О прожитом с иронией. Часть третья

Антонина Митрофановна повернулась к Алёне:

– Сходи-ка, девочка, в спальную комнату, там в моей корзинке, на тумбочке у кровати, кисет, синий такой – мужа кисет, принеси сюда.

Алёна вышла из гостиной.

Сергея словно кто приковал к стулу. Был он бледен, по телу струился пот, на лице испарина.

Вот это поворот…

Девушка принесла небольшой холщовый пакетик, уже явно не синего цвета. Старушка, покопавшись, достала пачку вчетверо сложенных бумаг.

– Вот адрес родной матери Серёжи, её фамилия, имя и отчество. Прошу вас, сходите к этой женщине, знаю, она жива и здорова, мужа, правда, давно нет, умер ещё до рождения детей. Если пожелает, обо всём сама расскажет. А теперь, пожалуйста, оставьте меня, мне надо побыть одной…

9

В новосибирском аэропорту Николая Петровича встретила машина. Серебров не успел проинформировать о том, что его будут встречать, а потому Грач с настороженностью отнёсся к окрику из толпы встречающих:

– Николай Грач! Это вы?

Ну да, недавно вот так же из машины окликнули – мордобоем закончилось. Он недоброжелательно посмотрел на обратившегося, но нет, вроде приличный человек, однако тело всё ещё побаливало, да и глаз наполовину прикрыт. Николай и ушёл бы, не откликнувшись, но встречающий оказался настойчивым человеком.

– Николай Петрович, Пётр Сергеевич поручил вас встретить… Да, да, не ошибся, я встречаю инженера Грача. Вы ведь Грач?

Однако память не отшибли, вспомнил имя-отчество товарища Сереброва – Пётр Сергеевич. Натянуто улыбнулся.

– Извините, а как вы меня узнали?

Встречающий деловито подхватил походный саквояж гостя и отвечал, стремительно двигаясь к выходу:

– Описали мне вас, с таким красавцем под глазом вы единственный с этого рейса.

Николай инстинктивно потянул руку к лицу. Мазал лицо кремом перед вылетом, мазал – всё попусту. Действительно, такую красоту не закроешь, разве что половину лица повязкой перевязать.

В область летели словно на крыльях, будто из «тушки» и не выходил – что значит чиновничья машина. Водитель, звали его Сергей Сергеевич, по дороге рассказывал о сибиряках, местных новациях, о рыбалке, сборе кедровых орехов. Казалось, говорун Сергеевич – трепло, если проще, однако интонация, голос водителя были далеко не вороньими и не раздражали, Николай под этот щебет даже прикорнул.

– Николай Петрович, приехали. Ваш дом.

Грач встрепенулся, покрутил головой, номер дома рассмотрел, точно, приехали. Потянул было руку к внутренней ручке машины, но вспомнив, что он в чужом авто, повернулся к водителю:

– Сергей Сергеевич, я что-то вам должен?

Тот весело хохотнул, выскочил из машины, достал из багажника саквояж.

– Вы должны взять свои вещи и всё. Вот они. Передал? Передал. Всё, теперь вы ничего не должны. Хотя погодите, от Петра Сергеевича… Держите.

Николай взял сложенный листок бумаги, кивнул. Прощаясь, пожал руку водителю и пошёл к дому. Только тронул калитку, а мать с крыльца бежит, видимо, ждала у окна.

– Сынок…

Слёзы, причитания…

Не любил Грач это дело, но сейчас сам чуть слезу не пустил: мать давно не видел, по телефону, в письме разве что углядишь, а тут посмотрел на прильнувшую к нему голову мамы – седина, сплошная седина. Десяток лет назад не было этого. Впрочем, десять лет для пожилого человека это очень много.

Внутри дом Николай признал сразу – как уехал, ничегошеньки не поменялось. Ковры у кроватей, прикроватные коврики те же. Мебель в комнатах, кухонька – без изменений, даже холодильник, старенький «Днепр» – всё узнаваемое. Пожалуй, одно изменение всё же появилось – санузел. В прежние времена на улицу по нужде бегали. И ещё показалось, что комнаты совсем маленькие, от стены до стены пара-тройка шагов и до потолка рукой достать. Но это вполне объяснимо, его дальнейшее жильё, даже в студенческой общаге, не говоря уж о квартире, было куда просторнее.

Стол мать накрыла быстро, видно было, готовилась. Бутылку коньяка по случаю приезда сына поставила и, конечно, фирменные пельмени. Гора пельменей и к ним сметана, масло, уксус, лук и жареный, и уксусом гашенный. Рыба, мясо и прочее.

Слюна до полу…

Прежде чем начать пиршество, Светлана Фёдоровна принесла аптечку и обработала «украшения» сына. О синяках и ушибах, чтобы не травмировать мать по приезде, он рассказал по телефону, дескать, в аварию попал.

Что делать, бывает.

Спал Николай как убитый. Как лёг на левый бочок, так поутру на левом боку и проснулся, ничего не затекло.

Что значит отчий дом!

То, что Грач не увидел изменений в обстановке, не означало, что их дом вечен. Это далеко не так. Любое хозяйство, кроме любви, требует заботы, а в их доме десяток лет не было мужской руки. И с утра следующего дня Николай принялся на работу: смазал противно скрипящие межкомнатные дверные петли, подправил крыльцо, подтянул болты крепления стола, взялся было за табуретки – нет столярного клея, матушкина кровать нещадно скрипит, надо бы крепления купить. И через день, записав, что необходимо приобрести, отправился в магазин.

В общем, неделю Грач носился по дому с молотком и гвоздями, ремонтировал мебель, электроприборы, благо с электрикой на «ты», даже обои кое-где подклеил, а в маминой комнате вовсе поменял.

Мать не успевала удивляться. Некогда негодный утюг вдруг заработал – значит, новый покупать не надо. Кровать перестала скрипеть, слава тебе, Господи, – золотые руки у сына. А уж на новые обои не только любовалась с восторгом, она и соседей привела, смотрите, дескать, сын в гости приехал, рукастый у неё сынок, любящий.

Во вторую неделю пребывания в родных краях Николай Петрович побывал в областной администрации. Здесь его принял товарищ Сереброва, Пётр Сергеевич Толкачёв. Какую должность занимал этот человек, Грач не понял: кабинет неказист, стол чист, телефон один, таблички на двери нет. Но по тому, как Толкачёв общался с людьми, его репликам, властному голосу понял, перед ним большой человек. Сидел Николай у Петра Сергеевича минут сорок, о делах разговаривали ровно пять минут. Он и ушёл бы спустя пять минут, но чиновничий аппарат дело такое: посетитель за посетителем, непрерывные звонки, при этом беседы не о женщинах или отдыхе на природе, всё о материалах, запасных частях и, конечно, деньгах. Грач вспотел, слушая всё это. А Толкачёв спокоен, выдержан, конкретен, предельно тактичен. Видимо, это был его привычный ритм жизни.