Три ошибки полковника Измайлова, или Роковое бордо. Полина и Измайлов

– Нет, она замещала Валю в Центре, нареканий не вызывала. Не то. Скорее, соратница, чем подруга.

– Теперь я тебя разочарую, детка, – сказал Измайлов тоном, каким зачитывают приказы о премировании сотрудников. – Никто с Косаревыми ночью не притаскивался. У нас есть свидетели, которые видели, как они вернулись домой. Служитель гаража клянется, что люди приехали вдвоем в хорошем настроении. Охранник в холле подъезда подтверждает это. А сосед по лестничной площадке возвращался с собакой, поздоровался, сразу пожелал спокойной ночи. Они как раз отпирали дверь, и с ними чужих не было.

Измайлов посмотрел на часы. Если бы я не заторопилась, успела бы подумать, стоит ли открывать рот. Хотя при моей склонности сначала делать, потом говорить и уж после думать, результат скорее всего был бы тем же. В общем, я ляпнула:

– Значит, кто-то ждал их внутри. Или явился немного позже. Между прочим, ключи есть у домработницы Илоны. Бадацкий обретался у них два месяца, когда возвратился из Америки. Продал в Москве все, думал, приживется в Нью-Йорке, но не сумел. Пока квартиру купил, пока отремонтировал. Наверняка пользовался ключами, мог сделать слепки на память.

– Сосед, когда выгуливал собаку, смотрел на окна. Свет у Косаревых не горел. Если бы они кого-то у себя оставили…

– Может тот, кого оставили, спать лег?

– Поленька, достаточно. Я проникся. Они человеколюбивые, отзывчивые, добрые. Но все-таки не об обитателях панельной двушки с толпой беспробудно пьянствующих родственников речь.

Я понуро кивнула. Гость, которого пустили на ночлег, вряд ли отправился бы на боковую, не дождавшись хозяев. А они возвратились домой еще до полуночи. Вариант, при котором некто проник в квартиру и, не включая света, сюрпризом их поджидал, тоже никуда не годился. Оставался поздний визитер. О чем я и сообщила Вику.

– Да, там охраннику позвонили и сказали, что жена рожает. Сменщика он по телефону не нашел, на свой страх и риск бросил пост на пару часов. Оказалось, с беременной женой все в порядке. Кто-то то ли жестоко пошутил, то ли отомстил нервотрепкой, то ли выманил из подъезда. Спасибо за завтрак. Особая благодарность за то, что, вернувшись в разум, поведала о друзьях и домработнице. Доступ к ключам – это интересно. Я побежал.

Измайлов поднялся, чмокнул меня в нос и ринулся к выходу.

– Вик, все же проверьте, не светились ли окна Косаревых, когда их не было дома. До выгула соседской псины, – твердо потребовала я.

Полковник обернулся и нежно сказал:

– Делать нам больше нече…

Тут его качественно перекосило, и он по слогам произнес:

– Про-ве-рим. Не смей лезть в это де-ло. Доб-ром пре-ду-преж-даю.

– Удачи, милый, – проворковала я. – Не полезу, не бойся. Как ты верно подметил, я вернулась в разум. Это преступление мне не раскрыть. А вам, как говорится, помогай Бог. Остальные будут только мешать.

– Почему? – озадачился Измайлов, стоя в прихожей – одна нога в тапочке, другая в ботинке.

– Скандал чую, – честно сказала я.

– Убийство – это всегда скандал, – назидательно бросил полковник.

И совершил первую свою ошибку. Потому что скандал скандалу рознь. В тот, который подразумевал Вик, нельзя было ввязываться. В том, который предрекала я, необходимо было увлеченно участвовать. Истина нередко спрятана внутри скандала. И, если не отвлекаться на себя – как я их всех раскусила – ее можно отыскать.

