Стратегия новой культуры Японо-Руссии эко-гармоничного будущего

Но не слишком ли «крут» наш замах? Можно ли в одной работе хотя бы кратко сформулировать контуры решения этой проблемы?

– Да, если мы сможем увидеть нечто изначально-перспективно общее в этих сферах культуры. А на этом основании определить их ограничения техногенно-экофобным характером цивилизации Запада, приведшие мир на грань тотальной эко-катастрофы, осмыслить тупиковость которой и начать их снятие и должны постфилософия ? Экософия науки ? Живого знания, включая Живые политЭкософию-социологию-культурологию… Порукой будет нам то подлинно Великое духовное наследие, небольшая часть творцов которого была названа выше.

«Рукописи – не горят». Гении – не умирают. Рукописи Гениев, действительно, не горят, ибо Гении – не умирают. Они остаются жить с нами. Они живут в нас и в наших детях и внуках.Если они у нас будут, и когда мы по-новому, в соответствии с требованиями эко-переломной эпохи, сможем осмыслить-переосмыслить наше духовно-творческое наследие, нашу систему средств духовно-творческого развития-саморазвития-самосовершенствования. И если мы, современное поколение землян «взрастим» в себе духовно-творческие силы такого уровня и масштаба, которые позволят нам успешно решить эко-проблемы, фундаментальность которых мы уже обязаны осознать. С этой целью мы и обращаемся к духовно-творческим деятелям названного масштаба, которые фактически совершенствовали себя, думается, Живым, а не научно-предметно-расчленяющим знанием.

Дайсаку Икеда, Лев Толстой и Маркс – символы трех великих культур, которые в своем соборном соотнесении как бы выводят нас на уровень общей, глобальной культуры, свойства-уровень которой становятся также свойствами и каждой из наших культур, объединяемых нами в Проект Японо-Германо-Руссии. Для построения культуры такого уровня нам и необходимо перевести наши, современные философию-культурологию-с оциологиию-политологию на качестенно новый уровень, развив их в формы Живого знания.

Их внутренние отношения взаимотворчества культур-личностей – это отношения сближения-без-слияния наших культур. Основной замысел Проекта – качественное повышение духовно-творческих способностей, творческих потенциалов наших творческих элит, которые благодаря этому становятся способными ревитализировать-аккультурировать свои профессиональные формы самоорганизации. Дайсаку Икеда, Лев Толстой и Маркс творили разные культуры и в разных сферах своих культур, но логики их творческих поисков бытия удивительно близки, а точнее: взаимодополняемы; это Живая логика, ее разные варианты одного Живого целого и сами они по своим творческим «вершинам» были очень близкими, взаимодополняющими друг друга, становясь четырехуровневыми, проявляя комплексы духовно-творческих способностей 4-х типов: Детски-всеобщего, Женски-сердечного, интеллигентно-Мужского и синтезирующе-соборно-умудренного при четкой альтернативности современной им и нам бездух овности-агрессивности-экофобности техно-цивилизации Запада. Это устремление потребовало качественно нового понятийного аппарата, и он в общих чертах дан Марксом и продолжен работой Шилина К.И. «Экософия К.Маркса».

Особо удивительно здесь «золото-срединное» положение Толстого: для Маркса (и западной культуры в целом) он – Восток, чуть ли не японец, обладающий высокими художественно-творческими способностями, а для японцев они оба – Запад, лучшие представители его гуманистичной культуры. Такое соотнесение титанов Востока-России и Запада кардинально укрепляет нашу общую экофильную позицию, усиливая уверенность в реальности нашего эко-нормативного прогноза выхода философии-культурологии-социологии-политологии на уровень Экософии-ПолитЭкософии Живого знания.

Но самое главное в объединении мировоззрений Дайсаку Икеды, Толстого и Маркса – то, что на этом, тройном творческом основании можно наметить контуры глобализации качественно нового уровня – при сохранении-развитии этно-национальной самобытности каждой из культур, объединение которых как раз и дает соборное сообщество («семью») культур. Ведь Дайсаку Икеда, Лев Толстой и Маркс, представляя каждый свою культуру, выступают в то же время и как творцы по-новому мировой, или глобальной культуры эко-гармоничного будущего. Наш Проект Японо-Германо-Руссии представляет, хочется надеяться, следующий шаг в этом направлении.

