Путешествие по Святой Земле в 1835 году

«Да возглаголют вси и да исповедятся Ему во Иерусалиме: Иерусалиме, граде святый. Языцы мнози отдалеча приидут ко имени Господа Бога!»

    (Тов 13:8–9, 11)

Священные горы Иудеи отделены от Рамлы обширною равниною; они еще синели вдалеке. Мы летели на резвых конях. Провожавший нас наездник вдруг отделился от нас во весь опор навстречу к завиденным им двум путникам. Выхватя пистолет, он со всего наскоку выстрелил в одного из них пулею и закружился со своим конем, пересекая дорогу. Одетый в монашеское облачение путник, – это был настоятель греческого монастыря в Рамле, – отвечал улыбкою и ласковым движением руки этому приветствию араба, немало удивившему нас. Мы обменялись несколькими словами, поблагодарив настоятеля за найденное в его монастыре гостеприимство, а он звал нас к себе на обратном пути.

Мне казалось, что я стал дышать свободнее, когда мы начали подниматься на торжественные крутизны Иудеи. На первом скате, налево от дороги, видна деревенька Амоас; арабы-христиане называют ее этим именем, принимая ее ошибочно за евангельский Эммаус. Въехав на горы, мы скоро поравнялись с древними развалинами местечка Латрун, где, по преданию, родился распятый одесную Спасителя преступник, которому один вздох отверз двери Рая. С крестным знамением промчались мы мимо, и конечно, не один из нас воскликнул мысленно: «Помяни мя, Господи, во царствии Твоем!»

Ущелья гор делались ежеминутно теснее и живописнее; благовонье роз и незнакомых мне белых цветов разносилось по воздуху; стада паслись по обрывистым скатам. Часа через три пути мы въехали в узкий дефилей самой дикой наружности; он задержал наше стремленье. Горы Иудейские носят на себе отпечаток чего-то необыкновенно вдохновительного. Вскоре несколько ветхих маслин и фиговых дерев обозначили границу земель Рамлы и Иерусалима. Раза два утоляли мы жажду свою и усталых лошадей наших у колодезей. Мы проехали не останавливаясь мимо живописно разбросанного на обрывистой скале местечка Анатот – недавно разбойничье гнездо Абугоша; тут видны готические развалины церкви. Часы быстро летели, и я сгорал нетерпением увидеть Святой город. Горы начали становиться дичее и обнаженнее; но лиловый отлив скал, смешанный с зелеными полосами мхов, приятно оттенял их. Путь в иных местах был едва проходим для лошадей. Поднимаясь с горы на гору, я был в беспрестанном ожидании открыть Иерусалим, но горы все вставали передо мною, переменив прежнюю оттенку свою на красноватую. «Горы окрест его», – сказал Давид, говоря о Иерусалиме. Я начал приходить в уныние, что не увижу Святого города при свете дня; далеко опередил я своих спутников; в самое это время встретился мне прохожий араб – и, конечно, пораженный написанным на лице моем грустным нетерпением, поравнявшись со мною, закричал мне: «бедри! бедри!» (скоро! скоро!). Такое предведенье поразило меня удивлением: я ему сказал все, что я знал по-арабски нежного, за радостное известие. Я поднимался на высоту, – вдруг предстал Иерусалим! Я кинул повода лошади и бросился на землю с сладкими слезами. Я узнал и гору Элеонскую по ее священным маслинам; вздохи стесняли грудь мою.

Спутники мои нагнали меня и также повергнулись на землю. В немом восторге и не сводя глаз с этого священнейшего места земной планеты, мы спускались уже пешком по разметанным камням. Небо было облачно, – покров печали облегал Иерусалим… Вожатый сказал мне, что если мы не сядем на лошадей, то с захождением солнца, близкого уже к горизонту, ворота Иерусалима затворятся; это меня испугало; я боялся, чтоб святыня не скрылась от меня по грехам моим – и я поспешил в лоно Святого Города вкусить полную чашу блаженства, совершив свой обет.