Глава третья

Мы с Измайловым соседи. Он обитает один в двухкомнатной квартире на втором этаже. Я с шестилетним сыном Севой в двухкомнатной же на третьем. Весь январь Севка принадлежит своему богатому отцу. И август тоже. Мы с мужем расстались по моей инициативе, но по-человечески. Он убежден – «жены бывшими не бывают». Что тогда говорить о единственном пока сыне. Отец его деятельно воспитывает и фанатично развлекает. Происходит это своеобразно. Январь и август Севка проводит за границей, чтобы впитать максимум приятных впечатлений в нежном возрасте. Естественно, бывший благоверный не в состоянии выкроить на отдых с ним больше недели. Утверждает, что если не делать деньги непрерывно, скоро их не хватит на бензин добраться до дачи. Поэтому наше чадо путешествует с моей мамой, у которой зять тоже никогда не перейдет в разряд бывших. Не из-за презренного металла – мама всегда умела вдохновить папу на достойное содержание семьи. Просто они дружат. Мама искренне ценит удачливых и умных. Умные и удачливые благоволят тем, кто их искренне ценит. Это – надводная часть айсберга, а что в пучинной – неведомо. Скорее всего заговор о воссоединении нас с эксом. И я, как трагический «Титаник», сталкиваюсь с этой глыбой и разбиваюсь, сталкиваюсь и разбиваюсь.

«По Измайлову с его ассоциациями выходит, будто, рассказывая о Косаревых, я постоянно приплетала свою маму, потому что успела соскучиться по ней и Севке», – подумалось мне. Взгрустнуть я себе не позволила, дабы не распускаться. Вымыла у Вика посуду, поднялась в собственную квартиру, нарядилась спортсменкой, пробежалась, сделала гимнастику, приняла контрастный душ, накрутила волосы на бигуди, наконец-то съела яблоко и выпила кофе. Все это время я играла в действенно избавляющую от помыслов игру. Пришло на ум нечто из прошлого, строго скажи себе: «Вчера». Перекинулась на будущее, осади: «Завтра». Несколько минут бурления потока сознания в этих границах, и он иссякает. Правда, ни единой мысли не остается, ибо любая мигом оказывается в копилке «проехали» или «после». В этаком состоянии блаженного пустоголовья я вдруг сняла бигуди, высушила волосы феном, оделась и вышла на улицу.

Там кружил невесомый снежок. И неподвижные слоистые облака висели клочьями, будто выпавшие из них осадки оставляли дыры навечно. Разумеется я поволоклась к дому Косаревых, веря в то, что, как и обещала Измайлову, не лезу в это дело, а просто потакаю своим невнятным безрадостным эмоциям. «Мне, порывистой и не обделенной воображением, вполне позволительно искать настроение не только в реальных внешних событиях, но и в умозрительных внутренних впечатлениях, которые возникают, не поймешь, как, и не предугадаешь, где, – оправдывалась я, будто полковник или его оперативники уже застукали меня в непосредственной близости от места преступления и вынуждали заговаривать им зубы. – Кроме того, прежде чем общаться с приятелями по поводу убийства Саши и Вали, на благо расследования, между прочим, я должна четко осознать – их больше нет в мире. Вот поброжу вокруг дома, в который отныне незачем заходить, может, всплакну, и действительность обретет четкость. Пока все так размыто. А я, как любой человек с отличным зрением, привыкла видеть детали. Без них мне не по себе. Только неуверенности, страха и дезориентации в жизненном пространстве не хватало. У нас народ, чуть хандра накатит, начинает стонать: „Ах, депрессия“. Не дай Бог узнать, что она такое на самом деле. Я знаю, поэтому не жалею сил и времени на профилактику».

Результатом подобных рассуждений, быстрого шага и толчеи в метро стало необоримое чувство голода. Памятуя о том, что нарушение диеты тоже проверенная профилактическая мера против депрессухи, я зашла в булочную, как-то уютно соседствующую с домом Косаревых, накупила сдобы, вкус которой давно забыла, и затарилась соками. От пакета отказалась, понадеявшись на размеры своей сумки. Но то ли мне приснилось, будто она широкая и глубокая, то ли я перестаралась с плюшками. Съестные припасы низкохудожественно распирали коричневые кожаные бока и довольно живописно торчали сверху. «А, ладно, все равно хоть половину слопаю», – решила я и пристроила свою отяжелевшую торбу на плечо.

Есть на ходу я умею, а вот пить даже через соломинку нет. Поэтому хождение по знакомой округе пришлось предварить устройством на скамейке, расположенной метрах в ста от подъезда Косаревых. Специально выбрала дальнюю, да еще и спиной к их дому повернулась, иначе вожделенные кусок и глоток в горло не лезли. Я дожевывала первую ванильную булочку и потягивала ананасовый нектар, хваля себя за то, что не начала с абрикосового, когда сзади раздался сиплый мужской голос:

– Хлебушком не поделитесь?

