Лабиринт мертвеца

«Я таджик»

В начале семнадцатого века в Кёнигсберге закоптили полукилометровую колбасу Сотня мясников пронесли её по городу потом положили на составной полукилометровый стол и принялись дружно распиливать ножовками. Вот это я понимаю – праздник! Сидя на подоконнике, я рассматривала рисунки Николауса фон Книллинга, изобразившего и ту колбасу, и довольных горожан, и сопровождавших колбасную процессию музыкантов. Мама оставила меня на кассе, но покупатели сегодня заходили редко, и я выбирала тему для новых открыток. Почему бы не напечатать рисунки фон Книллинга – туристам понравится!

В пандемию школа перешла на пятидневку, и по субботам я частенько сидела в торговом зале. Подоконники здесь глубоко вдавались в оконные ниши. Покрытые матрасиками, подушками, они заменяли посетителям обычные диванчики. Это мама придумала. Тут каждый постарался и что-то придумал для нашей «Почтовой станции Ратсхоф». Мама выбрала пузатые витрины-холодильники и придвинутые к подоконникам столики. Дедушка Валя взгромоздил на кованую подставку радиоприёмник «Камри» со старомодными ручками, и покупатели сами выбирали нужную волну. Я уговорила родителей застелить пол безворсовыми ковриками-килимами, а папа привёз из Беларуси деревянный стол для наших с мамой мастер-классов. Ну и название магазину, конечно, выбрал папа. Магазины открыток в России как только не называли! Вот хорошенькая «Лунная станция» и «Сумка почтальона». Вот «Почтовый переулок» и чудесный «Марк Штемпель». «Чары волчары» тоже звучали неплохо для тех, кто играл в «Таверну „Красный дракон”» и знал о чарах волчары не понаслышке. Да, названий было много, но «Почтовая станция Ратсхоф» мне нравилась больше всего.

Вообще, папа раньше преподавал историю в калининградском университете, а потом увлёкся открытками. С тех пор помогал коллекционерам, находил недостающие карточки, реставрировал повреждённые экземпляры и готовил их к продаже. Музеи, театры и архитектурные бюро нанимали папу консультантом, если хотели выяснить, как изначально выглядела вилла, или платье, или что-то ещё историческое, чьё описание затерялось в архивах. Папа находил нужную коллекцию у знакомого филокартиста, а в ней – нужную фотографическую открытку, приводившую заказчиков в восторг: они наконец могли доподлинно восстановить фасад, нарисовать декорацию или точно описать у себя в книге какую-нибудь давно переименованную и застроенную современными зданиями улочку.

Не ограничившись научной работой, папа открыл почтовую станцию, где теперь продавал новенькие карточки и выставлял на обозрение старенькие – наиболее редкие из тех, что на время попадали в его руки. Покупателям особенно нравились видовые открытки Кёнигсберга и открытки Билибина вроде той, где он нарисовал село Подужемье Кемского уезда с такими игрушечными и в то же время суровыми северными домиками.

Возле выставочной стены я повесила мудборд, и покупателям он нравился ничуть не меньше! На днях я вложила в пластиковый кармашек на мудборде саморекламную открытку начала двадцатого века – визитку, напечатанную в виде полноценного открытого письма, которое автор при знакомстве вручал дамам или… даже не знаю, с кем он там знакомился и на кого хотел произвести впечатление. На карточке красовался паренёк с растрёпанной бородой, некий Карл Теннисон. О себе он скромно сообщал: «Я финн по происхождению, буддийского вероисповедания, могу творить различные чудеса. Могу пробыть 40 дней и ночей без пищи и притом быть весёлым и жизнерадостным. Могу бегать 12 часов подряд без отдыха, т. е. 200 вёрст в день. Могу проглотить столовую ложку живых холерных бактерий без всякого вреда для себя. Признаю себя безусловно бессмертным и буду жить бесконечное время на этой земле». Всё! Больше ни слова. Исчерпывающая характеристика для первого знакомства. Ну разве не прелесть?

– Огонь! – воскликнула Настя, когда я вчера показала ей открытку Теннисона.

– Хочешь себе такого?

– Спрашиваешь! Где ещё найти парня, который ложками ест холерные бактерии?!

– И, отметь, без вреда для здоровья!

