Темная сторона Хюгге

– Каждый сам решает, как воспитывать, – сказала я.

– Это да. И все же мне хочется помочь ему найти маму с папой, когда он поднимется.

Родители мальчика как раз исчезли из вида, скрывшись за какими-то служебными постройками. Мальчик по-прежнему лежал, не шелохнувшись.

– А вдруг с ним что-то случилось, – сказала моя соседка. – Он же не двигается.

– Они, наверное, знают своего сына, – сказала я. – Наверняка, он не впервые откалывает этот номер.

– А я вот сижу, курю, – сказала женщина.

– Ну да, это плохо, – сказала я.

– Хочу вам кое-что рассказать, – сказала женщина. – Сегодня уже можно утверждать, что все обошлось, потому что моя дочь выросла хорошим и счастливым человеком. Но когда ей еще не было двух месяцев, она пролежала одна в своей кроватке трое суток. Я боялась уронить себя в глазах других людей, из-за этого она столько пробыла одна. Она могла умереть. Маленькие дети не могут долго без жидкости.

– Что случилось? – спросила я.

– Сказать по правде, меня после ее рождения страшно потянуло на курево, наверняка, из-за гормонов, в общем, я в основном была занята тем, что сидела и курила – с того самого дня, как меня выписали из роддома. Каждый раз, как дочка засыпала, я доставала из пачки сигарету. Я подолгу укачивала ее в люльке-переноске, а когда она засыпала, я относила ее в спальню и закрывала дверь. Потом садилась в гостиной и смолила одну сигаретой за другой. Не знаю, о чем я думала. Наверняка о будущем и о своем материальном положении. Я жила одна и почти не видела людей, не считая моей малышки, конечно, но она же была еще совсем кроха. Почти все время спала. Маленьким детям необходимо много спать. Сама я не могла уснуть, только сидела и курила, прерываясь каждые четыре часа, когда дочка просыпалась. Тогда я тушила сигарету и подогревала ей бутылочку. Кормить ее грудью я, к сожалению, не могла, молоко у меня было никудышное. Темное и слишком жидкое, и быстро переставало идти. Но говорят же, что дети, выросшие на искусственном вскармливании, не менее крепкие и здоровые, чем остальные, и моя девочка никогда потом не болела ничем серьезным. И моя грудь, к счастью, не слишком распухла за те три дня, что меня не было. Зато нога распухла.

– Что случилось с вашей ногой? – спросила я.

– Причину так толком и не установили. Не было ни перелома, ничего такого. Хотя я думала, что сломала ее, когда лежала посреди улицы и кричала. Я вышла за сигаретами. Обычно они лежали у меня дома целыми блоками, поскольку я прекрасно знала, что не могу в любой момент, когда захочется, выскочить купить пачку. Нужно же было заниматься дочкой. Но в один из дней после обеда от моих запасов не осталось ни сигаретки, я бродила кругами, не находя себе места, поглощала шоколад, смотрела телевизор. Ничто не помогало. Хотелось курить, и мне пришлось выйти за сигаретами.

Меня сбила машина зеленого цвета, я отчетливо это помню. Уж очень она была зеленая. Я лежала на проезжей части. Крови не было, ничего такого, но «Скорая» приехала. И меня забрали в больницу.

– И вы никому не сказали, что у вас дома дочка?

– Именно. Я этого не сделала. Я бы, наверное, призналась, если бы меня предупредили, что продержат в больнице три дня. Мне сразу же сделали рентген, выяснили, что все кости целы, поэтому я рассчитывала, что меня сразу же отпустят. Но мне выдали больничную одежду и уложили на койку, хотели провести обследование. Нога чудовищно распухла, но я солгала, сказав, что боли совсем не чувствую. Мне хотелось вернуться домой как можно скорее.

– Почему же вы там не рассказали никому про дочку?

