Смертельный рейс

– Боже мой, незабудки! – Селиверстова всплеснула руками и сразу превратилась в простую девчонку из Замоскворечья.

Почему женщины так любят цветы? И не просто цветы, а именно цветы как подарок, как подношение. Наверное, пытаются ощутить что-то романтическое в душе мужчины, который дарит ей цветы. Странные создания – женщины, мысленно усмехнулся Сосновский, глядя, как Маша подносит к лицу маленький букетик незабудок. Женщины хотят видеть в своем избраннике сразу все: и романтику, и высокую духовность поэта со способностью любить ее и весь мир в придачу, носить женщину на руках и осыпать цветами, читать ей стихи при луне, писать для нее пылкие строки! И в то же время она хочет видеть своего избранника героем, победителем, суровым воином, который способен победить всех врагов. И невдомек им, наивным, что поэт-романтик никогда не станет великим воином. А великий воин никогда не станет писать стихи и читать их при луне. Это два не просто совершенно разных человека, это два взаимоисключающих типажа.

– Миша, ты случайно здесь? – спросила Селиверстова, но глаза ее говорили, что она знает ответ на этот вопрос, просто хочет услышать эти слова от него.

– Нет, – улыбнулся Михаил. – Я знал, что ты была в штабе. Я знал, что ты сегодня вечером уедешь на фронт. У меня есть связи, и я все узнал.

– Не на фронт, Миша, – Мария стала серьезной. – Ты же все знаешь.

– Знаю, – так же серьезно кивнул Сосновский. – Ты знаешь про меня, а я про тебя. Но сейчас у нас есть несколько часов, и мы можем провести их вместе. Я даже не могу предположить, когда мы снова увидимся, вот так, чтобы в одно и то же время оказаться в Москве.

Гулять по Москве было трудно. За час три патруля проверили у Селиверстовой документы, а один угрюмого вида подполковник отчитал ее за то, что она не отдала честь при встрече. Сосновский взял Машу за руку и повернул к себе.

– Знаешь что, пойдем ко мне. Там, по крайней мере, мы будем одни, хотя бы час. Это же невозможно! Это не прогулка, это черт знает что получается.

Маша не удивилась, как будто ждала этого приглашения. Она сразу согласилась, и они побежали через улицу под сигналы проезжающих автомашин. Михаил в подъезде замедлил шаг, но сдержался. Уж очень сильно ему хотелось прижать к себе девушку и начать ее целовать. Прямо здесь.

Они поднялись на третий этаж, он отпер дверь. Щелчок выключателя – и прихожая озарилась неярким светом запыленной лампочки. Что-то произошло в голове и в сердце Сосновского. Нет, не пропало желание обнять Машу, просто это стало не главным. Он смотрел, как она разувается, на ее натруженные сапогами ноги, он слушал ее голос, смех, любовался, как она поправляет перед зеркалом свои короткие, по-мужски остриженные волосы. И ему хотелось смотреть на нее, слушать ее голос.

А Маша вдруг стала вести себя в его квартире как хозяйка. Она вытащила из тумбочки старые разношенные тапочки, сунула в них ноги и потащила Михаила в ванную мыть руки. Потом они кипятили чайник и раскладывали на столе всю еду, которая нашлась в доме. И это было здорово: вот так сидеть напротив, смотреть друг другу в глаза и на время забыть, что идет война. Сердце иногда покалывало от мысли, что война есть и что через пару часов они расстанутся. Может, навсегда. Но эти два часа были их временем, их миром, их вселенной.

Они пили чай с бутербродами, ели ложкой старое бабушкино варенье и вспоминали свою операцию на Черном море, когда они искали затопленную секретную торпеду. Михаил с сожалением сказал, что не додумался припасти водки, чтобы помянуть всех погибших.

– Нет, – возразила Маша, – мы не на поминки собрались с тобой. У нас другой повод, правда?

Сосновский посмотрел в глаза девушки и кивнул. Да, они сейчас должны думать о жизни, о будущей жизни, а не о смерти, не о погибших. Он и она. И завтра они будут друг от друга на расстоянии тысячу километров, но сегодня они вместе, и это нужно сохранить в сердце как можно глубже и дольше.

Он положил руку на пальцы Марии и чуть сжал их. Маша ответила ему сильным пожатием. Это было как пароль, как согласие. И он, не вставая со стула, потянул девушку к себе. Она поднялась и пересела Михаилу на колени. Обхватив его голову, она прижалась к мужским губам своими горячими, сладкими от варенья губами и замерла. Селиверстова совершенно не умела целоваться. «Да и целовалась ли она вообще когда-нибудь в своей жизни», – подумал Сосновский. Он гладил ее по волосам. Плечам. Целовал ее руки, лицо, шею, зарывался пальцами в ее короткие волосы и чувствовал, что Маша все плотнее прижимается к нему, ощущал, как ее бьет легкая дрожь. И тогда он подхватил девушку на руки и, глядя с нежностью в ее влажные глаза, понес к кровати.

Все наркомы и ответственные сотрудники наркоматов привыкли к тому, что Сталин спит очень мало и любит работать по ночам. Едва ли не половину всех совещаний он проводил на Ближней даче.

