Клоаки Большого города

Мне стало неуютно. Не люблю подобных моментов.

Она это поняла, и сбавила планку.

– Мужчина, у меня есть два рубля, остальное не хватает. Добавьте, и купите мне стакан портвейна.

И смотрит так заманчиво, то есть, ей так кажется, что я немедленно попадусь в её сети.

Я пересилил себя, отозвался хрипло:

– Нет.

Она прищурилась, как Игорь Маменко, спросила с вызовом, голосом Игоря Маменко:

– Что, не достаточно красивая для тебя?!

И тут подоспел на помощь громадный, и возмущенный дядя Вова:

– Геть!

Просительница испарилась.

– Что тут у тебя? Я отлучился на минуту, а ты уже женщину себе нашёл? Хе-Хе-Хр, – захохотал он в нос. – Тут это быстро.

– Отругала меня, что кривляюсь, мол, не достаточно хороша для меня.

– Ага! Хр-Хм-Хр! – дядя Вова ещё потешался пару секунд, потом построжал. – Что такое? Почему сразу не послал её?

– Неудобно.

– В таких местах надо быть всегда готовым к отпору. Тут быдло. Отбросы людские. Клоака… А ты расслабился. В чём дело, Алексей?

Дядя Вова смотрел с укоризной.

– Дал маху, – согласился я.

– Смотри, в другой раз будь внимательней. Ладно, выпьем. Э-э, – дядя Вова сурово метнул взгляд на уже образовавшуюся очередь из жаждущих алкоголя мужчин. – Сейчас наша очередь!

Все с лёгкостью согласились, ибо, и правда, очередь была наша.

Мы повторили – водка по сто и сок по сто, после протиснулись на свежий воздух. Было морозно, но алкоголь уже грел изнутри ядерным реактором, поднимая внутреннее давление. Дядя Вова меня притормозил:

– Стой, Лёшкин. Я покурю.

– Кури. Я подышу твоими выхлопными газами.

– Я же не автомобиль. У меня не газы, а дым. Как ты можешь не курить? – тут же поразился дядя Вова. Он знал, что я бросил курить ещё в бытность мою солдатом срочной службы, а было это очень давно.

– Мне хватает твоего дыма. Говорят же, что пассивное курение куда опаснее основного.

– Лёшка, скажу тебе по секрету – это пи..дёж… Выдумки медиков, чтобы некурящие давили курильщиков.

– Ладно.

Тут у входа в клоаку заметались трое плохо одетых мальчишек лет десяти-двенадцати. Они намеревались пробраться внутрь взрослого заведения…

Нет, отложим пока эту историю, вернёмся к ней позже.

Самая хорошая, изумительная клоака находится у торгового центра «Золотой Колос». Раньше тут, при СССР, был большой хлебный магазин «Золотой Колос», потом всё рухнуло, начиная с СССР, но название осталось. И граница городского района буквально проходила в паре метров от клоаки, потому она уцелела, процвела и стала самой лучшей рюмочной в Большом Городе. Здесь опрятно, здесь чисто, очень дружелюбно. Раньше висело объявление: «Осторожно! В рюмочной орудуют карманники! Будьте бдительны!». Я лично подвергся нападению этих джентльменов удачи. Зима, на улице темно уже в шесть вечера. Только собрался входить, вдруг из рюмочной вывалились два небритых кавказца, и я оказался во тьме – накинули сверху какую-то куртку, и хохочут. Я оттолкнул их – они народ щуплый, маленький. Разозлился – что за шутки? А те всё хохочут, словно в хлам обкуренные.

– Прости, брат! Радость, брат! День рождения, брат!

И тянет мне руку для пожатия.

Я знаю, что в клоаке можно столкнуться с любым, потому расслабился, пожал руку хохочущему, обкуренному и пьяному имениннику, пожелал:

– Что ж, раз так, счастья тебе и удачи!

Тут же человек протрезвел, глаза обрели смысл, он взял и поцеловал мою руку (Я обалдел – это перебор! Но принял за сильное алкогольное опьянение именинника, раз он так расчувствовался поздравлению) и приложился лбом к моему запястью. Его спутник тоже перестал смеяться. Они коротко кивнули мне, и испарились в темени зимнего вечера.

Захожу в клоаку. А там идёт разговор о карманниках. И завсегдатаи тут же говорят:

– Вас сейчас не обшарили на входе? Это были карманники. Они здесь во всю шерстят!

Я не боялся за карманы – я в них ничего не держу, кроме носового платка, потому посмеялся – как ловко придумали, негодяи – пока человек барахтается в накинутой на него сверху куртке, они шарят по его карманам. А почему поцеловали руку и приложились к ней лбом – я пожелал им воровской удачи! Так они восприняли мои слова. Карманники – люди очень суеверные. Я им пожелал удачи, и они, этим нехитрым ритуалом, попытались её закрепить.

Я потрогал карманы, вроде не тронутые. Я поразился – пожелал варнакам хорошего, и меня не тронули!…

Наивная простота! Следующим утром, собравшись на работу, я осмотрел себя в настенном зеркале уже в верхней одежды, и неприятно поразился – карманы, на замках-молниях, какими я никогда не пользовался, оказались вскрыты. То есть, один пожимал руку, кивал головой, целовал запястье, а другой в это время вскрывал карманы.

Когда, приняв дозу алкоголя, я вышел из клоаки в тот вечер, в далёкой темноте шумел скандал.

– Ты что смеёшься, урод? Ты мои карманы шмонал!

– Ты что, брат? Ты не прав, брат!

– Не брат я тебе!

– Эй! А! А!

Шум и возня. Сцепились…

Но, видимо, романтики с большой дороги стали напрягать даже хозяев клоаки, и со стен сорвали объявления о карманниках, и поставили молодого, крепкого охранника в брезентовой форме американского спецназа.

В этой клоаке не встретишь королей жизни – совсем опустившихся людей, пропивающих доставшиеся от умерших родителей квартиры и презирающих труд, как таковой, здесь обычные клиенты – это работяги, выходящие из метро. Они быстро выпивают свои дежурные сто грамм после долгого, тяжелого рабочего дня, запивают, кто соком, кто лимонадом или минералкой, а кто и закусывает микробутербродом или долькой лимона, и идут домой. Завсегдатаи здесь – хорошо одетые, весёлые, образованные пенсионеры. Они всегда расскажут что-то очень интересное и весёлое. Даже, как-то, выступил интеллигент, любящий поэзию. Он там выпивал «стационарно» – взял себе побольше алкоголя и, млея от его воздействия, общался с «массовой аудиторией», выстаивающей очередь за вожделенной выпивкой. Он прочитал красивое и длинное стихотворение – я всё время стоял в очереди, и прослушал его от начала до конца. Посетители воспылали весельем и начали хлопать. Строгая продавщица тут же пресекла вспышку культуры:

– Хватит! Это вам не поэтический салон! Зашел, выпил, вышел! Стихи читайте на улице!

Мужики, человек двадцать, боязливо замолкли…