Контрразведка. Охота за кротами

Кстати, ты знаешь, куда он был внедрен? – задал вопрос Деев и тут же сам на него ответил: – Советником руководства Генштаба и шефа австрийской разведки генерала Мака, который ждал от Шульмейстера «объективных данных по французским войскам». Карл добывал такие материалы. Более того – случай уникальный в истории, – специально для Мака по распоряжению Наполеона в одном экземпляре издавалась французская газета, в каждом номере которой публиковались статьи и заметки, подтверждающие информацию Шульмейстера о бедственном положении французской армии. Карл обставлял добычу этой газеты «опасностью быть разоблаченным и большими трудностями». Доверчивый Мак читал газетные полосы и охотно верил тому, во что хотел верить!

Стотысячная армия австрийцев была рассеяна французами в три недели до прихода русских отрядов. Вот так, дорогой!

Сегодня противник интересуется секретами в верхах. Разоблачение «крота» – бывшего полковника ГРУ Пеньковского – тому пример. Ты думаешь, сейчас нет Пеньковских в нашем Генштабе?.. (Как в воду смотрел – уже тогда «рылся» в секретах ГРУ Генштаба майор Поляков, о котором пойдет речь ниже.)

После этих слов Дмитрий Николаевич как-то горько поморщился, словно его одолел кратковременный озноб, и вновь продолжил:

– А мы ищем агентов там, где их в мирное время никогда не будет: в отделении, взводе, роте… А надо искать прежде всего в Москве. Туда в первую очередь направлены следы разведок Запада. Там больше всего кандидатов для вербовки. Они ведут борьбу тайно, такой же тайный заслон противнику и мы должны поставить. А на деле что получается? Хрущев сначала ошельмовал институт негласных помощников, а отсюда до сих пор нет глубоко продуманной правовой основы подобных отношений. Мы чего-то стесняемся, стыдимся того, что открыто делают наши друзья и враги. Шпионаж на пользу своей страны считается у них высшей формой проявления патриотизма.

Говорят, было перепроизводство «сексотов и стукачей» в период сталинского правления и они, дескать, являлись основным генератором репрессий. Нет, их не было вообще как таковых, а использовались шкурники, завистники, обиженные, а не патриоты державы. Шла борьба за власть двух политических линий Троцкого и Сталина. А чубы трещали у простого народа. То же самое происходит и сегодня. Есть среди нашей агентуры честные люди, их большинство, но, с другой стороны, если приглядишься – найдешь людей, ищущих выгоды. Ничего, опыт – дело наживное. Только недостаток его вызывает уверенность в себе. Опыт – самый лучший учитель, только плата за обучение слишком велика…

Помолчав немного и бросив рассеянный взгляд на кусты, осыпанные пушистым снегом, Дмитрий Николаевич достал из трофейного портсигара сигарету «Памир» и стал ее разминать, видно, по старой привычке, как папиросу. Прикурил от бензиновой зажигалки, сделанной неизвестным умельцем из винтовочной гильзы, затянулся глубоко, с явным удовольствием и, выпустив сизое колечко дыма, опять потянулся к своей записной книжке. Взял ее, полистал, почмокал губами и промолвил:

– Послушай еще одну быль. Фуше, министр полиции при Бонапарте, в своих мемуарах так писал о важности шпионажа в подготовке императора к сражениям: «Лошади, которые везли золото французского банка к будущим полям сражений в Австрии для оплаты секретных агентов, имели большее значение, чем стремительная и отважная конница Мюрата». Вот так, дорогой мой, Наполеон думал о победах своей армии. Он понимал толк в силе невидимого оружия, хотя разведчиков несильно жаловал.

* * *

Долго еще сидели в кабинете два оперативника – молодой лейтенант и пожилой майор. Последнему хотелось выговориться, а первый с удовольствием слушал его рассуждения и особенно короткие истории фронтового периода о захвате «языков», оперативных «играх в эфире», фильтрационной работе, борьбе с лесными бандами бандеровцев в послевоенный период.