Покупателям холерный Теннисон тоже приглянулся, и они уже купили с десяток репродукций его открытого письма. У нас продавались копии всех коллекционных карточек. Репродукций не было только у открыток, висевших за кофемашиной. Постороннего человека они бы, собственно, и не заинтересовали. Ещё до моего рождения папа с мамой отправляли их себе из семейных поездок в Москву, Гданьск и другие города. Я хорошо знала каждую путевую открытку родителей, лишь одна была мне совершенно незнакома – фотографическая карточка с полуразрушенным особняком на фоне лысоватых гор. Папа купил её много лет назад, но говорить о ней почему-то не любил. Маленькой я придумала немало историй об этом особняке, населяла его то контрабандистами, то привидениями, а сейчас перестала обращать на него внимание.

Открытки окружали меня с детства. Иногда папа выкупал особенно крупную коллекцию и ставил коробки с альбомами в моей комнате. Я ночами перелистывала их, бережно доставала самые необычные, подписанные и отправленные век назад карточки. Неудивительно, что в конце концов я увлеклась посткроссингом – зарегистрировалась на официальном сайте и начала обмениваться открытками с незнакомыми мне людьми. В моей посткроссерской коллекции за два года набралось больше двухсот карточек, половина из которых пришла из Германии и США. Вот и сегодня утром я достала из почтового ящика сразу три новенькие открытки.

Посткроссеры писали друг другу обо всём на свете. Однажды одинокая канадская старушка в самых невероятных деталях описала мне свои любимые медицинские процедуры! Это было смешно и в то же время грустно. А девочка из Индонезии как-то взялась объяснить мне, каковы на вкус обычные апельсины, уверенная, что у нас в холодной России апельсинов нет. Правда, открытку она почему-то выбрала с изображением авокадо. Сегодня живописать мне эхокардиографию или «сладкие солнечные фрукты» никто не догадался. Первая открытка оказалась рекламной, из турецкого отеля и со старательно выписанным афоризмом: «Если хочешь оставить соседа без штанов, просто скажи ему, что это нужно для всеобщего блага». Подобные изречения приходили частенько. Вторая открытка была более интересной – фотографической, с усыпанным осенней листвой Центральным парком в Нью-Йорке и надписью: «Привет, Оля! На завтрак я съела ванильный йогурт с мюсли и выпила мятный чай. Я беспокоюсь об окружающей среде и о том, что творится в Афганистане».

Незнакомцы делились со мной кусочками своей жизни, писали что-нибудь ободряющее, если я вдруг загрустила, заболела и не поленилась указать это в профиле. Приятно было осознавать, что на планете хватает добрых и очень даже симпатичных людей. Уверена: вспыхни где-нибудь война, посткроссеры в открытках утешат и тех, на кого напали, и тех, кто против воли стал соучастником нападения, а Паоло, основатель движения, никогда не заблокирует страны, чьих президентов или королей уличат в коварстве и жестокости. Нет, я не идеализировала, посткроссеры попадались разные, но в целом не сомневалась, что всё будет именно так.

Третья сегодняшняя открытка пришла в конверте, из России. Возле обычной марки с российским цветочным виноградом на конверте расположились две сувенирные марки: с египетским стервятником из Болгарии и с Орфеем из Греции. Орфей был порван на два неравных кусочка и бережно собран воедино. Уж не знаю, нарочно отправитель его порвал или случайно. Чудаки на почте впопыхах погасили все три марки, не разбирая, где тут декор, а где знак оплаты. Сама открытка оказалась фотографической, с видом каменистого речного пляжа – репринт одной из открыток Красного Креста, популярных в начале прошлого века. Репринт замечательный, будто бы состаренный: желтизна картона смотрелась естественно, как и выцветшие краски изображения. Стоит ли удивляться, что отправитель для сохранности спрятал карточку в конверт? Сообщение он написал самое обычное, про любовь к библиотекам и старым зданиям, напоминавшим ему о детстве, а вместо имени указал: «Я таджик», – что довольно забавно. Впрочем, за два года я повидала немало странностей. Да и разве плохо, если посткроссер гордится собственным происхождением? Таджик, узбек, казах – пожалуйста! Но в хуррее, то есть в сообщении о том, что открытка дошла до адресата, мне хотелось назвать человека по имени. Не писать же ему: «Здравствуйте, таджик!»