– Мне было неловко. Честно скажу, ужасно неловко. Казалось стыдным признаться, что оставила ее одну в квартире. Я должна была заранее подумать, что существует определенный риск, если ты переходишь оживленную улицу, по которой ездит масса машин. К тому же сигареты – плохое оправдание, когда ты ушла и оставила совсем еще малыша без присмотра. А потом я заснула. Это ужасно, но я просто уснула. Подумайте, я ведь почти два месяца не спала по ночам и днем практически не отдыхала, потому что курила все больше. Я спала, и спала, и спала. Проснулась только через сутки, и нога все еще сильно болела. Я попросила болеутоляющее, якобы от головной боли. Лучше бы я этого не делала. Мне сказали, что вынуждены оставить меня еще на день, не исключено, что у меня сотрясение мозга. Я настаивала на выписке, и врачи спросили, есть ли у меня близкие, которые смогут обо мне позаботиться. Но ведь никого же не было. И мне сказали, что оставляют меня в больнице.

– И вы опять промолчали.

– Да, тогда уже было слишком поздно. Какая мать будет валяться в больнице на кровати, дрыхнуть, пить чай, который ей приносят с поджаренными тостами, когда ее малышка наверняка уже надрывается дома от голодного крика?

– Вы не боялись, что она умрет?

– Очень боялась. Но успокаивала себя тем, что она крепкая. При рождении она весила значительно больше среднего, у нее были резервы, на которых можно продержаться. Как я уже говорила, меня больше пугало отсутствие жидкости, но я старалась не думать об этом.

– Но так же можно нанести и другие травмы.

– Психические, вы имеете в виду. Да, вы правы. Я слышала, что грудной ребенок довольно быстро может умереть от одной только нехватки телесного контакта. Но, к счастью, тогда я об этом не знала. Мне повезло, думала я, что она такая маленькая и никогда не вспомнит об этом. И не сможет никому об этом рассказать.

– Это было для вас важно?

– Конечно, важно. Я же не хотела, чтобы история выплыла наружу. И она не выплыла.

– И вы вернулись домой через трое суток?

– Да. Опухоль спала на третий день, а я к тому моменту припрятала несколько болеутоляющих таблеток. Выпила их все сразу и смогла выйти из больницы без гримасы страдания на лице. Нога все еще болела, как вы понимаете.

– То есть вы сбежали оттуда?

– Нет, нет. Все было как положено. Меня выписали, когда главврач дал добро, в обмен на мое согласие явиться неделю спустя на контрольное обследование.

– И вы вернулись домой к дочке.

– Да.

– Она кричала?

– Она не издала ни звука. Лежала в кроватке, вся мокрая и в то же время иссохшая. Я ее вымыла и смазала маслом кожу, переодела во все чистое и положила спать рядом с собой.

– То есть с ней ничего не случилось.

– Слава богу, ничего. Я поняла, что ее организм не выдержит, если я дам ей сразу много молока. Это бы разрушило ее пищеварение. Поэтому я понемногу увеличивала размер порций, и через сутки она уже получала полный объем.

– Вы когда-нибудь рассказывали дочери о том, что произошло?

– Отвечу вам вопросом на вопрос. Ваша мама жива?

– Жива.

– Она обо всем вам рассказывала, чего вы сами не помните?

– Конечно, нет. Было бы совершенно невозможно пересказать все.

– Вот именно. Мы решаем, что рассказывать детям, а что нет.

– И вы решили об этом случае не рассказывать.

– Я подумала, что вреда от такого рассказа было бы гораздо больше, чем пользы.

– А как ваша нога?

– Я привыкла к тому, что она болела. Но какое-то время, само собой, ходила на контрольные осмотры раз в неделю.

– И опять оставляли дочку одну?

– Она ведь уже, можно сказать, выдержала это испытание. Зато курить я бросила и много лет не курила. Я дала своей дочке все, в чем она нуждалась, и сейчас она счастлива. Она понятия не имеет, что ее когда-то бросили одну. А с ним совсем другая история.

Она кивнула в сторону мальчика, который все еще лежал, уткнувшись лицом в землю.

– Он уже достаточно большой и запомнит этот случай. Может быть, он никогда не простит этого своим родителям.

Она поднялась со скамейки, обернула платок вокруг шеи, достала из кармана перчатки и надела их.