На творчестве Дайсаку Икеды, Толстого и Маркса все же лежит определенная печать профессионально-национально-личностных самоограничений: в одном случае это высокоразвитая художественно-поэтически-гуманитарная, во втором – теоретическая интуиция. При объединении их мы получаем гораздо более высокий уровень логико-экологической, или жизненно-живой полноты. Особенно существенно такое эко-осмысление творчества Маркса «в духе», с позиций Дайсаку Икеды и Толстого. Думается, приведенное выше Марксово определение труда вообще как «выражения жизни и утверждения жизни» дано как бы в их духе. А значит, идя от них к Марксу, мы можем доосмыслить и все творчество Маркса «в духе» экофильного творчества Дайсаку Икеды и Толстого. Попросту это и означает, что не только они, но и Маркс ощущали-чувствовали – мыслили мир экофильно-гармоничным, что и определяет суть нашего экофильно-нормативного прогноза. Проще говоря, мир должен будет стать таким, каким они его чувствовали и мыслили, снимая тем самым его современную (им и нам)экофобную катастрофичность.

При решении проблем Японо-Германо-Руссии Дайсаку Икеда и Лев Толстой как бы представляют религиозно-художественную и русскую гуманитарную традиции, а Маркс – западную и глобальную постфилософию, практически – Экософию, которая тоже в максимальной мере близка к тому, чтобы выступить в роли Стратегии перехода к мировой, или глобальной культуре. Их глубинная близость и слияние в одну «многоцветную» палитру позволяет существенно приблизиться к столь необходимой, но по видимости трудно достижимой цели создания многомерной глобальной культуры эко-гармоничного будущего – как стратегии создания многомерного сообщества (четырехмерных) творческих индивидуальностей, выводящих свое профессиональное знание на уровень знания Живого.

Такая постановка проблемы требует переосмысления всей системы существующих воззрений на знание-человека-общество-природу и, прежде всего, существующей философии-политэкономии-социо-культурологии … Эко-синтез воззрений Дайсаку Икеды, Гёте, Толстого, Пушкина и Маркса дает возможность взаимообоснования перспективности творчества каждого из них. Экософия Маркса получает шанс эмпирического обоснования в творчестве Дайсаку Икеды, Гёте, Пушкина и Толстого. Наша концепция существенно укрепляет свои общедуховные позиции. Поэтому имеются определенные основания для следующего, уже как бы соавторского объединения трех великих имен.

Для этого необходимо общепланетарное обобщение, или смена парадигмы всей системы культуры, начиная с системы образования, развиваемой в систему совершенствования духовно-творческой индивидуальности, а значит, переход философии-диалектики-логики-науки на мета-, или пост-уровень Экософии-Живой логики Творчества посредством метанаучного, Живого знания.

Главная идея здесь заключается в том, что применяемый восточными и российскими мыслителями понятийный аппарат философии-формальной логики-науки не адекватенглубокой Жизненной правде, заложенной в учениях Толстого, Икеды, суфиев, исламских мыслителей типа Кунта-Хаджи Кишиева… Толстой, Пушкин и Маркс объемлют всё и всех.

Но для этого Толстому, а вместе с ним и всем нам, современному человечеству, нужно было научиться бороться «идти против течения» без насилия, ненасильственными методами, идя все-таки в интересах большинства. Толстой-Гёте-Пушкин-Маркс были бунтарями, «нарушителями спокойствия», затхлого «спокойного болота». Оставаясь блестящими учениками, они вместе с тем стали еще и Учителями. Они обладали всей полнотой духовно-творческих способностей Детского-Женского-Интеллигентно-Мужского и Соборно-синтезирующего уровней. Но в то же время они решительно и последовательно шли против рационализма науки-философи и-цивилизации в целом.

Но ведь понятийный аппарат философии-формальной логики-науки разъединяет всех нас между собой: человека с природой, народы и людей-профессионалов самой своей структурой. И тогда получает иную трактовку следующая этическая проблема, выше сформулированная Дайсаку Икедой: «Человек, по его (Икеды) мнению, легко подвергается соблазну к аморальным действиям в силу эгоизма, кроющегося в нем, и главной и сложной задачей для него является контроль этого негативного начала».

Это мнение широко распространено. И оно имеет определенный, хотя и ограниченный смысл. Это ограничение видится в том, что эгоизм кроется скорее не в самом человеке, а в той системе предметных средств, которые считаются этически нейтральными, но в структуре которых закодирован негативный, предметно-деятельный умысел, подлежащий ныне всенепременному снятию.А это относительно легко сделать на теоретическом уровне.

Именно эту сверхзадачу мы и ставим перед собой: обнаружить и снять эту систему предметных средств, включаяпрмедметно-научное знание (и филос офию-культурологию-социологию-политологию…) предлагаемыми нами Экософией и Живой логикой Живого знания.