Платов ждал Берию на Лубянке, то и дело посматривая на часы. Сегодня совещание затянулось.

Была уже половина четвертого утра, когда Платов отложил бумаги и подошел к раковине в маленькой комнате отдыха, совмещенной с его кабинетом. Открыв кран, он несколько раз ополоснул лицо холодной водой. Сонливая усталость отступила. Мысли снова послушно выстроились в голове.

Сведения, поступавшие из-за границы, были противоречивыми. И это не настораживало. Так и должно быть. Каждый из источников по-своему оценивал ситуацию. Пропускал ее через свое понимание событий, через свою схему причинно-следственных связей. Анализ сообщений от агентов влияния всегда требовал неспешного и вдумчивого анализа. Выводы порой оказывались совершенно неожиданными.

– Товарищ старший майор, – послышался из кабинета голос посыльного, худощавого сержанта госбезопасности, в новой, еще не обмятой гимнастерке, затянутой в талии ремнем. – Нарком ждет вас.

Торопливо вытерев лицо полотенцем и глянув на себя в зеркало, Платов удовлетворенно кивнул. Нормально: бодрое лицо, никаких сонных глаз, которые так не мог терпеть Берия. Папку с бумагами Платов сунул в сейф. Берия мало когда пользовался записками. Он обладал феноменальной памятью и того же требовал от своих сотрудников. Всю информацию по работе ты должен держать в голове, иначе не сможешь анализировать постоянные изменения ситуации и делать правильные выводы. Забыть можно детали, свериться можно по каким-то незначительным цифрам, но основное ты должен знать и помнить без бумаг.

Шаги глушились толстыми ковровыми дорожками. И от этого казалось, что ты идешь не пустынным коридором наркомата, а передвигаешься в каком-то ином мире, в заброшенном пустом здании, где уже давно, десятки и сотни лет, нет людей. Платов знал за собой эту манеру фантазировать. Творческое ассоциативное мышление помогало в агентурной работе, в анализе конкретной ситуации.

Дверь приемной Берии была раскрыта настежь. Лаврентий Павлович стоял возле своего стола и подписывал какие-то бумаги, которые ему подкладывал помощник. Подумалось, что совещание у Сталина было напряженным. Редко можно было видеть Берию таким, как сейчас, – похожим на сжатую пружину, сдерживающим кипучую энергию. Чаще всесильный нарком выглядел вальяжным вдумчивым руководителем, неспешно излагающим свои мысли. Но только близкие сотрудники знали, сколько энергии в этом человеке, сколько идей ищут выхода одновременно.

– Заходи, – коротко, не поднимая головы, приказал Берия. Он не мог видеть Платова, но каким-то чутьем догадался о его присутствии.

Наконец, помощник собрал подписанные листы в папку и ушел, плотно закрыв за собой дверь. Берия все еще стоял перед рабочим столом, опершись на свои сжатые кулаки.

– Было много вопросов? – осторожно спросил Платов. – Хозяин был не в духе?

– Черт бы побрал доброхотов! – резко бросил Берия. – Даже я не могу понять, кто ему докладывает и откуда он все знает.

– Значит, вопросы были по линии контрразведки, – кивнул Платов.

– Понимаешь, – усмехнулся Берия и, вынув из кармана носовой платок, стал промакивать испарину на лбу. – Иначе зачем бы я тебя вызвал.

– Я слушаю, Лаврентий Павлович! – с готовностью ответил Платов.

– Какие у нас есть сведения по Русскому общевоинскому союзу? Меня интересует аналитика и тенденции. В двадцатые и тридцатые годы мы рассматривали РОВС как едва ли не ключевого противника на международной арене. Что изменилось в этой организации с началом войны в Европе, а особенно после нападения Гитлера на Советский Союз?

– Многое изменилось, Лаврентий Павлович, – ответил Платов, удовлетворенно подумав, что угадал сферу интересов Берии. Только сегодня он просматривал последние донесения закордонников по РОВСу. – Союз перестал быть однородной организацией под единым сильным и авторитетным руководством. РОВС продолжает оставаться чисто военной организацией, подчиненной военному командованию. Я бы сказал, что идеи борьбы с коммунизмом у них переродились в объективную необходимость выживания на чужбине. Оставаясь военной организацией, они в тех странах, где имеются отделы РОВСа, демонстрируют лояльность правительству, пытаются показать себя силой, ответственной перед гражданским долгом той или иной страны.

– Ну-ка поясни. – Берия наконец подвинул стул и сел, откинувшись на спинку. Он внимательно смотрел на Платова, казалось, стараясь не пропустить ни одного слова.

– В сентябре 1939 года французский отдел РОВСа объявил мобилизацию в свои ряды в связи с началом войны. Причем правительство не настаивало на этом. Инициатива принадлежала командованию РОВСа. Вскоре в Париже был организован Комитет помощи русским мобилизованным при РОВСе во Франции. Почти аналогичная ситуация была в Югославии в апреле 1941 года, когда германские войска вторглись на ее территорию. Тогда сам начальник Югославского отдела генерал-лейтенант И. Г. Барбович, начальник Кубанской дивизии генерал-майор В. Э. Зборовский и командир Гвардейского казачьего дивизиона полковник А. И. Рогожин предоставили себя и возглавляемые ими части РОВСа в распоряжение Югославского королевского военного командования. Тогда еще по просьбе Барбовича и по директиве начальника РОВСа генерала Архангельского выпускники Военно-училищных курсов при IV Отделе РОВСа были досрочно произведены в подпоручики.

