Демон справедливости

– Ох, дались вам эти побрякушки и вытребеньки! Потерпите четыре секунды и все узнаете.

Из-под плаща появилась банка литра этак на полтора, наверно, на три четверти полная какой-то желтой дряни. Крышка отскочила, и запахло жареным луком.

– Не удивляйтесь, народные средства – самые надежные, – перо нырнуло в банку и мазнуло по моему правому глазу, я даже не успела зажмуриться.

– Теперь левый. Ну? Вот так!

Сперва в глазах плавали пестрые облака со звездочками. Потом они растаяли.

Я на всякий случай протерла глаза.

Комната была прежней, но я отчетливо видела каждую точечку на обоях в противоположном углу. Чуть напрягшись, я разглядела заголовок в газете, наклеенной под обоями, и фотографию под ним. Сквозь газету я видела неровную серую стену.

– Догадались? – спросил демон, и я подняла на него глаза.

У него была кожа серого, чуть лиловатого цвета, с легким перламутровым блеском, правильное лицо, шапка густых и жестких кудрей. Возможно, в них прятались рожки. Глубокие задумчивые глаза были удивительно хороши, я загляделась.

Хотя мне вредно заглядываться в такие глаза. Все равно из этого ничего хорошего не получалось и уже не получится.

Такая моя судьба.

– Шабаш во вторник вечером, – деловито предупредил демон. – Перышко приведет.

И положил на стол черное перо, вымазанное желтой ведьмовской мазью.

– Удачи! – коротко простился он. – Посмотрим, сумеете ли вы воспользоваться нашими возможностями. А потом уж и будем решать вопрос о продаже души.

Тень сгустилась вокруг него. Он опять обратился в столб черного дыма и втянулся в щель на потолке.

Я осталась одна.

На темной полировке журнального столика тусклым пятном выделялось черное перо. Мазь на нем как-то мгновенно выцвела.

Что касается порядка в доме, я страшная зануда. Всякая вещь у меня знает свое место. И никогда еще перья на столах не валялись. Хотя… Было дело. В ранней юности. На берегу пруда чистились и охорашивались лебеди. Я осторожно подошла к ним и набрала целую горсть махоньких пушистых перышек. От подружки-балерины я знала, что их не берет никакая краска. То есть – белизна в наивысшем своем проявлении. Ей я потом и отдала эти перья – обшить «лебединую» пачку.

В детстве я страшно хотела танцевать и только танцевать. Но в хореографическое училище меня не приняли. Тогда я впервые обнаружила, что людям не нравится мое лицо.

Первая тренировка у меня в семь двадцать утра.

Это для тех, кому к девяти на работу. После работы им нужно бежать по магазинам, а встать на час раньше они еще со скрипом соглашаются. Правда, это всего два раза в неделю.

У меня всегда все приготовлено заранее. Сумка с магнитофоном, купальником, резиновым поясом, лосинами, импортными кедами на толстенной подошве всегда стоит на полке у дверей, и. все в ней всегда свежее – запасные носочки, полотенчико, гимнастический купальник. Недавно я связала себе и полоску на лоб. Не люблю долго сидеть на одном месте, а то бы и гетры связала. Я считаю, что тренер должен служить недосягаемым идеалом. Какой-то дурак написал в популярной брошюре про аэробику, что одеваться надо, чтобы одежда не стесняла и вообще была хлопчатобумажная. С точки зрения высокой науки, возможно, это правильно. Но я – практик, и я за десять лет сделала кое-какие выводы.

Я шла на остановку троллейбуса и мысленно повторяла тезисы своей сегодняшней речи перед новенькими.

Костюм должен обтягивать, иначе я не пойму, правильно выполняется движение или нет, до конца вытягиваются ручки-ножки или кое-как. Резиновый пояс. Без него не допущу. У женщины должна быть талия. А пропотеешь под этим поясом до темных пятен на купальнике – и талия на нужном месте образуется. Тем и хороша обруганная синтетика… Да. Обувь. Только на толстой резиновой подошве. Потому что придется много прыгать. И меньше риска поскользнуться. Волосы – убрать! Чтобы не приглаживать их каждую минуту. Косметику – убрать. Это во мне не старая дева вопит. Я должна видеть, если кто-то из моих бегемотиц вдруг резко побледнеет или там губы посинеют. Обтягивающий костюм. Пояс. Обувь. Волосы. Косметика. Кажется, все…

Новенькие, а было их в это утро человек восемь, обрадовали меня чрезвычайно – пришли в тех жутковатых тренировочных черных костюмах, какие наша промышленность гонит для школьников. Они решили, что так будут выглядеть стройнее. Не выношу! Своими бы руками изодрала в клочки!

Я построила свою пузатую и грудастую команду, включила магнитофон и сунула кассету на перемотку.

– В следующий раз просьба одеться ярко и нарядно, – сурово сказала я. На мне самой сейчас малиновые лосины, белый с малиновым купальник, белые носочки и белые же кеды – пусть любуются. – От черного цвета снижается мышечный тонус.

Возможно, это и враки. Но на девочек действует – услыхав про мышечный тонус, они действительно приходят в светлом.

Прошпарив тронную речь, я включила магнитофон и выдернула из рядов Владку. Поставила ее вместо себя показывать упражнения и запустила тренировку.

Это очень важно – чтобы с самого начала кто-то ткнул тебя в пузо – подтяни пузо! – или шлепнул по загривку – распрямись! Я ходила между рядов, тыкала, шлепала, выламывала неуклюжие руки, выгибала окаменевшие спины. Но когда наступил танцевальный фрагмент, вышла вперед.

Я выбрала эту профессию, чтобы безнаказанно танцевать.

Здесь всем было безразлично, какое у меня лицо – здесь знают, что лицо любой степени красоты можно нарисовать за час. Здесь любовались моими стройными бедрами, осиной талией, подтянутой грудью. Хотя поставить меня рядом с настоящей танцовщицей – и сразу станет ясно, что мне нужно согнать лишних два сантиметра и с талии, и с бедер. Но это еще поправимо, а вот замучавшая меня корявая линия – от талии до верхней части бедра – так при мне навеки и останется. И «иксатые» руки тоже.

Но моим бегемотицам не до тонкостей. Я самозабвенно пляшу тарантеллу, и они пытаются подражать. Сейчас я для них звезда экстра-класса. Возможно, еще и потому, что я пляшу с огромным удовольствием, и они это видят. Мне же на них лучше пока не смотреть… А то получится кривое зеркало – когда сплюснутая, разъехавшаяся во все стороны толстуха усердно копирует каждое твое движение, да еще корчит при этом рожи.

После тренировки я еще раз повторила все свои наставления, оставила Владку, а остальных отпустила.

Зальчик был в нашем распоряжении еще с полчаса. Я уже вторую неделю разрабатывала новый комплекс, Влада – лицо, приближенное к тренеру! – ассистировала. Мы попробовали, как ложатся на музыку движения «в партере». Я-то могу размахивать ногами с любой заказанной скоростью. Влада пополнее, мне в работе надо ориентироваться на таких, как она.

Оказалось, действительно – рядовая советская женщина, даже прозанимавшаяся аэробикой более года, в этот темп не укладывается. Приятная новость… А я полжизни потратила, пока нашла эту музыку и переписала ее! Непруха… Опять чье-то приблудное словечко. Сколько можно? Почему они ко мне так все липнут?

Я хотела спросить Владу, который час, но сквозь голубой рукав ее купальника увидела циферблат. Наше время истекло. А увидела я его, потому что напряглась. Во все время тренировки никто не просвечивал. И Владиных часов я не замечала.

Сейчас полагалось бы пойти и позавтракать. Перед утренней тренировкой я не ем, она для меня вроде зарядки.

Раньше все было просто – забежала в кафешку и съела себе салатик, безмятежно выпила кофейку. Но как быть начинающей ведьме, которая в горке салата на блюдечке ясно видит кусочки порченой колбасы и длинный пергидролевый волос поварихи?

Пришлось идти в дорогое кафе через дорогу, там повкуснее и поаккуратнее. Я подумала, что дымчатый демон нанес удар по моему бюджету, и надо это горе оговорить в договоре.

Затем я рванула в школу к Соне.

Она знала, что я собиралась в милицию со своими никому не нужными показаниями. Она еще вчера вечером, очевидно, ждала меня.

Я нашла ее в лаборантской химкабинета, который нужно было законсервировать на лето.

– Про Генку не спрашивали? – был ее первый вопрос. Мне захотелось выругаться. Хотя я это делаю крайне редко. Но Сонька со своим Генкой может довести!

Она и перед походом к следователю полчаса умоляла меня – ни слова о Генке! Он же семейный, не дай Бог, начнут его тормошить, дойдет до жены! По-моему, в этих причитаниях было какое-то неосознанное, подсознательное хвастовство – мол, у меня, такого заморыша, есть любовник, пусть и женатый, а у тебя нет и не предвидится. Ну, нет так нет, я же из-за этого не страдаю, как маялась ты, пока не возник Генка.

– Спрашивали, – естественно, ответила я. – Ты уж прости, пришлось сказать правду. Что живет в Сибири, в академгородке, и приезжает примерно четыре раза в год, когда вызывают на симпозиум или научную конференцию. Они послали бригаду с ищейкой проверять его алиби. Мало ли какие у него причины ночью тебя придушить. Может, ты ему наследство собиралась оставить.

Со мной бывает, что неудачно шучу. Соня помолчала и вздохнула. С другой стороны, она меня вынудила на такую неприятную шутку. Черт ее разберет, возможно, она действительно любит этого гастролера. Мне такого не понять…

Во всяком случае, когда я нашла ее в больнице, и она рыдала у меня на плече, то меньше всего она беспокоилась о матери и отчиме – ее волновало, как бы не подумали на Генку! А какой он, к бесу, Генка? Ему сорок шесть лет, между прочим, и старшая дочь недавно внука ему родила. А Соньке всего-то двадцать девять. Не понимаю, хоть тресни.

Я люблю Соньку. Только не умею говорить приятные вещи. Скорее всего, и не научусь.

То, что я на тренировках зову здоровенных бегемотиц милыми девочками и предлагаю им то поднять выше ручки, то следить за ножками, еще ничего не доказывает. Это – профессиональное. Не могу же я вслух звать их жирными хавроньями. Но, честно говоря, мне было бы так легче, потому что на меня резкий и язвительный окрик действует лучше комплимента. Я мгновенно собираюсь и делаю решающий рывок, как правило, удачный. А с Сонькой так нельзя. И со многими нельзя. И это иногда удивляет, а иногда действует на нервы.