Мы въехали в укрепленные Вифлеемские или Яфские ворота и очень скоро сошли у дверей Патриаршей обители. Это было марта 31 числа. Сын далекого севера, я не менее того вступил в Иерусалим как в свою родину, близкую сердцу моему. Окруженному так долго неверными, радостно было мне среди братий, под кровом икон нашей церкви. Я едва верил, что нахожусь близ Гроба Христова, и поспешал в храм, но двери его, стрегомые мусульманами, были еще заперты. Митрополит пригласил меня идти вместе с ним к заутрене.

Среди тишины темной ночи приступил я в первый раз к величественному преддверию храма Гроба Господня. Обе половины огромных ворот были открыты настеж. Бесчисленные огни свечей блистали перед большими стенными иконами, изображающими снятие со креста и погребение Спасителя. Тотчас при входе, в ложе привратника, увидел я сидящих, поджавши ноги, турок, с трубками во рту и играющих в шахматы. Сердце мое сжалось грустью; толпа расступилась перед нашим янычаром – и в нескольких шагах от нас лежал на помосте камень, одетый желтым мрамором и окруженный большими свечами, – это тот самый, на котором благообразный Иосиф повивал снятое со креста тело Иисуса. «Господи, – сказал я невольно, пав ниц со слезами, – страдания Твои еще не прекратились! Крещенные святым Твоим Именем и искупленные Тобою владеют этим миром, а нечестивые стерегут святилища Твои!» Но христиане не должны смущаться, что такие великие святыни находятся в уничижении языческом. Спаситель мира, подвергнув Себя на земле всем страданиям человеческим, оставил и святыни Свои под теми же законами природы, которым подвергалось Его Божественное тело. В смятении чувств, я не помню, как я дошел до Гроба Спасителя. Тут я дышал свободнее; отдельный придел скрывает погребальный вертеп Господа. Там я пролил слезы покаяния, и первая молитва моя была за давших мне жизнь и за близких сердцу моему. Не могу описывать, – и как выразить восторг, умиление и горесть христианина-грешника у Гроба Спасителя, и наконец на Голгофе у отверстия, где стоял крест, и у расселины распавшейся скалы!

Началась заутреня. Не только что помост Храма был весь закрыт народом, но взглянув наверх, – все приделы, все хоры, все галереи и даже некоторые карнизы имели своих богомольцев или зрителей. Нынешний год – для всех христиан – Пасха падала на тот же день. Зрелище этой необъятной толпы, чьи лица резко изображали представителей всех частей света, поразительно! Глухой шум слитых голосов сначала удивляет и беспокоит европейского христианина, привыкшего к благочестию храмов Божиих; но видя непоколебимое и ничем не развлекаемое благочестие многих истинно духовных лиц – шум этот кажется шумом бурной стихии. Возжжение свечей при процессии ваий вдруг обнаружило несметное число наших единоверцев. Вся процессия направилась с хоругвями и с пальмами в руках от греческого алтаря сквозь Царские двери прямо к Гробу Христову, который находится на противной оконечности храма. С разрешения Церкви те светские лица, которые находятся в алтаре, должны следовать за духовенством чрез Царские двери, чтоб охраниться от толпы; с трудом покорился я этой необходимости, но впереди священного хода шел мусульманский привратник храма и с криком разгонял бичом напирающую толпу. Вот как изображено смиренное шествие Искупителя в Иерусалиме! Я утешал себя зрелищем усердия богомольцев; многие с вершин карнизов или колонн простирали руки, а матери – своих младенцев, чтобы коснуться краев развевающихся хоругвей. Эта картина была достойна Иерусалима!

Глава VIII

Иордан

«Тогда исхождаше к нему Иерусалима, и вся Иудеа, и вся страна Иорданская, и крещахуся во Иордане от него, исповедающе грехи своя».

