Запертый

Я вот не мажу. И волосы не обрил.

Почему?

Почему?

– Потому что я трус, – прошептал я, обхватывая зудящую голову ладонями. – Потому что я трус… слабак… я фуфловый сурвер…

Я ведь собирался пойти в парикмахерскую старого Бишо. Смотритель объявил, что все, кто хочет постричься под машинку, могут сделать это бесплатно, да еще и получат взамен отрезанных волос десяток хороших стеблей зеленого лука и столько же укропа. Это выгодная сделка – во всяком случае, для меня. И я ведь даже пошел стричься… но на полпути меня остановили две девки из группировки Шестицветик. И оставили мне синяк на ребрах – ткнули концом пластиковой дубинки. Там полно обезбашенных баб, что крайне гордятся своей вседозволенностью, длинными волосами, странными нарядами и наплевательским отношением к личной ауре. Это мне с Роппом повезло, что он спит и видит, как бы свалить с нашего Шестого. Чтобы подальше от технических уровней. Чтобы подальше от того запертого и официально больше не существующего этажа. Чтобы поближе к тем, кто рулит нашим убежищем Хуракан… Поддерживаемый своей группировкой Ропп пытается выстроить себе радужное сурверское будущее…

– А я трус, – повторил я, и моя рука еще раз потерла саднящие от обидного удара дубинкой ребра.

Передернув плечами, я мотнул головой, сбрасывая с лица грязные пряди сальных перхотных волос, и… задел затылком спинку скамьи. Перед глазами тут же полыхнул миллион искр, я глухо застонал от боли и сам не понял, как мой стон перерос в глухое злобное ворчание.

Трус! А теперь и смертник! Ничтожество!

Вскочив, я скользнул взглядом по указателям на стене – автоматическое ненужное действие, ведь я знал тут каждый уголок с детства – и перешел на бег, торопясь добраться до места, до того как злобная решительность испарится и перестанет подпитывать мою ничтожную душонку слабака.

– Лук, – выдохнул я на бегу. – Я хочу пожрать зеленого горького лука…

Пару раз свернув, оббегая по периметру четвертый торговый куб, я увидел нужную мне пластиковую вывеску и перешел на шаг. Промедление оказалось ошибкой – с другой стороны широкого коридора-проспекта ко мне шагнули две знакомые фигуры. Длинные волосы спадают до поясниц, кожаные шорты и короткие топики, шипастые ошейники и браслеты, огромное количество татуировок, обильный макияж и гордо носимая эмблема группировки – шестилепестковый красный цветок.

– Куда торопишься, вонючка?

Я по привычке вжал голову в плечи и ускорился было, но серо-красная пелена перед глазами и пульсирующая головная боль заставили меня остановиться и широко улыбнуться той, что произнесла эти слова.

– Вонючее здесь только одно – твоя жопа.

Высказавшись, я смерил взглядом замерших девиц и спокойно вошел в пустующую парикмахерскую, где перед четырьмя тусклыми от возраста зеркалами стояли столь же старые кресла. В одном из них терпеливо ждал клиентов Бишо – невысокого росточка идеально выбритый старик с аккуратной армейской седой стрижкой. Бишо на нашем этаже уважали. В прошлом он служил в Охране Периметра, не раз покидал пределы убежища, отправляясь на разведку в подземные карстовые пустоты, что окружали нас со всех сторон. В последней вылазке он потерял кусок лица, левую ступню и обоих сыновей. Осиротев и похоронив умершую от горя жену в грибнице вместе с сыновьями, он занял ее место в парикмахерской и быстро освоил ремесло стрижки. Пусть он больше не состоял в рядах Внешней Охраны, но бывшие сослуживцы его по-прежнему поддерживали. Все знали – старого Бишо лучше не трогать. Поэтому он все еще работал. Поэтому группировка Шестицветик боялась угрожать напрямую старику, предпочитая отваживать от него клиентов.

– Славного и долгого! – поприветствовал я старика универсальным и достаточно вежливым у нас способом.

– Экодар грядет! – куда боевитей отозвался бывший служака.

– Как твои дела?

– Мои-то ничего… а вот твои, я вижу, заканчиваются?

– С чего бы? – спросил я, опускаясь в кресло.

– Слышал я твой комплимент, подаренный той красавице за стеклом, – ножницы Бишо указали на витринное стекло.

Почти прилипнув к нему, там стояла со злобной рожей девка из Шестицветика, что назвала меня вонючкой и получила отпор. Ну и гримаса… пару секунд поглядев на нее, я состроил точно такую и с ухмылкой бешено завращал глазами. Отпрянув, она ошеломленно уставилась на меня – на трусливого чмошника Амоса, что никогда бы не решился на подобное.

– Ты часом не принял чего… бодрящего?

– Не, – покачал я головой. – Я чист. Давай, дружище, стриги смело.

– Прямо под машинку?

– Ага, – кивнул я. – Прямо под машинку. Только затылок…

– Вижу. Там буду осторожней. Спрошу последний раз, солдат – ты уверен?

– Да, Бишо. Я уверен…

– С тебя спросят. Я тебя прикрыть не смогу, сам понимаешь.

– Я не боюсь, – устало улыбнулся я. – Я правда не боюсь, Бишо. Может, я свихнулся?

– А может ты стал мужчиной?

– Смешно…

– Все мы взрослеем по-разному, – машинка в руке старика тихо зажужжала и вгрызлась в мои волосы на макушке. – Кто-то раньше, кто-то позже. А кто-то никогда. Я смогу кое-что сделать для тебя – скажу им, что ты упал, ударился головой, был чуток не в себе, попрошу тебя не трогать…

– Нет! – отрезал я и сам удивился, насколько решительно это прозвучало. – Я сам разберусь!

– Убьют… сколько у нас камер наблюдения на Шестом? Одна между третьим и четвертым торговыми кубиками. Еще одна у лифтового створа…

– И одна в СоцСикс, – закончил я за него. – Знаю.

– И они знают.

– Плевать. Я… я не знаю, как объяснить, Бишо… но я просто устал.

– Устал от чего?

– Я устал бояться. Устал быть чмошником. Устал получать от всех пинки и устал с боязливой улыбкой спрашивать – не ушиб ножку, пиная меня по лицу? Закончил? Или пнешь еще разок? Давай смелей – пинай. Я никому не скажу. Никому не пожалуюсь…

– Ты рос без отца, – тихо обронил старик.

Глядя, как на мою прикрытую накидкой грудь падают грязные пряди волос, я грустно усмехнулся:

– Нет. Я рос с отцом. Он до сих пор живет по соседству.

– У него вроде как не сложилось с твоей матерью…

– Ага. И поэтому он постоянно выбивал из нее дурь. Прямо при мне. А затем переключался на меня. Прошли годы… и вот он счастливо живет с другой женщиной, а моя мама умерла.

– Ее забрал рак.

– Виноват отец, – покачал я головой. – Слишком много побоев. Слишком много стресса, ужаса и страха за меня… Ее организм просто сдался… Она устала и хотела умереть. Знаешь… в жизни моей мамы никогда не было счастья… каждый ее день был чернее черного… сплошной гребаный мрак, пропитанный страхом…

– Амос…

– И всем было плевать… всем было насрать… они знали, что отец делает с ней. Делает со мной… и они молчали… просто отводили глаза…

– Амадей… не стоит винить…