Черное платье на десерт

– Принеси все сюда… У меня билеты, я улетаю. Приеду позже и все объясню.

Внутри меня клокотал страх, он заставлял мои волосы шевелиться на голове, а живот и вовсе скрутило от всего происходящего. Я не ожидала от себя такого идиотизма. Мне хотелось зажмурить глаза и оказаться в доме Изольды, под теплым пледом…

Цыган между тем ушел. Вернулся с черным кейсом. Склонившись передо мной, уложил его на переднее сиденье и открыл. Я увидела аккуратно сложенные деньги: пухлые пачки наших сотенных и пятидесятирублевок, а также стодолларовых купюр, тоже потрепанных. Это была огромная сумма.

Я молча, все еще находясь в шоке, кивнула, после чего цыган захлопнул кейс и кинул его на заднее сиденье.

– Тебя куда: в аэропорт?

– Нет, высадишь меня возле моста и возвращайся. Так надо.

Он беспрекословно слушался меня. Машина, взревев, стала поднимать нас по той же крутой пыльной дороге наверх, из оврага, навстречу небу, солнцу и нормальным людям. Мне казалось, что в Глебучевом овраге живут НЕлюди.

А через пару минут я уже выходила из машины с кейсом в руках. Цыган подошел ко мне и поцеловал в щеку.

– У тебя другие духи, – сказал он, и тут я увидела, что он красивый, более того, я вдруг почувствовала, насколько он может быть нежен с женщиной, со мной ли, или с Еленой Пунш. Мне стало ясно, что передо мной не простой цыган, а, быть может, молодой цыганский барон, до того он был хорош, румян, белозуб…

– Я сегодня вся другая… – ответила я довольно сухо и сделала несколько шагов в сторону оживленной трассы. Меня неудержимо влекло туда, где было много машин, а значит, и людей, которые, если я вдруг закричу, придут на помощь.

Цыган махнул мне рукой, улыбнулся, сел в машину и скатился обратно вниз, в овраг, в свой Свиной тупик, очевидно. И не успела я перевести дух, чтобы найти в себе силы остановить другую машину, которая доставила бы меня домой, как с трассы туда же, в Свиной тупик, повалили, визжа тормозами и поднимая колесами пыль, пять самых разных машин без номеров. От этого шума и нехороших предчувствий у меня засосало под ложечкой.

Спрятавшись за припорошенными бело-розовой пылью кустами дикой смородины, росшей под мостом, я увидела, как голубые ворота, доверчиво распахнувшиеся перед белой машиной цыгана, впустили и эти пять машин. Из них повыскакивали парни с автоматами и начали палить кругом. Затем они ворвались в дом и открыли там стрельбу… За стеклянным крошевом окна изрешеченной свинцом белой машины я увидела окровавленную голову цыгана.

Спустя считанные минуты парни с автоматами уже сидели в машинах, уносивших их с места кровавой бойни в сторону Жасминного поселка, вон из города.

Понимая, что мне в такой ситуации оставаться под мостом никак нельзя, что уже через минуту-другую в Глебучев овраг ворвутся милицейские «канарейки», я выскочила на дорогу, с трудом перебежала ее и, остановив скромный старенький «Москвич», попросила такого же скромнягу водителя отвезти меня домой.

Уже возле первого светофора нам навстречу попалось два милицейских фургона. «И кто знает, – подумала я тогда, – возможно, в одном из них сидит моя Изольда…»

* * *

После бессонной ночи Изольда чувствовала себя совершенно больной и разбитой. Работать в таком состоянии было невыносимо тяжело. Быть может, поэтому она, подбросив Варнаву к рынку, где он собирался разыскать какого-то знакомого, у которого он мог бы снять комнату, Изольда помчалась не в прокуратуру, а в лес.

Было раннее утро, в лесу было прохладно, пахло сырой хвоей, воздух полнился щебетом просыпающихся птиц; зеленая машина стояла между розовоствольных сосен и гармонично сливалась с этим утренним, преисполненным покоя пейзажем. Изольда крепко спала, откинувшись вместе с сиденьем назад, и видела во сне маленькую девочку с огромным голубым бантом на светловолосой пушистой головке. Девочка убегала от нее, хохоча и показывая маленькие редкие зубки, а Изольда, вытянув вперед руки, пыталась ее схватить, но едва приблизилась к ней, как, хлопнув ладонями, увязала в тугом и упругом, словно мармелад, теплом воздухе – девочка оказалась призраком и отдалялась неестественно быстро, словно ввинчивалась в спиралеобразном воздушном потоке в гулкий и долгий прозрачный тоннель…

От таких видений Изольда быстро просыпалась. Это был один из ее постоянных фантасмагорических снов, приносивших ей, с одной стороны, светлые минуты неосознанного материнского счастья, а с другой – сравнимое только с нечеловеческой физической болью чувство неудовлетворенности, граничащее с чувством потери части своей плоти и даже всей сущности. Эта девочка должна была родиться, но ведь не родилась же. У Изольды не было детей и, пожалуй, никогда не будет. Нет, конечно, не будет, ведь ей уже сорок пять и ее некогда здоровое и нежное тело теперь хоть и сохраняет внешнюю привлекательность, но изнутри подточено временем. Что поделаешь, такая у нее работа.