Николаю хотелось слушать и слушать ветерана, потому что это был не отредактированный спич на партсобрании, а какая-то живая правда, правда о невыдуманной жизни. И каждый раз, когда он возвращался из гарнизона, молил Бога, чтобы застать Деева в кабинете.

Оформляя информацию от негласного источника, Деев каждый раз комментировал:

– Сынок, не разменивайся на мелочи. Если взял документ, то он должен продвинуть решение какого-то конкретного оперативного вопроса, а бумажка ради бумажки – это глупость, которая может кончиться даже преступлением. Есть у нас еще специалисты по отбору «мелочевки». Грош цена таким чекистам. Ты думай, как не навредить конкретному человеку. И тому, кто сигнализирует, и тому, о ком этот сигнал. При таком подходе можно пропустить главное.

Руководство 1-го сектора Особого отдела КГБ округа требовало конкретных результатов. В отчетных «простынях» у многих офицеров зияли пустотами графы о проведении «профилактик». Оперативники понимали всю абсурдность втягивания их в круг такого рода «воспитательных бесед». Удовлетворение приходило на учениях, где проигрывались боевые условия работы. Но полигонные занятия скоро заканчивались.

Приходя домой, Николай делился с женой неудовлетворенностью от служебной деятельности. Домой – понятие условное, своей квартиры не было, жена не работала, так как нянчилась с маленькой дочуркой. Цены в городе кусались. Спасали харчи с родного Полесья от родителей.

Прошло полтора года. Чем дальше приходилось вникать в службу, тем все чаще появлялось желание покинуть оперативную работу, за которую Николая даже хвалили на совещаниях. Однако обязанности перед семьей, гордость за принадлежность к офицерскому корпусу и стремление дойти до цели, охотничий инстинкт заарканить все же шпиона сдерживали запальчивость молодого оперативного работника.

Беда была одна – быт заедал. Квартиру надо было освобождать – приезжал хозяин. Но к счастью, вскоре нашелся выход – открылась вакансия с поездкой за границу. Стороженко направили в Южную группу войск (ЮГВ).

Перед отправкой в Венгрию Николая пригласил к себе в кабинет начальник военной контрразведки округа генерал-майор Мозгов. Николай Кириллович почти в извинительном тоне заметил, что не смог добыть жилье, а потому решил направить его как хорошо зарекомендовавшего себя офицера за границу. Расчет один – набравшись опыта, вернуться снова во Львов. А в конце добавил:

– Спасибо за службу. Я в тебе не ошибся. Значит, и поэты могут хорошо работать!

30 декабря 1969 года Николай с семьей поездом Москва – Будапешт выехал к новому месту службы. На львовском перроне лейтенанту вспомнились слова отца, сказанные им накануне отъезда за границу: «Сынок, береги свой авторитет, офицерскую честь – ты теперь защитник Родины за ее пределами».

С одной стороны, эти слова казались на первый взгляд каким-то штампом. Но Николай знал, что они могли родиться только в искренней душе работяги. Работяги – машиниста паровоза с посиневшей от порезов осколками антрацита кожей на руках. Он был верен Отчизне не столько словом, сколько делом.

Сидя в купе, чета Стороженко обсуждала туманные перспективы неизвестной службы.

– Коля, прости за глупый вопрос. Тебя оставят в Будапеште или направят на периферию? – поинтересовалась супруга.

– Какой Будапешт? Далеко не все лейтенанты начинают службу с европейских столиц. Таких офицеров, как я, без роду и племени, посылают в глухие гарнизоны. Так что готовься, дорогая, жить почти что в зоне – за колючей проволокой или бетонным забором.

Поезд остановился на станции Чоп. Тут меняли вагонные тележки, переводя их под узкую западную колею. В Чопе, последнем населенном пункте СССР на этой границе, можно было потратить оставшиеся рубли. Николай обежал близлежащие магазины и на резервные 11 0 рублей набил доверху полиэтиленовый пакет…

Свисток – и поезд тронулся, медленно приближаясь к мосту через реку Тиса. В коридоре стали скапливаться пассажиры.

– Чего это люди всполошились? – испуганно заметила Людмила.

– Сейчас поймешь. Возьми копейки, бросим на счастье в реку. – Николай приспустил раму, и в образовавшуюся щель полетели три семейные монетки.

