Время мертвых

– А говорите, что вы плохой экскурсовод, – протянула Алла Михайловна.

Гостье из столицы становилось немного не по себе. Но она продолжала блуждать вдоль стендов с африканскими и индейскими амулетами, с ритуальными масками, прочими предметами погребальных культов.

– Эти черепа принадлежат детям, – передернула она плечами. – Кто будет изготавливать ремесленным образом человеческие черепа, если проще добыть настоящие. Особенно в Африке. Недавно прочитала душераздирающую историю. В Мали, в одной деревне вооруженные личности напали на дом, где проживала одинокая мать с двумя детьми-альбиносами. Ночь, все спали. Ворвались в дом, схватили маленького ребенка. Мать пустилась за ними в погоню, затем вернулась, чтобы защитить вторую дочь. Украденную девочку потом нашли за мечетью. Ей отрезали голову – подонки забрали ее с собой. Оказалось, это распространенная практика. Люди верят, что амулеты из альбиносов могут лечить болезни, приносить богатство и удачу. Деревня после этого случая взбунтовалась, люди сожгли полицейский участок, но никого не нашли.

– Это называется ритуальное преступление, – объяснил я. – Пока еще радует, что это единичные случаи. В древности и не такое случалось. В Перу нашли захоронение, которому больше 500 лет, явно до прихода конкистадоров. Даже не могила, а место жертвоприношения: массовое ритуальное убийство детей недалеко от побережья Тихого океана. Что творилось в головах индейцев? Современному человеку непостижимо. Уничтожили во славу богам полторы сотни своих же детей.

– Это точно ритуальное жертвоприношение, – уточнила женщина, – а не банальное массовое убийство?

– Точно, – кивнул я, – черепа раскрашивали красным пигментом – он использовался в обрядах жертвоприношений. И размещали их таким образом, чтобы лицевая часть смотрела на восток, к Андам. Насколько известно, это самое массовое детское жертвоприношение в истории.

– Вот боги, наверное, подавились, – пробормотала Алла Михайловна.

Ознакомительная экскурсия подходила к концу, Алла Михайловна вернулась в «православный» раздел, признавшись, что он ей ближе и милее, а также согласуется с темой ее диссертации. Она исследует предмет на основе жизни нескольких сибирских семей – от середины XIX века до Гражданской войны. Дальше началась неразбериха – все смешалось, брат пошел на брата, сын на отца, страна погрузилась в пучину смуты, в сравнении с которой «великая» российская смута начала XVII века – нормальная жизнь и торжество законности. В XIX веке люди тоже умирали, но все правила, связанные с похоронами, подчинялись нормам. Их неукоснительно соблюдали.

Она показывала «похоронные» письма, которые ей любезно разрешил скопировать Якушин. Их, как и нынешние приглашения на свадьбу, рассылали родственникам и знакомым. Письма имели свою форму, траурные пометки, чтобы не спутали с другой корреспонденцией. Содержание письма было также, как сейчас говорят, «отформатировано». «Удрученные тяжелым горем, с прискорбием извещаем о смерти от долгой болезни нашего отца и деда Чудинова Николая Панкратовича, добропорядочного мещанина и аптекаря. Ждем 21 июля сего года вас на отпевание в церкви Святой Троицы, похороны и поминальный обед, который состоится в собственном доме усопшего». В обязанности адресата, если он не мог посетить церемонию, входило написать ответное «утешительное» письмо, где он выражал свое сочувствие, желал живым многотерпения, а преставившемуся – земли пухом и царствия небесного…

– А вы знаете, откуда взялось слово «гроб»? – спросил я.

Дама прищурилась.

– Честно говоря, не знаю. Расширьте мой кругозор, Никита Андреевич. Должно быть, старое русское слово?

– Ни в коем случае. Старое русское слово – «домовина». А «гробы» появились с наплывом в страну мастеров похоронных ремесел, в основном немцев. Есть подозрение, что слово произошло от аббревиатуры «Gr.ob», что означает «grabatus-obitus» – «ложе смерти».

– «Домовина» лучше звучит, – подумав, сообщила Алла Михайловна. – По-домашнему как-то, по-русски. А вообще, знаете, любая смерть страшна, – заключила она со вздохом.

– «Но еще страшнее стало бы осознание, что будешь жить вечно и никогда не умрешь», – когда она удивленно вскинула глаза, я поспешил объяснить: – Цитата не моя – Антон Павлович Чехов.

За спиной многозначительно кашлянули. Я обернулся. Из-за фигуры невозмутимого сфинкса вышла какая-то помолодевшая Варвара – в меру надменная, с иголочки одетая, до невозможности привлекательная! Я смутился, закашлялся. Вот так подловила! Очевидно, моя физиономия была глупее некуда – Варвара подобрела, сделала лицо попроще.

– Добрый день, господа, – вкрадчиво сказала девушка. – Проводим ликбез новым сотрудникам, Никита Андреевич? Никогда бы не подумала, что вы сильны в русской классике.

– Это почему же? – проворчал я. – Интеллектом не вышел?

– Ну, отчего же. – Варвара язвительно заулыбалась. – Ведь все вокруг такое смертное, подвластно тлену и гниению, а классика – бессмертна.

– Я не новая сотрудница, – тем же тоном отозвалась моя собеседница. – Незнанская Алла Михайловна, научный работник, собираю материал для диссертации и думаю, до конца недели, разумеется, с санкции Сергея Борисовича, проработаю в вашем музее.

– А это Варвара Ильинична Сташинская, пара… – я задумался, не сболтну ли что-то лишнее, – работница архивной службы и одно из доверенных лиц Сергея Борисовича. Вернулась из творческой командировки.

Действительно, глупо было представлять Варвару внештатным парапсихологом.

– Очень приятно, – отозвалась Незнанская. – Ну, не буду вам мешать. Прошу прощения, что отняла время у молодого человека.

Она, видимо, что-то сообразила – сдержанно улыбнулась и удалилась за стеллажи.

– Ну, вообще, Варвара Ильинична… – расцвел я, – вы – как снег на голову, но как же я рад вас видеть! Вы подхватили синдром Бенджамина Баттона?

– Это комплимент? – насторожилась Варвара.

– Это констатация. Ты неприлично помолодела за прошедшую неделю, – объяснил я. – Выглядишь здорово, кожа, как у младенца. Это последствия общения с очередной «алтайской принцессой»?

– Алтайская принцесса оказалась принцем, – насупилась Варвара. – И этот парень вряд ли собирался придавать мне товарный вид. Просто час назад я покинула салон красоты «Дульсинея», где теперь к услугам постоянных клиенток действуют хамам и омолаживающий турецкий массаж. Ты переводишь разговор? – Она искала глазами и не могла найти пропавшую Аллу Михайловну. – Развлекаешься в мое отсутствие? Наводишь мосты с очередной протеже Сергея Борисовича? Вы уже договорились о встрече в шикарном ресторане? Знаешь, дорогой, не хотелось бы мне думать о тебе плохо, но…

– Вот и не думай, – отмахнулся я. – Не заставляй меня наслаждаться твоей ревностью.

– Моей ревностью? – сделала круглые глаза Варвара. – Ты сейчас о чем? Мы кто друг другу? Где и в чем моя ревность?

– Именно в этом, – ухмыльнулся я. – Не надо желчи, дорогая. Я просто общался с человеком, который, кстати, сам попросил о содействии. А в роскошный ресторан я с ней не пошел бы даже под прицелом гранатомета.

– Почему? – не поняла Варвара. – Что в ней не так? Замужем?

– Понятия не имею. – Я пожал плечами. – Этот вопрос мы пока не обсуждали.

– У нее лишний вес, ты заметил?

– Да, заметил. Но с чего ты взяла, что он лишний? Вдруг он ей нужен?

Варвара прыснула.

– Пойдем отсюда. – Я потянул ее за рукав. – Вдруг Алла Михайловна нас слышит?

Последняя мелькала в конце зала в районе траурной «гардеробной» и никак не могла нас слышать. Мы отправились к выходу. Я жутко рад был видеть Варвару – соскучился за неделю. Руки сами тянулись к ней. Она шипела: «Что ты делаешь? Тут же люди…» – хотя, помимо мумии Ленина и костлявой смерти в комбинезоне, никого тут не было.

Я подловил ее в полутемном тамбуре, привлек к себе. Ее дыхание стало прерывистым, она расслабилась на несколько мгновений, глубоко вздохнула – значит, тоже ждала этот час! И не важно, что натура вредная и во всем видит только изъяны и недостатки! Варвара вырвалась, шепнула «потом». Навстречу, тихо бормоча, шли молодые люди. Сдавленно хихикала девица.

Мы пропустили посетителей, вышли на улицу. Я закурил, с интересом разглядывая девушку. Она смутилась, подняла воротник курточки, защищаясь от промозглого августовского ветра.

– Ты же несерьезно про Аллу Михайловну? – спросил я.

– Да успокойся. – Она отмахнулась. – Я просто подзуживала тебя. Про эту особу рассказал Сергей Борисович. Она из Института антропологии имени товарища Миклухо-Маклая, реально готовит диссертацию, на что институт даже выделил небольшие средства. Их директор – старый полузабытый товарищ Якушина. Но видел бы ты свою физиономию, когда умничал про Чехова, а я тебя подловила. – Она засмеялась.

– Домой поедем? – спросил я.

– Это куда? – Она, кажется, о чем-то забыла.

– Ты у меня живешь, – напомнил я.

– Правда? – Она вздрогнула и засмеялась. – Ты опять попался. Будь осторожен, Никита. Я даже помню, что мы с тобой собирались в отпуск. Вот только запамятовала, куда – Бургундия, Нормандия, Шампань или Прованс… Дождемся Сергея Борисовича, поговорим, а потом, куда скажешь – к тебе домой, в турагентство…

– Сергей Борисович был расстроен, – сообщил я.

– Насколько расстроен? – насторожилась Варвара. – По телефону он таким не казался. Обычный озабоченный голос. Хотя ты прав. – Она тоже начинала скучнеть. – Если неприятности только зреют и носят неопределенный характер, это не способно отразиться на его ауре. Ты же не считаешь наш отпуск на грани исчезновения?

– Надеюсь, обойдется. Пойдем. – Я взял ее под локоть, и мы чинно двинулись по аллее, соединяющей корпуса музея.

Ветер уже не злобствовал, как получасом ранее. Облака проредились, робко выглянуло солнце, впрочем, быстро спряталось за набежавшей тучей.