Обрывки букв

– Да ты чего? Так уж и никогда? – спрашивал удивленный, едва поворачивающийся язык.

– Да! Вот как нутром чую: не увижу её никогда! Мы ведь, что, познакомились-то случайно, ну, я рассказывал же. Увиделись, три дня держались за руки, всего-то раз мы поцеловались! и больше никогда, понимаешь? ни-ког-да! А тут, – он, видимо, ударил себя в грудь, – рвет, как бы на мину наступил…

– Выпей… небось полегчает…

– Да к черту твою водяру! – но пустое стекло всё равно стукнуло.

Закашляли. В минутной тишине слышались всхлипы и глухое постукивание. Темнота полей, желтые и оранжевые огоньки у гор продолжали отвечать мужчине щемящим чувством ностальгии. Мимо проплывали одинокие деревянные домики, хозяева которых давно перестали бывать в городе, за ними рядами шли блочные и кирпичные дома, где ненадолго вспыхивали окна, где показывались больные лица и глаза, окутанные фиолетовыми мешками. Редко мелькали длинные стеклянные дома, называемые современными, еще реже выглядывали крыши школ и детских садов. Очередной населенный пункт пропадал из виду, и снова возвращались леса и поля с их покинутым видом.

– Это, – отозвался пьяный голос, – если судьбина твоя легла на её, значит, счастье однажды тощно было в жизни.

Никто не ответил. Робкие, легкие звуки донеслись из-под двери. Привыкая к нетрезвой руке, струны тренькали, внезапно зазвучав сильно и уверенно. В соседнем купе зашевелились. Край уха Дмитрия хищно дернулся, схватывая мелодию. Знакомые, пришедшие чуть ли не из молодости ноты обхватили сердце мужчины. Приятные колкие волны пробежали по загорелой коже, гонимые низким голосом. Там, за бумажной перегородкой, за чертой жизни и смерти, у крохотного костра в пустыне сидели парни и, мучительно скучающие по отчему дому, смотрели на пляску огня. Разрывающие комок скорби в груди строчки песни о горящем поезде сдвигали густые брови, сладостно зажимали глаза, мудро качали обритые головы. Черные грубые пальцы держали струны, колючий подбородок опускался, призывая возвратиться домой. Чужой этому месту удар колес выкатил из сухих темных глаз слезы. Он и не заметил, как голова, ведомая горячими звуками, закачалась. Сердце, болезненное, ещё не оправившееся от войны, взывало к юным ребятам, что расстались с ним и жизнью под бездушными пулями. Как тот, жалующийся о расставании навсегда, они смотрели друг на друга задорными, блестящими глазами и рассказывали байки только что созревшими голосами. Как тот, чей стакан опустел с горя, ребята в первый и последний раз поцеловали девчонку на перроне, держали игрушечную ручку племянницы, так преданно глядевшей, обнимали упавшие плечи матери, кричали в окно обнадеживающие слова и махали, махали. Улыбающиеся, они отвечали одновременным обращением к мужчине по званию. Парнишки, раскидывающие карты в минуту тишины, бреющие едва проклюнувшуюся щетину у сломанного зеркала, играющие на гитаре, любили его и относились с великим уважением. Затряслась губа. Зеленые куртки, смятые, порванные, оставленные, лежали в окопах рядом с их владельцами. Дрогнув, голос повторял какие-то непонятные обрывки букв о дорогой земле. Желтая подружка в едва возмужавших руках покорно подыгрывала, не задумываясь ни о чьей судьбе. Во рту просило водки.

Поезд помрачнел и вместе с тем зарылся в тугую тишину. Серо-синий дым покрывалом падал на металлическую крышу. Вытягиваясь, вжимаясь, двигатели работали, не жалея мощности. Из-под колес вылетали огненные искры, они сыпались на землю и тухли навсегда.

Стянувшиеся дорожки на щеках смахнула шершавая ладонь. Блестящие глаза бессмысленно наблюдали за пролетающими стволами, блестящими волнами, кронами, разваленными теплицами, вершинами гор. Слипшиеся, треснувшие, слегка солоноватые губы с горечью сжались. Тяжелым армейским шагом Дмитрий возвратился в купе.

Утро, суматошный парнишка с толстыми стеклами на носу, пришло чрезвычайно скоро. Только что упавшая на подушку голова мужчины поднялась спустя пять минут. Искрящееся солнце щедро заливало комнатушки светом. На верхней полке повернулись. Дмитрий прибрал белье, укоренный взглядом попутчика. Он сел на свое место и продолжил отсчитывать минуты до прибытия на нужную станцию. Крякнув, выпуская тяжелый запах ночной идиллии, Лёня поднялся и закрыл глаза широкой ладонью. Должно быть, гудела голова. Раскрывшись, с полки повисли длинные бледные ноги. Саша, сонно-виновато растягивая губы, убрала спутанные волосы за ухо и, схватив маленькую сумочку, выскользнула за дверь. Дмитрий, сомкнув пальцы в замке, вздохнул тихо, легко.

– Надеюсь, мы вчера те не мешали? – осведомился попутчик, выплескивая в стакан жалкие остатки.

– Нет.

– Знаешь, сдается мне, что нормальный ты мужик, – бесцветная жидкость пропала в бездонном жерле, – но вот что-то у тебя случилось. Да и черт ты расскажешь, партизан хренов, – грустно хмыкнул мужик, победоносно взглянув на него.

Дмитрий небрежно двинул плечом.

В жизни случается многое, но не обо всем возможно рассказать, поведать, нашептать ночью. Хрупкие буквы застревают где-то в горле и свербяще рыдают. Мужчина склонил голову, пусто рассматривая черные сапоги. Толстая подошва ступала и по горячим пескам, и по грязным болотам, и по скользким камням. Лишь маленькие царапины на носке не скрывали трудности долгого пути. До этой пары на его ногах восседали темно-коричневые ботинки, затерявшиеся где-то на первом пути домой. Пожалев старых друзей коротким, но емким словом, Дмитрий забыл о них, и ему выдали новые. Вот уже шесть лет он называет их новыми.