Нескучный киносад (сборник)

– Честно?

– Ну…

Гюльнара оглянулась на закрытую дверь министерства. И сообщила негромко:

– Я вообще в самолете еще никогда не была.

– Иди ты! – снова изумилась Катя.

Тут Гюльнара достала из кармана пачку «Ту-134», выбила две сигареты и одну протянула Кате. Но Катя отрицательно покачала головой.

– Нет, спасибо. А разве узбечки курят?

– Узбечки не курят, а летчицы курят. – И Гюльнара неумело защелкала зажигалкой, прикурила и тут же закашлялась.

Катя посмотрела на нее укоризненно, но Гюльнара, откашлявшись и отдышавшись, заявила твердо:

– Но летать буду!

Тут из двери опять вышел начальник охраны. Суетливо и поспешно, с опаской косясь на демонстрацию, идущую по Ленинградскому проспекту, он не то приказал, не то попросил:

– Ну, всё! Всё! Валите отсюда! Освободите территорию!

Но Катя и Гюльнара не успели ответить, как к подъезду с одной стороны подкатила черная «Чайка», а с другой – на велосипеде – еще одна девушка с рюкзаком, тоже восемнадцатилетняя, но полная и пышногрудая, Марина Голубева. Из «Чайки» вышел министр с портфелем и тут же нахмурился, поскольку сидевшие на своих чемоданах Катя и Гюльнара загораживали ему проход.

– Это еще что такое? – спросил министр.

– Извините, Александр Никитович, – растерялся начальник охраны. – Это… Это приезжие…

Спрятав сигарету в кулак, Гюльнара первой вскочила со своего чемодана:

– Ой! Вы Александр Никитович? Министр?

– Ну, допустим, – сказал министр. – И что?

– Ой! – подскочила и Катя. – Я уже год не могу к вам попасть! Пожалуйста!..

– А в чем дело? – продолжал хмуриться министр.

Катя поспешно достала из сумки сложенный вчетверо лист.

– Вот заявление! Без вашей визы у нас не берут документы в летное училище! А у меня отец Виктор Осин, вы с ним в Афгане летали, помните?

– Ну, летал… – нехотя подтвердил министр. – И что? Если все, с кем я летал, будут мне своих детей подбрасывать… – Но все-таки взял Катино заявление. – На какое отделение ты хочешь?

– На лётное.

– На лётное?! – удивился министр.

– Александр Никитович, я в авиаклубе с двенадцати лет, я все самолеты знаю, – затараторила Катя.

– А у меня сто сорок прыжков с парашютом, – сказала Марина.

– А у меня черный пояс по дзюдо, – сообщила Гюльнара.

– И вы на лётное? – спросил у них министр.

Гюльнара и Марина протянули ему свои заявления.

Министр в замешательстве посмотрел на начальника охраны.

– Вообще-то, – вдруг сказал тот, – я в Саранском ДОСААФе Марину Попович прыжкам с парашютом учил…

В этот момент с Ленинградского проспекта снова донеслись усиленные мегафоном призывы демонстрантов к свободе и свержению власти КГБ, и министр поспешно взял заявления, написал на каждом «Допустить к экзаменам» и быстро скрылся за дубовой дверью.

Восторженно прыгая, Катя и Марина бросились обнимать начальника охраны. А Гюльнара разжала кулак с погасшей сигаретой, увидела на ладони ожог и выругалась по-узбекски.

Тут я обязан подтвердить, что отец у Гюльнары был действительно пастух, и никто в ее роду никакого отношения к авиации не имел. Всё ее детство родители кочевали по высокогорным пастбищам Памира в поисках травы для своих овец, трех вьючных верблюдов и пяти ослов. Летом верблюды и ослы, нагруженные свернутой кибиткой, ящиками и тюками, шли все время вверх, к леднику Медвежий, который талой водой орошал высокогорные пастбища. Вслед за этим караваном несколько женщин, подростков и собак гнали овец. А на горбу переднего верблюда, которого вел отец, поверх тюков с коврами и другим скарбом была укреплена войлочная люлька с высокими бортами, укрытыми цветастыми узбекскими платками. В этой люльке, на дне, на подушках из верблюжьей шерсти, в такт шагам верблюда раскачивалась семимесячная Гюльнара. Плакала ли она или хныкала, никто ее не слышал и не обращал на нее никакого внимания. Но вот издали доносится гул самолета. Он все приближается. Гюльнара замолкает и смотрит вверх. Над ней проносится МиГ, оставляя в небе широкий белый след. Девочка смеется, сует в рот палец, сосет его и засыпает. И во сне, раскинув руки, летит-планирует над Ферганской долиной. А самолет, делая «свечку», уходит все выше и выше над снежными верхушками гор…

И это, признаюсь, всё, что я смог отыскать в биографии Гюльнары, – всё, что спустя семнадцать лет привело ее в город Приволжск.

Глава 3

А у Марины Голубевой всё наоборот – не было отца, а мама была инструктором парашютного спорта в Москве, в Тушинском отделении ДОСААФ. И потому Марина с двух лет парила в воздухе, сидя в рюкзачке, прикрепленном у мамы на груди к ПСП – подвесной системе парашютистки. При этом в полете обе хохотали от удовольствия, хотя на земле маму нередко встречал какой-нибудь грозный начальник:

– Как ты смела?! С ребенком! А если бы вы разбились?!

На что мама спокойно отвечала:

– Во-первых, у меня семь тысяч прыжков. Во-вторых, а если бы я без нее разбилась? С кем бы она осталась?

Но это было давно, пятнадцать лет назад. А сейчас Марина сидела на кухне, не включая света. За окном была окраинная московская улица с портретами Горбачева и Лигачева в пустых витринах гастронома. Там кроме банок с баклажанной икрой, болгарского лечо и пачек соли давно уже не продавали ничего. Потом Марина увидела свою мать, та шла по улице с редкой добычей в вязаной авоське – три банки с сардинами и три со сгущенкой. Конечно, она изменилась с тех пор, как они вдвоем прыгали с парашютом – располнела, поседела, и походка стала какой-то утиной. Досталось ей…

Войдя в квартиру, мама включила в прихожей свет, прошла мимо Марининого велосипеда на кухню и удивилась:

– Ты дома? А почему без света?

– Ма, – сказала Марина, – нам нужно поговорить как женщина с женщиной.

– Ты беременна? – испугалась мать.

– Нет.

– Ты влюбилась в женатого? – Мать стала выкладывать продукты из авоськи.

– Нет, мама.

– А что случилось?