– Святое, поделюсь, – сказала я и обернулась.

Потом вскочила, чтобы поддержать за локоть высокого полного мужика, который осуществлял попытку плюхнуться в сугроб мимо скамейки. – Слушайте, а вы уверены, что нуждаетесь в пище, а не в реанимации?

Он очумело посмотрел на меня, заметил в руках коробку с соком, выхватил и шумно, одним отчаянным втягивающим движением щек вобрал в себя все содержимое. Я торопливо сунула ему слойку. Она была завернута в целлофан. Человек впился в нее зубами, не попытавшись раскутать.

– Да погодите же секунду! Наедитесь упаковочных материалов, точно коньки отбросите, – посулила я.

И попыталась отобрать хлебобулочное изделие. Не тут-то было. В отчаянии я выдернула из сумки абрикосовый сок. «Как бы он не сгрыз его вместе с тарой», – промелькнуло в голове. Мучимый голодом и жаждой страдалец обеими руками потянулся к питью, уронив на колени еду. Я отступила на шаг и все-таки успела воткнуть в затянутое фольгой отверстие трубочку. И, стараясь не смотреть, как он пьет, принялась освобождать от оберток всю сдобу.

После персикового нектара и рогалика с повидлом мужчина обрел благословенный дар речи вместе с горячечным желанием им воспользоваться. Он мало походил на бомжа. Алкоголик, да, но одет прилично, упитан избыточно, холеные длинные пальцы знакомы с инструментами маникюрши. Судя по тому, как он пил, можно было говорить об обезвоживании организма. Но при этом лицо человека было настолько отекшим, что я не взялась бы определять его возраст. Пугающая бледность и жесткая рыжая щетина довершали этот не самый приятный облик. Однако представить его румяным и выбритым удавалось. «Рыжие рано седеют, – подумала я по привычке торопить события и измышлять то, что легче было бы спросить. – Следовательно, он молод».

– Благодетельница, у вас от головной боли в сумочке ничего не завалялось? – спросил он гораздо более мягким и звучным голосом.

У меня завалялось от другой боли, но, рассудив, что главное – она, а не место ее возникновения, я достала таблетку.

– Лучше две, – быстро сказал он.

– Хоть три. Вы уверены, что обойдетесь без врача?

– Какой сегодня день?

– Среда. Утро.

– Значит, траванулся я в ночь с воскресенья на понедельник. Как приятно, когда амнезия отступает. Верите ли, очнулся в подвале, не помнил абсолютно ничего. Испугался очень. Задайте мне какой-нибудь вопрос, сделайте одолжение.

– Как вас зовут, кто вы по профессии, где живете, что с вами стряслось? – не стала скромничать я.

– Да, точно, на основное настроили. Попробую ответить. Я, Соколов Илья Дмитриевич, семьдесят третьего года рождения, страшно сказать, дитя прошлого века, художник, выставляюсь и продаюсь. Не то чтобы очень. Но успешно халтурю в дизайне, деньги есть. Год назад купил небольшую квартиру во-он там, – показал он на дом Косаревых. – Время от времени запиваю на пару недель, заметьте, благодетельница, сознательно.

– Пожалуйста, Илья Дмитриевич, не называйте меня благодетельницей.

– Давайте без отчества. А как прикажете вас называть?

– Полиной.

– Полина, вы позволите еще булочку? Одна осталась. Наверное, в семью несли.

– Хотите, верьте, хотите, не верьте, но предназначала я их все себе. Размечталась обожраться и помереть молодой. Вы меня спасли. Берите, берите. Вот последний апельсиновый сок. Может, еще чего-нибудь купить? Сыра, колбасы, минералки?

– Нет, благодарю. Дома у меня полон холодильник. На чем мы остановились?

– На сознательных запоях.

– Именно! Понимаете, месяца за три – четыре все так осточертевает. А поквасишь несколько дней до одурения, потом кротко примешь похмельные страдания и, будто вчера родился. Никаких претензий к року. Уже то, что не трясет, что ванну принимаешь, что ешь – блаженство. Даже телевизор доставляет удовольствие. А как пишется! Но после воскресного эксперимента я, пожалуй, закодируюсь и передохну годик.