обиде. Так далеко разошлись – подумать страшно. Орел на край света улетел. Ворон на другой край света улетел. И с тех пор никогда не встречались.

Ученые сказок не читают. Ученые сидят, ломают умные головы. Есть в созвездии Моржа двойная звезда Наль-Цер, злополучная красавица. Есть в Наль-Церской системе две обитаемые планеты: Кутха и Каутли. Два мира-брата, разделенные черной пропастью. И пока корабли Лиги не сделали черную пропасть торной дорогой, не встречались друг с другом кутхи и каутли. Дикари! – этим холодно, тем жарко. А в вакууме ни босиком, ни на лыжах не пройти.

Тут в другом закавыка: почему дикари так похожи?

Ведущие антропологи Ойкумены хором утверждали, что кутхи и каутли принадлежат к одной расе. Весь комплекс наследуемых признаков говорил в пользу этого. Язык двух народов был практически идентичен. И кутхи, и каутли являлись энергетами, во многом сходными с более развитыми помпилианцами. Но если помпилианцы в процессе эволюции научились «клеймить» людей, используя энергию рабов на благо своей цивилизации, то буйные женихи красавицы Наль-Цер еще стояли в начале эволюционного пути.

Они клеймили не людей – зверей.

Принудить зверя, будь то хищный саркастодон или травоядный мамонт, к рабскому повиновению мог любой кутх, любой каутль. Более того, дикарь мог держать «на поводке» целую свору – до десятка животных одновременно. Жаль, что долго пользоваться мохнатыми слугами не получалось. Охотясь для хозяина, «цепной» саркастодон после года службы терял интерес к жизни и требовал неусыпного контроля. Предоставлен самому себе, хищник спал круглые сутки, гадил, где лежал, не реагировал на самку, пренебрегал едой, даже если мясо лежало перед его носом – и быстро умирал. Поэтому коров, к примеру, «на цепь» не брали. Кому хочется, чтобы корова сдохла через год? И весь домашний скот не брали. Разве что брыкливого жеребчика – «заклеймил» на недельку, объездил, отпустил на волю.

Планету Каутли первыми открыли помпилианцы. Планету Кутху – ларгитасцы. И дикари, наивные дети природы, сразу выяснили, что это значит – попасть в сферу чужих интересов. Помпилианцы, с их страстью брать всё нахрапом, сперва планировали увеличить за счет каутлей число своих рабов. Пока Лига разберется, пока Совет возьмет новый мир под крыло закона… Энергетическое родство с каутлями не смущало рабовладельцев. Брат вполне способен пахать на брате, особенно если тот, к слову сказать, не в силах дать сдачи. Смутило иное – выгода. Дополнительная выгода, которую сразу подметили умные помпилианские головы. «Цепной» мамонт – да хоть мул! – подсоединенный к генератору, давал энергию ничуть не хуже, чем раб-человек. Да, энергии было меньше. Да, мамонта хватало на год, а люди служили дольше. Но «клеймение» соседей было чревато для помпилианцев вечными конфликтами, рабов катастрофически не хватало для полноценного развития социума…

Зверей же в Ойкумене водилось – бери, не хочу.

Тут и выяснилось, что способность клеймить зверей помпилианцы утратили на дорогах эволюции. Наверное, утратили бы ее и кутхи-каутли, с течением веков переключась на себе подобных. Но помпилианцы вцепились в неожиданный подарок судьбы – не отнять. На их энергостанциях объявились стада и стаи, отары и табуны. Теряя свободу, «цепные» животные под управлением хозяина-каутля питали собой энергетику империи. Протесты «зеленых», этого посмешища Галактики, в расчет не брались – пусть устраивают пикеты у питомников шиншилл, а не у охраняемых объектов государственного значения.

Ну и рабов Каутли поставляла, не без того. Юристы Помпилии с ходу нашли общий язык с местными жрецами. Теперь жертвы богам, ранее умерщвляемые на алтарях, свозились в концентрационные лагеря – и грузовыми звездолетами забирались прямо на небеса. Жречество, почесывая округлившиеся животики, разъясняло пастве преимущества нового метода. А законоведы Лиги тщетно искали, к чему бы придраться.

Ларгитас в отношении Кутхи поступил иначе. Что могли взять продвинутые техноложцы у закутанных в шкуры недоэнергетов? Бубен? «Цепного» моржа для цирка? О нет, ларгитасцы поступили мудрее, использовав Кутху как плацдарм для агитации. В недрах Королевского Совета родилась светлая идея – продемонстрировать всей Ойкумене преимущество технологического пути развития перед эволюционно-физиологическим.