Конверты я недолюбливала. Пусть бы открытка пришла помятая, с заломленными уголками, с пятнами влаги. Главное, чтобы чувствовался весь пройденный ею путь. И штемпели с марками, и мой адрес должны красоваться на открытке! И хорошо бы отправитель написал адрес от руки, а не распечатал с сайта. Но это, конечно, придирки. К тому же с конвертами бывало весело. В них приходили всякие маленькие радости: пакетики чая, автобусные билетики, монетки. Одна женщина из Тамбовской области попросила отправлять ей цветные ниточки, так посткроссеры со всего мира завалили её пучками пряжи, и она связала шарф, который отдала в детский дом. Да, посткроссинг объединял. И я действительно радовалась любой открытке, даже в конверте.

После завтрака я застряла в торговом зале – занялась поиском темы для новых открыток. Помимо гигантской кёнигсбергской колбасы отобрала Короля-Оленя с беловолосыми великанами-ульмиганами из прусского фольклора и о трёх полученных карточках не вспоминала. Когда в почтовую станцию забрёл покупатель, я спрыгнула на пол и поторопилась к кассе. Покупатель присмотрел себе на книжной вертушке томики Кёстера и Минаковой. Я написала об этом папе. Он всегда радовался, если удавалось продать какие-то из дорогих краеведческих книг. В ответ папа прислал мне гифку с ликующим миньоном. Я сама научила его отвечать гифками.

К полудню заглянула ещё парочка покупателей, а потом меня сменила мама, и я быстренько перекусила на кухне. Пришло время зарегистрировать полученные утром карточки. Когда я вводила на сайте идентификационный номер открытки, адрес её отправителя тут же выпадал другому посткроссеру. Так работала система – всё честно: получишь не больше, чем отправишь. Регистрировать открытки рекомендовалось сразу, как только вынешь их из ящика, но я любила писать обстоятельные хурреи и никогда не торопилась – откладывала открытки на кухонный стол и после обеда писала отправителям что-нибудь приятное.

Иногда хурреи приходили пустые: ни спасибо, ни до свидания, – а иногда превращались в полноценное письмо. На прошлой неделе Фабиан из Австрии получил от меня билибинскую репродукцию и написал, что влюбился в изображённое на ней село Подужемье и с радостью там побывает, если оно до сих пор существует. Я, кстати, не знала, существует ли. Следом Фабиан добавил: «Утром мне ввели первую дозу вакцины против COVID-19. Вторую дозу получу через три недели. Рука уже болит, и меня предупредили, что завтра я почувствую себя уставшим. Атмосфера в центре вакцинации была позитивная. На самом деле в очереди я слушал рок-музыку, которая там играла: Бобби Дарин пел „Splish Splash“, Чак Берри пел „Johnny В Goode“, а „Холлис“ пели „Long Cool Woman in a Black Dress“ – и мне было хорошо». Чудесный хуррей! Обычно я старалась написать нечто подобное, но порой просто не хватало ни времени, ни сил.

Первые две карточки я нашла там, где их оставила, – на кухонном столе, а вот конверт с третьей открыткой пропал. Я сбегала обратно в торговый зал и перевернула подушки на подоконнике. Вышла на улицу и заглянула в почтовый ящик. Ничего. Вернулась на кухню – заметила в раковине папину кружку с кофейной гущей и помчалась по лестнице наверх, в папин кабинет на чердаке. Открытка действительно оказалась у него. Он сидел в стареньком кресле у единственного на чердаке окошка и рассматривал изображённый на открытке каменистый пляж.

Папа изредка брал мои карточки, считал их забавными. Вот в прошлом году мне пришла открытка с фотографией финской сборной, праздновавшей победу на чемпионате мира по хоккею. Марка на ней была соответствующая: финский хоккеист каким-то невероятным броском из-за ворот забивает гол сборной России, и шайба ещё не упала на лёд и хорошо видна за спиной нашего вратаря. На оборотной стороне было написано: «Привет из Тампере, Финляндия! Марка посвящена голу Микаэля Гранлунда, и это самый красивый гол в истории чемпионатов мира. Тогда, 13 мая, мы победили Россию! 3:0! Мы во второй раз в истории взяли золотые медали. И больше мне сказать нечего». Открытка привела папу в восторг. Он говорил, что подписанные и отправленные карточки – лаконичные, а потому наилучшие свидетели эпохи. Ту открытку с хоккеистами он показал чуть ли не всем друзьям. Кажется, сейчас нашёл что-то забавное и в моей новой открытке.