    (Мф 3:5–6)

Настала Страстная неделя. В Иерусалиме с давнего времени первый день этой недели определен на путешествие к Иордану, для омытия себя водою Искупления, в приуготовление к принятию страшных таинств, – и уже после того заключаются в храм Гроба Господня, до Христова воскресения. Я отлагаю подробное описание храма до этого времени. Я последовал за несметною толпою христиан к священной реке.

Еще на канун этого дня Иерусалим вышел из обычной тишины своей и представлял вид многолюдного торгового города. Движение толпы было необыкновенное. Ряды навьюченных верблюдов и лошадей тянулись со всех концов улиц, и шум отправляющихся не утихал во всю ночь. Мы выехали не рано, вместе с драгоманом греческого монастыря. Путь наш лежал по Страстной улице чрез Гефсиманские ворота. С стесненным сердцем ехал я на хорошо убранном коне, среди шумной толпы пеших и конных, беспечно попиравших путь глубоко трогательный, навеки освященный! И я дал себе внутренний обет не проходить по нем отныне иначе как пешему.

На высотах, господствующих над Иосафатовою долиною, сидел под маслиною муселим Иерусалимский Абугош, некогда известный грабитель христиан. Окруженный своею свитою, он курил трубку, запивая кофеем, и глядел на несущуюся толпу мимо горы Элеонской, по дороге к Вифании. Путь этот от Иерусалима до Иордана, так много следимый священными стопами Спасителя, будет мною описан после, во всей подробности, когда я пройду его в уединении, среди пустынной тишины, приличной великим воспоминаниям.

Несмотря на пестроту разноплеменной толпы, покрывавшей всю дорогу так далеко, как только мог следовать глаз, – я был поражен тою дикостью гор, которая начинается от высот Вифании до самой долины Иерихонской. Здесь раздавался глас вопиющего в пустыни.

Под горным сводом, противу развалин той гостиницы, где, по преданию, происходила сцена Благого Самаритянина, мы во второй раз встретили муселима Абугоша, который также направлялся со своею свитою к Иордану, для охранения поклонников от бедуинов; он опять сидел на ковре за трубкою и кофеем и убедительно просил нас отдохнуть с ним; мы исполнили его желание. Увидя в руках моих ландкарту и узнав ее употребление, он спросил: можно ль на ней видеть место его рождения – Анатот, – которое встречается на пути от Рамлы в Иерусалим? Надобно было видеть его удивление, когда я ему показал, где оно находится; он обращался ко всем, чтоб разделить свое удовольствие и похвалиться значительностью этого места. При отторжении Сирии от Турецкой империи, когда армия Ибрагима завладела уже главными пунктами Сирии, Абугош, видя, что дела Мегмета-Али берут перевес, послал к нему заблаговременно, в залог повиновения, своего сына (он, кажется, доселе находится в Сен-Жан-д’Акре); это удержало Абугошу муселимское место в Иерусалиме. Брат его родной, носящий с ним одно имя, живет в Анатоте, столице Абугошей; он называет себя начальником гор Иудейских, и ему не поверяют другого владычества, кроме этого мнительного. Сын его покушался на жизнь Ибрагима; он приставил ему пистолет к груди, но пистолет его осекся, и он был тотчас изрублен самим Ибрагимом. Это происходило во время иерусалимского бунта в горах Иудейских. Ибрагим послал однако шубу отцу, велев сказать ему, что он знает, что сам Абугош не причастен поступку сына.

С последних уступов гор Иудейских развертывается обширная равнина Иорданская во всем пустынном величии. С востока замкнута она стенами диких гор Аравийских, а с юга недвижною плоскостью Мертвого моря. Изгибистое течение Иордана далеко обозначалось к северу лентою дерев и кустов, очень заметною среди запустения. По всей равнине волновались, как насекомые, толпящиеся поклонники; поминутно вставали шатры в разных направлениях или вспыхивали костры. Это был народ израильский – и к горю, едва ли не большая часть из него, – поклонники золотого тельца! Но зато как разительно отличалось от них малое стадо верующих: старцев с посохом в руках, юношей и дев, обремененных ношею родительскою, матерей с грудными младенцами. Их не ожидали шатры, и ковры, и вина ливанские!