– Это когда немецкие оккупационные власти в Югославии запретили деятельность РОВСа? – вспомнил Берия.

– Совершенно верно, – кивнул Платов. – Тогда же нацисты закрыли самое сильное печатное издание союза – журнал «Часовой».

– Нет, не вижу я, что Русский общевоинский союз деградирует и сдает антикоммунистические позиции. – Берия решительно хлопнул ладонью по крышке стола. – То еще змеиное гнездо!

– Гитлеровская система не доверяет РОВСу, Лаврентий Павлович, это очевидно. Еще в мае 1941 года начальник объединения Русских воинских союзов генерал фон Лампе обратился к главнокомандующему Германской армии (ОКХ) генерал-фельдмаршалу Браухичу с просьбой в случае начала боевых действий против СССР предоставить членам РОВСа возможность принять участие в вооруженной борьбе с коммунистической властью в России. Уже в первые месяцы войны, по нашим сведениям, отдельные члены Союза по собственной инициативе пытаются отправляться на Восточный фронт, чтобы принять участие в борьбе с большевиками на Родине и оказывать помощь русскому населению. И вот эта вторая часть их видения борьбы с коммунизмом в советской стране немцам не понравилась. Гитлеровцы согласились допускать членов РОВСа в районы боевых действий с Красной армией и на оккупированные территории, но только в качестве переводчиков. Но потом их стали возвращать. Причина до абсурдности проста – русские белогвардейцы слишком благоволили к местному русскому населению и военнопленным.

– У меня есть сведения, что партизаны Броз Тито сталкивались с русскими белогвардейцами, – вставил Берия.

– Ну это скорее демонстрация, нежели система. Члены РОВСа вступали добровольно во вновь организованный Русский корпус якобы для защиты русских эмигрантов от террора партизан Броз Тито. Хотя сам генерал Борбович от сотрудничества с немцами отказался. По крайней мере, на публике. В марте этого года шло формирование Русского корпуса и в Югославии, и в Болгарии. Но опять же, Лаврентий Павлович, я оговорюсь, что реальной военной силой это подразделение не является. Это скорее обозначение своей политической позиции. У нас имеется достаточно сведений о том, что бывшие царские офицеры из РОВСа пытаются сотрудничать с подпольем и партизанами. Есть случаи перехода линии фронта на нашу сторону с целью вступления в Красную армию. Но, увы, есть и активная антисоветская прослойка в руководстве РОВСа.

Глава вторая

Шелестов шел по коридору, стараясь не поддаваться настроению. Да, воспоминания не очень приятные, но ведь он не только посидел в здешних подвалах, он ведь работал в этой системе и бывал в здании по служебным делам, являясь частью этого организма. Оставался он ей и сейчас, правда, в непривычном для себя качестве, но в разведке и не такое бывает. Разведка не терпит шаблонов.

– Разрешите, товарищ старший майор? – Шелестов по-военному вытянулся, хотя на нем был обычный гражданский костюм.

Платов поднял голову и посмотрел на вошедшего. Отношения не складывались, несмотря на то что группа уже не первый год успешно выполняла очень сложные задания. Ни одного провала, ни одного срыва. Но трудно было переступить через себя, через обиду, незаслуженное недоверие, о котором хоть и знали немногие, но от себя свой стыд не скрыть. Шелестов с большим уважением относился к профессионализму Платова, к его уму и таланту чекиста, но все же не мог простить тех слов, с которыми освободили из-под стражи его самого, Буторина, Когана и Сосновского. «Помните, что обвинения с вас не сняты и что в любой момент вы можете вернуться в камеру».

– Прошу, Максим Андреевич. – Платов сделал рукой приглашающий жест, указывая на стул у приставного столика.

Но сесть Шелестов не успел – в кабинет быстрыми шагами вошел Берия. Окинув колючим взглядом фигуру Шелестова, нарком прошел в угол и уселся на диван под плафоном настенного светильника. Побарабанив пальцами по подлокотнику кресла, он спросил:

– Как Буторин? Выздоравливает?

– Так точно, – ответил Шелестов, продолжая стоять. – Рана зажила, но для полного восстановления нужно, чтобы рассосались рубцы и спайки в мышечной ткани. Он усиленно разрабатывает ногу, много ходит под присмотром врачей.

– Под присмотром, значит, – задумчиво повторил Берия, потом сделал жест рукой. – Садитесь. Ну, я думаю, теперь ему придется разрабатывать ногу под вашим присмотром. Платов еще не пояснил вам суть нового задания? Начинай!

Платов опустился на стул, сложил руки на столе, предварительно отодвинув в сторону бумаги. Немного помедлил, потом поднял глаза на Шелестова: