Обратные композиции

а в небе плавал белый самолет из букв и мыслей,
из тех, что он подумал, тех, что вдруг родят
сон разума, а вдруг кричать начнут и топать.

но он стоит словно рогоз у пру?да под винтовкой —
средь мертвых их надежда и живой.
О, дон! Постой, не упади, я тоже ведь, как плот,
что разошелся на ребро и губы
и в небе переменчивом плыву

постой! мы не умрем, мы видим за
те формы, что и неустойчивы и тленны —
их выпуклыми делает слеза
и наши страсти, наги и многоколенны

не падай, дон! Я кисть твоя, ружье —
мне, Богу, твой высокий лоб возможен,
и сердце, вынутое из высоких ножен,
как кисть сирени, как крыльцо мое.

Что скрыто

из красного винограда не вынуть солдата
некоторые вещи и события
срастаются, как облако и земля —

Одиссей и аквариум Навсикаи
где он плавает пучеглазой рыбой

или Зоя, что белый клубок разлуки
держит в руке на дождливом перроне

или сердце стучит под землей
меняя лицо улыбкой или яблоней в ветре

после смерти иной
ложишься в девку как в третью руку
биясь в ней словно в ненаступившей бабочке

и скорлупу грецкого ореха
конь взглядом ноздрей несет
а корпус весь в смирительной рубашке
чтобы руками не мешал

что скрыто за всем этим?
какая тишина стоит
как воздух в опустевшем доме
куда никто еще не смел войти?

Ефросинья

Памяти Веры Суздальцевой

рыбе в Волге не коснуться рыбы на Луне,
в серебре зеленом не совпасть их чешуе, губы губою
Ефросинье не найти рукою не нащупать, не прижать

вот лягушка смотрит на Луну далеким взглядом
вот идет посол, одетый в мешковину утра.
Уходила дочь его над крышами стопой как твердой лодкой
и собака лаяла со всех сторон и собирался ветер

вот идет она вверху – нога не чует ногу и глаза ее
смотрят на лягушку и себя, на Ефросинью и кричат
молча, – как убитый на войне земной солдат
все плывет без воздуха к Луне оторванным челом,

будто б колокол в Кремле ногою из себя же вышел,
перелившись в звук, что человеку ничего не скажет
но становится себе далеким дном как лодка и Луна

и острее лезвия рубанка кровь ее по склону побежала
шариками прыгала и бусами меж самолетов,
дирижаблей, серафимов
взяла из секретера пистолет и слово теплое ему шепнула
и пуля к ней летела и кричала закрывая синие глаза
и чей-то поцелуй за ней пошел словно верблюд
двугорбый и родной
и плакал в номере посол чужой отцовской головой

а дети в мяч играли и бросали телефоны до Луны
визжа как куклы и трамвай меж них бежал до Костромы

Гераклит

как ты тяжек и бел, Гераклит, как пернат!
если ширить грудь, то отсверкивает там бассейн
один для греков и варваров с быстрой в углу
бабочкой. Артемида порой в нем торс омывает,

зренье всех спрятав между лопаток, сомкнув
их как третье веко. И мир сгорает в умном Огне.
Гераклит сидит на крашеной плоской скамейке
смотрит на воду в лицах и линзах живых,

кашляет сворачивается в улитку дышит дешевым вином
кричит: мама я больше не могу мама,
я больше не могу слезы текут по щетине,
пластмассовый тренерский свисток на загорелой груди