Мы отклонились от шума и разбили наш шатер в кустарниках, на берегу быстро бегущего потока. На противном берегу стояла полуразрушенная башня, окруженная несколькими арабскими хижинами. Это часть Иерихона! Отклонясь от приглашений, я сидел вдвоем с моим соотечественником, художником Ефимовым, при заходящем солнце, на берегу Иерихонского потока; мы глядели попеременно то на горы Иудейские, среди которых отличительно рисовались хребты горы Искушения или Сорокадневной, то на цепь Аравийскую, где обозначалась гора Небо или Навав, откуда последние взоры Моисея устремились на Землю Обетованную и на этот мир! Здесь нас застала роскошная ночь Востока. Мы давно беседовали в темноте, в тихой задумчивости, как вдруг озаривший нас свет факелов и неистовые крики вывели нас из мечтаний. Шумная толпа стремилась вслед за четырьмя полунагими вооруженными бедуинами, которые защищались один от другого мечами и щитами. Это было не что иное, как игры диких жителей пустыни; узнав об европейских путешественниках, они нашли нас в темноте ночи и пришли нас потешать. Тут загорелась жестокая битва при звуке тимпанов; искры сверкали от ударов мечей; наше любопытство было удовлетворено, и хорошая пригоршня пиастров рассеяла наконец эту толпу. Нас посетили два английские путешественника, только что прибывшие от Синайской горы чрез Петру Аравийскую и Хеврон, и заняли нас своею беседою. Путешествие Лаборда хорошо ознакомливает с Петрою; путь туда теперь менее опасен, но только под поручительством бедуинов того племени; их можно всегда найти в Эль-Арише и в Суэйсе.

На пути к Иордану мы совершенно отклонились от прочих поклонников, потому что мой соотечественник С-в, с которым я встретился в Иерусалиме, имел с собою купленных им в Египте двух невольников, которых он желал при этом случае окрестить в святых водах. Нас сопровождал иерусалимский священник.

Мы направились к Иордану на рассвете: в продолжение более двух часов мы ехали по дикой неровной пустыне белесоватой почвы, имея перед собою высокий оплот гор Аравийских. На этом пространстве, между Иерихоном и Иорданом, должно поместить Гилгал, где воздвигли израильтяне жертвенник в память чудесного перехождения через Иордан; расстояние от Иерихона до Иордана, по сказанию Иосифа Флавия, – 60 стадий; это более 10 верст. Мы выехали к рытвине, образованной высохшим потоком, и к обнаженному холму, увенчанному развалившимися стенами. Это были остатки монастыря Иоанна Крестителя – и вслед за ними открылись густые кусты, рисующие берег Иордана. Полагают, довольно вероятно, что здесь было место крещения Спасителя и что оно обозначено этим монастырем. Сердце мое билось сильнее, когда мы приближались к луговому берегу, – и наконец сошли с коней под тень густых ив и олеандров, при говоре листьев и невидимо журчащих за ними струй…

Берег в этом месте обрывист: разнообразные ивы и тростники, сплетенные вместе с олеандрами и опутанные свежим плющом, свисали с обоих берегов над быстро несущимися водами благословенного Иордана. Воздух дышал утренними бальзамическими испарениями; этот ландшафт радовал душу. Вокруг нас – безмолвие обширной пустыни, ограниченной горами Иудеи и Аравии. Сидя под навесом густых ив и тамаринов и глядя то на ясное небо, то на бег Иордана, я читал первую главу Евангелия от святого Марка и подобную ей главу святого Иоанна. Между тем совершалось крещение наших египтян. Вскоре и я удостоился погрузиться в святые воды.

Не без вероятия можно предполагать, что израильтяне, предводимые Иисусом Навином, перешли через Иордан в Землю Обетованную в самом том месте, где определено было свыше креститься Спасителю мира; это место обозначено было Скиниею Завета, когда Иордан, подобно Чермному морю, раздвигся перед нею. Полагают, что двенадцать камней, взятых со дна Иордана двенадцатью коленами Израиля и поставленные в память этого события, существовали еще во времена Христовы и что Иоанн Креститель обратился к этим камням, когда он сказал фарисеям и Садукеям, что Бог может из камней сих произвесть чад Аврааму (Мф 3:9).

Мысль эта, о перехождении израильтян через Иордан и о крещении Спасителя, пришла мне нечаянно по прочтении Книги Иисуса Навина, и я немало удивился, найдя в ученом Реланде[28 - Renaldi Hadriani. Palaestina ex monumentis veteribus illustrata. L. P. 2 tom. Tajecti Batavorum, 1714. P. 626–627.], что имя Вифавары, которая находилась по ту сторону Иордана, против места крещения Спасителя, происходит от еврейского слова, значащего место прехождения.

Елисей и Илия возобновили чудо Иисуса Навина, перейдя Иордан посуху, а Нааман Сирианин был исцелен водами этой реки от проказы.

Иордан вытекает от подошв Анти-Ливана, в стране Трахонтийской, из небольшого озерка, которое по своей круглости прозвано Фиалом, и из вертепа Паниум, близ города Панеада. Протяжение Иордана есть то самое, которое назначено Всевышним в область Израилю от Дана до Цоара или Сигора (Втор 24:3), то есть до южной оконечности Мертвого моря. Он называется по-еврейски Иарден; из этого некоторые писатели заключили, что имя его происходит от соединения двух источников, Иеор и Дан, и что этот последний получил свое название от близлежавшего финикийского города Дана, но доказано, что название Иордана гораздо древнее названия города Дана[29 - Renaldi Hadriani. Palaestina ex monumentis veteribus illustrata. L. P. 2 tom. Tajecti Batavorum, 1714.] и что это слово означает по-еврейски теченье или реку; и так как во всей Палестине нет другой реки, равняющейся с Иорданом, то он и прозван был общим именем реки. Он проходит сквозь два озера – Самохонитское, теперь Эль-Гауле, и Тивериадское; можно также сказать, что он протекает и сквозь Мертвое море. Ширина его вообще не более 60 футов; глубина, летом, от 7 до 8 футов; а зимою он часто выступает из берегов, которых обыкновенная высота доходит до 4-х сажен. Иордан изобилует рыбою, но в нескольких шагах от устья своего в Мертвое море вода его делается горька, а берега сглаживаются. Вода иорданская имеет вкус приятный; летом она прозрачна, а зимою, осенью и весною возмущена по причине своей быстроты. Арабы, со всем оружием, пешие и на конях, смело переплывают Иордан. Дикие племена бедуинов спускаются с нагих хребтов каменной Аравии с стадами и табунами роскошествовать несколько дней на луговых и тенистых берегах Иордана. Нередко они находят в тростниках других гостей своей родины, львов и тигров, привлеченных туда жаждою и стадами, и тут возгорается кровавый бой; длинное ружье, копье и кинжал никогда не оставляют этих моавитских пастырей. Пророк Иеремия живописно говорит о львах, тревожимых в кустах Иордана его разливом (Иер 49:19; Зах 11:3).