Я прошла в кабинет и села на подлокотник. Папа сказал, что изначально заинтересовался самим конвертом с портретом Майн Рида, своего любимого детского писателя. Конверт вышел в серии «Деятели мировой культуры», а там вся серия была с портретами. За Майн Ридом – молоденьким, с тоненькой бородкой и завитыми усиками – виднелся воинственный индеец на неосёдланной лошади. Индеец держал в поднятой руке ружьё и призывно смотрел назад, на кого-то скрытого за головой писателя. Папа открыл конверт, рассчитывая и на открытке увидеть Майн Рида, однако обнаружил нечто куда более занимательное. Я молча следила, как он бережно сгибает карточку, как ведёт по лицевой стороне пальцем.

– Ты думаешь… – начала я, не веря собственной догадке.

– Ну?

– Она настоящая?

Папа кивнул:

– Почти уверен.

– То есть это не репродукция?

– Думаю, это оригинал. И ему не меньше века.

– Но…

– Да! И сохранность прекрасная. Ни один уголок не помят.

– Но зачем? Зачем кому-то отправлять мне старинную открытку? Она ведь дорогущая!

– Была дорогущей, пока твой «таджик» не испортил её надписью. Хотя чернила можно свести.

– Ну уж нет! – Я возмутилась и забрала открытку у папы. – Пусть будет такой. С историей!

– Тебе решать, – рассмеялся папа.

Я пересела с подлокотника на пол и уставилась на открытку так, будто увидела её впервые, а папа занялся своими делами. Мы просидели в тишине минут тридцать, и я чуть голову не сломала, гадая, кто отправил мне коллекционную карточку! На открытке подсказок не нашла. Захотела скорее зарегистрировать её, чтобы увидеть профиль отправителя. Может, он всем рассылал подобные сокровища? Получил в наследство от какого-нибудь прадедушки собрание открыток и не догадался об их ценности? Или в посткроссинге завелись щедрые богачи?

Я смотрела на марку с парящим в облаках египетским стервятником и пощипывала себя ногтями за губу Поняла, что не успокоюсь, пока не выясню, действительно ли открытка оригинальная, ведь папа не был в этом полностью уверен. Карточку могли нарочно состарить для красоты. В итоге папа пообещал мне передать открытку в научно-исследовательскую лабораторию, куда отправлял наиболее ценные открытки – те, чьи возраст, тип печати или сохранность требовали документального подтверждения. На радостях я расцеловала папу и весь день ходила счастливая. Осталось дождаться ответа из лаборатории.

Глава вторая

Загадка трёх штемпелей

В Великобритании до сих пор встречались почтовые отделения, вот уже сто и даже двести лет принадлежащие какой-нибудь местной семье. Наследники одной фамилии из поколения в поколение принимали и отправляли письма своих соседей и делали это официально, со всеми штемпелями. Жаль, у нас в России такое было невозможно. Я мечтала, чтобы «Ратсхоф» превратился в настоящую почтовую станцию. В нашем семейном отделении не продавалось бы никакой сгущёнки! Никаких сухарей, шоколадок, игрушек и расчудесных кредитов с «невероятно низкой процентной ставкой»! Только открытки, конверты, всякие там коробочки и прочая почтовая упаковка. Ну и чуть-чуть книжек с канцелярией. И мамины пирожные, куда же без них!

«Почтовая станция Ратсхоф» располагалась на первом этаже нашего дома, точнее в пристройке, которую дедушка сколотил ещё в семидесятых. Он подпортил общий вид доставшейся ему виллы, однако у нас в районе таких уродцев хватало, и я не очень-то расстраивалась. Вообще, наш дом появился в конце девятнадцатого века. Его возвели в югенд-стиле, тогда популярном в Кёнигсберге и других немецких городах. Югендстиль ориентировался на естественные природные линии, поэтому у нас почти не было выраженных углов, прямых коридоров, длинных прямоугольных стен – ничего, что упростило бы расстановку мебели, не вырезанной на заказ, а купленной в обычном магазине. Снаружи дом выглядел плавным, окатанным. Крыша волной растекалась по мансарде, где за полукруглым слуховым оконцем пряталась моя комната. А дедушкина пристройка… Ну, это был обычный сарай на четыре стены, четыре угла и с плоской крышей. Папа, посмеиваясь, называл дедушкино творение «наростом Калининграда на теле Кёнигсберга».