Но для реализации этих замыслов нужно различить в Экософии и Живой логике 4 основных типа, два из которых блестяще развиты в Японии, а остальные 2 – в классической русской культуре.

Детский и Женский творческие потенциалы, или Детский и Женский варианты творческой индивидуальности будущего (Толстого как идеала, Богочеловека, Богоматери). Фундаментальные эмпирические основания для самой постановки данной проблемы созданы Востоком, прежде всего буддизмом, а значит, и синтоистски-буддистской Японией. А реальным идеалом для Икеды был Будда (в его понимании Нитиреном), образ которого часто трактуют как обоеполый (Белая и Зеленая Тара). Но вот эко-осмысление этих реалий возможно скорее всего средствами классической русской культуры, значительное место в которой и занимает Толстой. А значит и наша Экософия его творчества.

Вообще говоря, Женская творческая индивидуальность исторически и логически есть продолжение-развитие изначальной творческой индивидуальности, смысл которой состоял в осознании человеком себя как творения Бога и Божественной Природы: Земли и Неба, а в Японии – Богини Аматерасу. Исторически этот тип творчества, буддизм, действительно вышел из язычества, – из его наиболее рафинированной формы – брахманизма. В Китае, Японии он получил распространение как развитие однотипного с ним даосизма и синтоизма, почти сливаясь с ними, но все-таки не во всем. В чем же развитие? В чем именно буддизм как женский творческий потенциал развивает синто (даосизм и язычество в целом) с его высокой Детскостью?

Естественно, био-основанием этого процесса является само био-различие ребенка и матери, – которое не автоматически, но с определенной долей осмысленности ведет и к различению двух разных, но не противоположных друг другу видов творчества, творческой индивидуальности; становящийся-творимый человек творит себя, и через себя – остальную жизнь, а женщина творит иную жизнь непосредственно, и через нее – также и себя как творческую индивидуальность.

Итак, человек-творение Природы скорее берет, чем отдает, а женщина скорее «отдается» своему творению, чем берет у него. И если исходить из Экософии культуры Толстого, человек-дитя экологичен по факту своего порождения Жизнью, женщина тоже экологична, но по-иному: не столько по генезису, сколько в соответствии с основной функцией сотворения жизни.

Этот факт творения Жизни порождает основной принцип буддизма, как сути психосоциокосма женщины, – сострадание, вплоть до полной самоотдачи, саморастворения в своем творении, что и является реальным жизненным смыслом творчески-нравственного удовлетворения, илинирваны. И, кроме того, процесс творения человека идет, в общем-то, как индивидуальное общение, а женский тип творчества предполагает-полагает его как сотворчество, творческое, как минимум, трехстороннее общение, – что создает необходимость и в социальном общении (как минимум, в масштабах общины буддистов, сангхи со специфической формой межличностного общения). Индивидуальное эко-общение перерастает в эко-социальное общение, что во многом и определяет специфику женского типа творчества и женской творческой индивидуальности, женского типа общения, характеристики которых (в их условном тождестве = развитии предыдущего комплекса качеств) развивает и японская лирика, и вся японская культура в целом. Поэтому свойства эко-общения суть качества также и женского творчества. И Женски-Материнского аспекта творчества Толстого.

На этой основе дадим характеристику японской лирики и творчества Толстого:

1) эко-общение прежде всего биологично, оно есть общение двух живых существ (человека и Природы);

2) каждый акт эко-общения уникален не в меньшей мере, чем уникально живое существо как его сторона, основание и источник;

3) эко-общение есть активное взаимоотношение по-разному активных сторон-систем, не ограничиваемое субъект-объектным отношением;

4) эко-общение взаимно в любви, доброте, красоте, мудрости и других позитивных качествах. Помимо поэзии наиболее близки к этому экофильному общению такие виды творчества, как икебана, живопись, чайная церемония…;

5) как и жизнь, эко-общение имеет особую геометрию: его стороны несимметричны друг другу. Эко-общение основано на взаимном дополнении двух принципиально разных, но не враждебных друг другу сторон, составляющих специфическую бинарную систему, состоящую из относительно самостоятельных подсистем;

6) эко-общение постоянно в своем непостоянстве, как непостоянна сама Природа. Сколь бы ни был уникален каждый миг этого общения, само оно постоянно и неизменно. Оно пронизывает всю жизнь человека, прежде всего, женщину, в т. ч. и как духовно-творческую индивидуальность.

Эти свойства эко-общения как целого, будучи по генезису свойствами Природы, все же не сводимы к этим последним (но имеются еще и специфические свойства эко-общения, которые не сводимы к свойствам Природы, хотя и выводимы из нее).