Мой товарищ оставил меня, отклонясь к Мертвому морю; а я, решившись еще раз подробнее осмотреть эту вдохновительную пустыню, тихо направился в обратный путь к Иерусалиму, невольно углубленный в задумчивость дикостью места. Недавно покрытое несметною толпою, оно теперь опять пришло в обычное запустение; – пожженный на далекое пространство ковыль обозначал снявшийся лагерь Израиля…

Мы достигли подошвы гор Иудейских по ближайшему направлению, но не в том уже месте, откуда мы съехали, а ближе к Мертвому морю, чем к Иерихону. Мы долго достигали вершины, не раз оглядываясь на необъятное пространство Иорданской пустыни, на горы Аравии, на блестящую поверхность Мертвого моря, – и когда вся эта картина закрылась от меня стенами гор – знойная, безжизненная дебрь предстала передо мной. Мы выехали сквозь узкий дефилей на большую дорогу к развалинам гостиницы Благого Самаритянина, где мы накануне отдыхали с Абугошем. На скалах этого дефилея несколько вычеканенных крестов обратили мое внимание; полагают, что это то самое место, где, по преданию, Благой Самаритянин нашел ограбленного и израненного путника: местность совершенно оправдывает это предположение. Томимые усталостью и зноем, мы сошли отдохнуть под свод скал, но не найдя в наших джарах ни капли воды, принуждены были опять садиться на усталых лошадей, чтоб достичь скорее источника на расстоянии более часа езды отсюда. Тут нагнали мы несколько отсталых поклонников, жадно пьющих из водоема; вообразите мое удивление, когда я в одном из этих поклонников, одетом в красную рубашку, узнал русского крестьянина, Московской губернии, Дмитровского уезда, села Рогачева – соседа моего родительского дома! Наша встреча и свиданье были конечно не менее трогательны, как встреча Энея с Андромахою по разорении Трои.

Я возвратился в Иерусалим, в мирную монашескую обитель, до захождения солнца.

Глава IX

Иерусалим

«Сей Иерусалим, посреде языков положих его».

    (Иез 5:5)

«Жилище Его в Салиме и пребывание Его на Сионе».

    (Пс 75:3)

Прежде чем я приступлю к описанию Иерусалима, я ознакомлю читателя с местоположением святого города и побеседую о таинственной судьбе его.

Какое же избрать место для такого обозрения и для таких воспоминаний, если не то самое, которое было любимым уединением Спасителя, куда он всегда уклонялся с Апостолами: «иде по обычаю в гору Элеонскую»; днем учил во храме, а ночи проводил на горе Элеонской, – говорит святой евангелист Лука (Лк 22:39; 21:37); и это место есть самое живописное! С горы Элеонской развертывается весь Иерусалим и его окрестности, и отсюда начинается торжественное шествие нашего Искупления. Сядем под тень этой вековой маслины, противу храма (Мк 13:3), откуда Иисус предрек кончину века; где он ответствовал Апостолам, говорившим: «Учитель! Посмотри какие камни и здания!» – «Не останется здесь камня на камне», – ответствовал Спаситель; где он так трогательно оплакивал Иерусалим: «Иерусалим! Иерусалим избивающий Пророков и каменьем побивающий посланных к тебе! (место убиения святого Стефана видно напротив) колико крат хотел я собрать чад твоих, как птица собирает птенцов своих – и вы не восхотели». И как страшно отзываются здесь, среди опустения, слова: «Се оставляется вам дом ваш пуст!» (Мф 23:37–38).

Великий первосвященник Мельхиседек (библейский символ Спасителя) положил основание Иерусалима, назвав его Салем; словом, означающим мир. Это есть предание всех восточных народов; оно еще прибавляет, что Мельхиседек перенес в Иерусалим тело Адамово, которое сохранено было Ноем в ковчеге. Основание Иерусалима, где совершилось спасение наше, предначертано, по словам Давида, прежде века, Богом Царем нашим, посреди земли (Пс 73:12). Это изречение не есть аллегория; Иезекииль вещает глаголом Адонаи: «Сей Иерусалим, посреде языков положих его» (Иез 5:5). География очевидно представляет Иерусалим в центре земного населения. Это мнение также принято у народов Востока[30 - Слово: scheith. Herbelot Barthеlemy d’. Biblioth?que Orientale, ou Dictionaire Universele contenant gеnеralement tout ce qui regarde la connoissance de peuples de l’Orient, etc. Preface A. Galland. Paris, 1697. Repr. Meistricht, 1776, La Haye, 1777, Paris, 1781.]. Все колена земные соберутся к этому центру, где «Иисус, (по глаголу небожителей) вознесшийся от вас на небо, придет таким же образом, как вы видели Его восходящим на небо» (Деян 1: 11). Мы все увидим некогда Иерусалим!

Цепь гор Иудейских, по направлению от равнин Рамлы до Иордана, расступается на половине пути, образуя на пониженных высотах двухолмную площадь, на которой стоит Иерусалим, окруженный горами, как говорит царь Давид (Пс 124:2; Ис 2:2).

Иерусалим покрывает три приметные высоты; одна из них Акра, другая Сион, третья Мориа. Небольшая долина, отделявшая Морию от Сиона, более заметная прежде, но теперь засыпанная и застроенная, называлась Тиропеон. Подъезжающему к Иерусалиму с запада, то есть с дороги из Рамлы, Святой город не обнаруживает еще своего величия; но с востока и юга он является в красоте царственной, на обрывистых горах. Глубокий и живописный овраг, изрытый потоком Кедрским и засеянный памятниками и гробами, отделяет его от противоположных скал.

Гора Вознесения или Элеонская, самая высокая из гор, облегающих Иерусалим, откуда мы начинаем свой обзор Иерусалима, находится на востоке, противу самого храма Соломонова, – и это есть определение Пророка Захарии. «Изыдет Господь… и станут нозе Его в день он на горе Элеонстей, яже есть прямо Иерусалиму на восток» (Зах 14:3–4). С самой вершины ее, несколько выше того места, откуда вознесся Спаситель, развертывается вид обширнейший. Позади, с востока, по направлению в Галилею, теми диких гор встают как бы подернутые снегом, по причине известковых полос, которыми они испещрены. Налево, на юго-восток, та же дикость, но ряды гор, из которых обозначается вершина горы Искушения, прерваны внезапно пустынею, где в ясную погоду сверкает часть Мертвого моря и даже видна вдоль пустыни линия кустов, обозначающая теченье Иордана; но за ним черные стены гор Аравии заграждают горизонт. Направо, с севера, за небольшою пологостью, вид гор Иудейских увенчан двумя отличительными шпицами скал с развалинами; на ближнем – гроб Самуила, а на другом – здание времен Маккавеев. Перед вами, на горе, за глубоким оврагом, развертывается весь Иерусалим.

Этот овраг, усеянный гробами, есть долина Иосафатова; а в глубине ее это изрытое безводное русло есть поток Кедрский. Видя перед собою город, по наружности могущественный, увенчанный куполами и минаретами, обнесенный стенами и башнями; видя несколько дорог, ведущих к нему по всем направлениям вы ищете движения, – но все пусто! Изредка кой-где медленно шагает обремененный ношею верблюд, сопутствуемый полунагим арабом; изредка мелькнет между гробами, как привидение, завернутая в саван мусульманка, беседовавшая с любимым прахом, или, удрученный летами, с посохом в руке, монах сопровождает дальнего поклонника и робко направляются к пустынным святыням.

Это запустение, это молчанье, не прерываемое ни говором листьев, ни журчаньем воды, ни шумом людским, – торжественны! Здесь и природа и люди как бы находятся в беспрестанном ожидании Судного дня! и эти сдвинувшиеся с могил своих надгробные камни, кажется, готовы уже освободить из заключения мертвецов своих!