– Ну, Коля, теперь нам повезет.

– Должно, Люсьен…

А поезд продолжал лететь навстречу ветру, поднимая за собой пелену сухой, снежной пыли, нередко горлопаня пронзительным свистком перед станциями и переездами.

Проезжая крупные железнодорожные узлы, Николай, как потомственный железнодорожник, обратил внимание на обилие паровозов. В отличие от советских пассажирских, зеленых и синих, здесь все были черные. Он узнавал знакомые марки – узкие «германки» и широкие «венгерки», проходившие на наших железных дорогах в послевоенное время соответственно сериями 52-ТЭ и ТМ.

На первых отец бил рекорды по вождению тяжеловесных товарных составов, на вторых – водил пассажирские поезда.

Ход раздумий прервало экстренное торможение. Послышался грохот, а потом поднялся крик и началась беготня по вагону. Как выяснилось, на неохраняемом переезде застрял советский танк, возвращающийся с учений, – заглох двигатель. Минут через десять его тросом стянула другая машина.

Это была первая встреча военного контрразведчика с проблемами пребывания «ограниченного контингента советских войск» на территории Венгрии.

Поезд медленно подплывал к восточному вокзалу венгерской столицы. На перроне, к огромному ликованию жены, семейство Стороженко встретил автобусом знакомый по львовскому периоду службы комендант отдела майор Усанов.

Глава третья

На рубеже двух систем

В крепкой дружбе наша сила,
Дружбе слава и хвала.

    Р. Бернс

– Здравствуй, Венгрия! – прошептал Николай.

Гордость наполнила молодого оперативника от слов, сказанных полковником Забродиным перед поездкой в Южную группу войск:

«Николай Семенович, ты едешь на защиту наших рубежей – в передовой эшелон обороны стран Варшавского договора. Твоя часть в случае чего первая примет на себя возможный удар противника и будет сковывать его до подхода основных сил. Ты получил во Львове небольшой опыт – используй и развивай его за границей. Верю, что удача и успех подружатся с тобой. Пусть чекистское счастье повернется к тебе лицом. Это тоже важно в нашем деле!»

А еще Николаю вспомнились слова генерала Мозгова, как всегда, коротко оценившего работу перед отъездом: «Спасибо за службу. Я в тебе не ошибся. Значит, и поэты могут хорошо работать!»

31 декабря 1969 года Стороженко прибыл в отдел военной контрразведки – Особый отдел КГБ по ЮГВ – и сразу же получил предписание принять артиллерийский полк, расположенный в поселке Фертед недалеко от австрийской границы.

Полк был укомплектован пушками и тяжелыми гаубицами, поэтому пришлось осваивать новую материальную часть. Командир полка полковник Николай Соленый принял нового особиста несколько настороженно. От предшественника Николаю стало известно, что командир любит чарку, поэтому комполка посчитал, что вслед за «комиссарским» глазом прибыл дополнительный контроль – чекистский.

Время показало, что командир – порядочный человек, профессионал высокого класса. В нем была, что называется, «военная косточка» – любил и жалел солдата. Офицеры говорили, что он снарядами может рисовать: цель накрывал с первого же выстрела без всяких «вилок». Прошел всю войну в расчете знаменитых «сорокапяток», а закончил военное лихолетье командиром отдельного дивизиона 152-миллиметровых гаубиц. Победу встретил в майорских погонах с пятью орденами и десятком медалей на груди. Имел несколько ранений. Служба его помотала по Союзу.

– Что я тебе скажу, – как-то в одной из первых бесед заметил командир, – занимайся своим делом. Иностранцев, желающих знать, что делается у нас за забором, здесь полно. Из достопримечательностей – музей графа Эстерхази, у которого служил когда-то композитор Гайдн. Есть в селе две корчмы, которые посещают почти все офицеры гарнизона с семьями. Я иногда, когда на душе тяжко, тоже захожу. Сразу тебе признаюсь: жена у меня тяжело больна.

Воцарилась гнетущая тишина с молчанием двух офицеров – полковника и лейтенанта.