Японская лирика говорит, конечно, и о трехстороннем, и о многостороннем общении (Природа, друзья, родные и я), но никто (и ничто) н е противостоит непосредственному общению-с-Природой. Никакой предмет не «заслоняет» ни человека, ни Природу. Человек, конечно, «удваивает» себя в предмете, но обычно не противопоставляет последний ни себе, ни Природе.

Японская лирика чужда такому «утроению», «усложнению» эко-общения. В ней нет никакой вычурности, надуманности. В частности, у Кавабата Ясунари всегда была живая связь человека с предметами; в предметах ощущалась жизнь самого художника. В японской лирике предмет сливается с Природой:

«Долгий вешний день!
Лодка с берегом неспешно
Разговор ведёт».

Передавая эти особенности японской лирики и культуры в целом, заметим, что основным свойством собственно эко-общения выступает его непосредственность, неопосредованность предметным миром человечески-античеловечно-экофобной цивилизации как культуры потребительства: предметный мир на Востоке не противопоставляется человеком ни себе, ни Природе. Кавабата Ясунари, в частности, очень метафорично выражает свое представление о единстве мироздания, указывая на то, что действительно лежит в его основе, как и в основе присущих его составляющим – макро-косму и микро-косму – отношений:

«Если у вселенной одно сердце,
Значит, каждое сердце – вселенная.»

Женски-Материнское сердце и сердце Толстого – в первую очередь

Это сердце не может делить свою любовь к Природе по частям, вместе с тем «любовь к Природе всегда взаимна!». Гармоничность эко-общения вытекает из поэтично-любовного восприятия Природы: человек, будучи частью Природы, испытывает на себе любовное ее отношение к своим творениям. Но и он сам наделен тем же отношением к жизни, что и вся Природа. Такая эко-гармония во всем ее многообразии пронизывает всю японскую поэзию-культуру. Ее выявление и есть реальное развертывание основной аксиомы традиционной японской культуры.

Как многообразна Природа, так многообразна и гармония с нею. Ярчайшим примером этого является любовь между мужчиной и женщиной, которая, по словам Томиэ Охара, всегда неповторима и складывается по-разному («на десять тысяч ладов»). Но этот же принцип понимания разнообразия форм любви-гармонии свойственен и сфере эко-общения.

Очевидно и то, что превалирование женского начала в мужчине-носителе синто-буддийской духовной традиции не ведет к эко-катастрофе, но, вместе с тем, все-таки препятствует его общему творческому развитию. Поэтому-то актуализируется процесс удвоения Творчества Жизни; оно становится совместным и взаимотворчеством. Это позволит более полно и системно развивать и специфику каждого типа творческой личности, ныне как бы «размытых» по всему спектру личностного потенциального многообразия, или творчески-личностной «палитры», преимущественно Женской японской культуры. В частности, излишняя «феминизация» детства (и детского начала в творчестве) наиболее ярко видна в следующей танке:

«Ах, если б этот мир похож был на цветок,
И каждую весну рождалось бы былое!
Но нет, увы… // Мир бренный не таков:
Что раз прошло не возвратится боле»

    Неизвестный автор
Здесь видна особая фетишизация – приписывание Природе своего отношения к ней. Повтор вызывает радость лишь в тех культурах, которые ориентированы на прошлое, но – досаду, даже скуку и прочие негативные чувства у творческих индивидуальностей, ориентирующих себя на постоянную смену настроений, на непрерывный поиск нового в былом. Обусловлено это различие тем, что лишь женщина биологически ориентирована на постоянство, стабильность в развитии. Мужчина и ребенок ориентированы на перемены, поиск нового, развитие-обновление. Именно эти свойства должны быть позитивно эмоционально, нравственно, эстетически окрашены.

О переносе «женского подхода» на сферу, где более подходящей является Мужская (интеллигентная) логика, говорит следующая установка японской лирики: «Горесть жизни ощущается благодаря тому, что всякая радость, да и все в мире, преходяще»; об этом говорит образ струй реки Ёсино: сейчас они текут здесь, перед глазами; один миг – и они скрылись в далеких горах.

«Будешь дальше течь, // И отсюда далеко
Спрячешься в горах… // Только ты одна, река Ёсино?
Иль в мире всё?»

Здесь «горесть жизни» менее уместна, чем радость по случаю перемен, т. е. того, что «все в мире преходяще». Творческому умонастроению ближе перемены (Мужская логика), а не минор:

«Мой приют стоит // На восток от города.
Здесь один живу. // «Скорби холм» зовут его.
Что же? Скорбь – удел людей!»