Едва ли не до двадцати раз Иерусалим был добычею меча и пламени. Но он был разрушен до основания три раза: Сесаком, фараоном Египетским, при Ровоаме; Навуходоносором и Титом. Место его, взрытое и посыпанное солью, было долгое время пристанищем диких зверей и разбойников. С восстановлением города Элием Адрианом, переменившим его имя, – назвав его: Элиа Капитолиа, – оставшиеся жители были изгнаны и только ценою золота могли они исходатайствовать себе позволение приходить, один раз в год, плакать на прахе первобытного города.

Не прежде как через пятьсот лет по Рождестве Христовом начали христиане селиться в Иерусалиме под кровом Патриаршего наместничества. В начале седьмого столетия завладел им Хозрой, шах Персидский (он сжег храм Гроба Господня и Гефсиманию), а вскоре потом калиф Омар.

В 1099 году доблестный и достославный подвиг крестоносцев, предводимых Годофредом, оградил без малого на целое столетие святыни Иерусалима от неверных; но к скорби человечества, в 1187 году Салах-Еддин поработил врагам христианства всю Палестину, которая только временно переходила в руки христиан; но с 1291 года осталась во власти неверных.

Самая древнейшая часть Иерусалима есть Сион; Давид изгнал оттуда первых населенцев иевусеев и назвал это место своим домом, укрепив его башнями и стенами. Дотоле Сион назывался Иевус (1 Пар 11:4). Император Адриан, возобновляя город, исключил из него весь Сион и гору Морию с храмом Соломоновым и с угловою башнею, до Ефраимских ворот; но, по тайной воле Провидения, гора Голгофа и гробница Христова были включены в новый город и, застроенные языческим храмом, сбереглись доныне.

В наше время Иерусалим называется восточными народами эль-Кодс, то есть Святой, и Мобарек – благословенный. Замечательно, что это название принадлежит Иерусалиму с глубокой древности: Иродот называет его Кадитис[31 - Herodoti. Historiae. Oxonii, 1912. Vol. 1–2 (рус. пер.: Геродот. История: В 9 кн. / Пер. Г. А. Стратановского. Л., 1972. (Памятники ист. мысли)). IX. 159.], словом, сходным с еврейским кадош, значащим Святой. В Исаие и Неемие он также назван святым (Ис 48:2; Неем 11:1, 18). Имя Иерусалима или Салема упомянуто в первый раз в Библии в 1– ой книге Моисея, глава 14, стих 18. Полное имя Иерусалима составлено из слов Иевус и Салем; Иевус был царь иевусеан. Но теперешнее название, Иерусалим, – правильнее Иерушалаим или Иерушелем, – было принято, как полагают, Соломоном и значит достояние и вечный мир[32 - Reland Adrian. Antiquitates sacrae veterum Hebraeorum breviter delimcatae. Tajecti Batavorum, 1708. Repr. 1717, 1744, 1769.].

Я сказал уже о виде, который открывается с вершины горы Элеонской; она составлена из меловатого кряжа, смешанного с кремнистым. Несколько ниже ее конечной вершины, противу Иерусалима, грубо построенная мечеть, посреди масличной рощи, занимает то место, откуда вознесся Спаситель. Здесь некогда возвышалась прекрасная церковь, построенная святою Еленою. Среди четверостороннего двора, обнесенного стенами, в небольшом восьмиугольном строении, показывают на природной скале след левой человеческой стопы. По преданию, стопа эта есть Спасителева. Отсюда, изъязвленный человеками, вознесся Он на небо, благословляя род человеческий! Отпечаток другой стопы перенесен мусульманами в знаменитую мечеть Омарову, которая занимает теперь место Соломонова храма. Об этом обстоятельстве возникло много несогласий, о чем упоминает Шатобриан, говоря, что миссионер Рогер утверждает положительно противу этого перенесения. Невозможность для христиан проникнуть в мечеть Омарову оставляла этот вопрос нерешенным. Я имел случай победить запрещение мусульман и сам видел отпечаток другой стопы Спасителя в мечети эль-Акса; это прежде бывший храм Введения Пресвятой Богородицы. Об этом я буду говорить пространнее в своем месте.