Наш дом легко представить тем, кто видел «Тайный орден» со спрятанным в лесу особняком. Главный герой сериала попал туда, когда выслеживал оборотня. Наш дом, конечно, был не такой большой, без шатровых куполов, без деревянных колонн на веранде, и вместо веранды у нас – открытый балкон на втором этаже, и окна у нас не поднимались на всю высоту стен… В общем, не самое удачное сравнение. Да и сериал, честно говоря, глупый, но Андрей Гаммер затащил меня к Насте и заставил посмотреть первый сезон. Гаммер затащил бы меня к себе, но его родители не любили гостей, да и подписка на «Нетфликс» была только у Насти. В итоге мы провалялись перед телевизором весь день. Я честно вытерпела три серии, потом достала «Страну аистов» Храппы – читала, мельком поглядывала на экран и поддакивала Гаммеру, когда он восхищался чем-нибудь из увиденного. Настя уснула, её тоже не привлекли ни колдуны, ни големы. Да, там весь сериал был такой!

Колдуны организовали орден Синей Розы и вместо капюшонов натягивали на себя черепа животных, а в особняке жили оборотни, называвшие себя паладинами гендернонейтрального сообщества «Рыцари святого Христофора». Страшная муть, как сказала Настя. И всё же особняк оборотней напоминал наш дом в главном – его фасады покрывал шиндель, то есть деревянная чешуя, или, кому как нравится, деревянная кольчуга.

Стены нашей виллы были кирпичные. В моей комнате хорошо просматривалась их кладка – в местах под потолком, где отслоилась и частично осыпалась посеревшая штукатурка. Снаружи кирпич был усилен косыми балками, поверх балок крепились широкие планки, а вот уже к планкам прибивался шиндель – коротенькие дощечки, размером примерно с ладонь. И прибивался внахлёст плотными рядами, отчего дом казался покрытым чешуёй. Если бы не лысая пристройка, он стоял бы совсем сказочный и, наверное, чуть больше напоминал бы особняк из сериала.

Смотреть второй сезон мы с Настей отказались, и Гаммер обиделся, хотя Настя сказала ему, что сам он может приходить к ней и спокойно восхищаться своими рыцарями в одиночестве. Потом выяснилось, что Гаммер уже видел оба сезона с кем-то из друзей по театральному кружку, а с нами хотел лишь пересмотреть сериал. Да и обижаться по-настоящему Гаммер не умел, поэтому на следующий день ходил с нами как ни в чём не бывало и даже подарил мне «Охотников за сокровищами» Паттерсона – не оставлял попыток соблазнить меня светлой стороной силы. Тёмной стороной он называл заумные книги вроде дневников Болотова или краеведческих томиков из нашего магазина.

Паттерсон теперь валялся у меня под кроватью. Сейчас было не до него. Меня больше беспокоила старинная открытка. Папа отправил её в лабораторию, и я довольствовалась сделанными на смартфон фотографиями. Лежала на подоконнике в магазине, а когда в торговый зал набивались любители маминых пирожных, поднималась к себе в мансарду, увеличивала фотографии – изучала каждый сантиметр необычной карточки. Откладывала смартфон, бралась за опустевший конверт. Убедившись, что от меня не ускользнула ни одна деталь, позвонила Насте и с ходу перечислила ей все подмеченные странности. Во-первых, на открытке не было идентификационного номера, а значит, зарегистрировать её на сайте я не могла.

– Вообще, с новичками такое случается. Предположим, что мой отправитель – новичок, – сказала я, включив громкую связь, и легла на ковёр у своего письменного стола. – Не беда. Я кинула заявку на поиск номера. Обычно отвечают быстро.

– Угу, – отозвалась Настя.

Судя по звукам, она тоже была на громкой связи и стригла ногти.

– Во-вторых, – продолжила я, – на конверт налеплено три марки. Я тебе вчера говорила.