Она открыла глаза, села и тряхнула головой. Птичий гомон вызвал прилив теплого радостного ощущения – беспричинного и благостного. Вероятно, таким образом организм и сознание очищались от серого заплесневелого налета повседневности, апатии и уныния.

Из зеркала на нее смотрела хорошо отдохнувшая и даже помолодевшая женщина с ясными зелеными глазами и едва заметным румянцем на щеках. Вот только растрепанные седые пряди основательно портили женский портрет, навязывая ему истинный возраст.

Вздохнув и приняв решение в ближайшем будущем посетить парикмахерскую, Изольда вернулась в город, купила по дороге пачку печенья и уже в прокуратуре, войдя в свой кабинет, первым делом включила кофеварку.

Старший опер уголовного розыска Вадим Чашин появился чуть позже – вошел, предварительно постучавшись и улыбнувшись, как мог улыбаться Изольде только он (несколько смущенно и восхищенно одновременно), – и вежливо спросил, не перепадет ли и ему чашечка кофе.

– Проходи, Вадим, садись, у меня накопилось столько дел, что без тебя не управиться. Одна писанина замучила – мешает работать по-настоящему.

– А вы сегодня такая красивая… Глаза блестят. Спали, наверно, хорошо.

– Да нет, спала-то я как раз плохо. Просто утром съездила в лес, подышала свежим воздухом. Чувствую, что сегодня будет сложный денек. У тебя есть новости о Холодковой?

– Результаты экспертизы подтвердились: в крови Холодковой была лошадиная доза героина, и, если судить по состоянию ее вен, то последний, роковой укол она сделала явно не сама, да и вообще до момента гибели она была совершенно здорова и не была наркоманкой… Ее могли пытать и даже бить, потому что некоторые следы на ее лице свидетельствуют именно о побоях, нанесенных ей еще до того, как ее сбросили…

– Установили, с какого этажа?

– С восьмого, из номера восемьсот третьего; известно даже, что Холодкова в тот день пришла в гостиницу одна, подошла к администратору и сказала, что, если ее будут спрашивать, она в триста третьем номере…

– Не поняла, ты же только что назвал восемьсот третий…

– Это она сказала, что будет в триста третьем, а на самом деле поднялась на восьмой этаж. Но самое интересное заключается в том, что она была не в желтом платье, а в сером костюме… Его и нашли именно в восемьсот третьем номере, в котором обнаружили явные следы борьбы… Мужчина-командированный, живущий по соседству, рассказал, что в день, когда Веру нашли на ступеньках Набережной, он слышал за стеной шум, ругань, высокий женский голос выкрикивал отдельные слова, что-то вроде «отпусти!», «это не я», «позови Сару»… А потом стало тихо, хлопнула дверь, и послышался звук удаляющихся по коридору шагов.

– В номере нашли следы крови, шприц – что-нибудь свидетельствующее о том, что ее били или пытали?

– Нет, ничего… Только следы босых ног на пыльном подоконнике да туфли на ковре. А серый костюм висел на плечиках в ванной комнате.

– Понятно, значит, она специально переоделась… Что ж, это уже кое-что, тем более что теперь я просто уверена, что это убийство. А ты не узнал, кто снимал этот номер?

– Администратор молчит, а по журналу регистрации выходит, что номер долгое время оставался пустым.

– Значит, в нем останавливался человек, имени которого никто не должен был знать. Потому что, если бы речь шла о свидании проститутки с обычным клиентом, навряд ли стали скрывать его имя… Значит, клиент или гость – не из простых смертных. Что еще?

– А еще я узнал адрес ее лучшей подруги, которая могла бы нам многое рассказать о Вере…

– А что известно о ее родителях? Они живы?

– Живы и вполне благополучно существуют за счет дочери. Во всяком случае, так говорят соседи… Но старики ничего не знают о человеке, с которым их дочь встречалась в последнее время. Она с ними, само собой, не делилась, не откровенничала, а просто приносила им деньги или продукты. А они и рады, что про них не забыли. В плане информации, мне думается, было бы интереснее побеседовать с ее подружкой, коллегой по работе, так сказать… Вы не хотите поехать к ней вместе со мной?

– ?..

– Понимаете, я мог бы, конечно, допросить ее и сам, но вам, женщине, она выложит больше, чем мне, мужику…

– Ой, не скажи…

В это время зазвонил телефон, и Изольда, успевшая разлить кофе по чашкам, взяла трубку:

– А… Привет. Слушаю тебя внимательно. Так, хорошо, я все поняла. Спасибо. Я и сама слышала эту фамилию и чувствовала, что уже где-то и когда-то сталкивалась с ней, но никак не могла вспомнить. Тем более что она такая запоминающаяся… Спасибо, – она положила трубку. – Вадим, ты тоже знал этого человека – адвокат по фамилии Блюмер! Вспомнил?

– Если честно, то нет.

– Да это и неважно, главное, что мы определили, кто такой Блюмер. Лев Борисович. Адвокат из областной коллегии адвокатов, его контора находится возле краеведческого музея, в одном дворе. Давай сделаем так – поедем вместе и к Блюмеру, и к подружке Холодковой, идет?

– А что с ним стряслось-то, с вашим Блюмером? – Чашин прожевал печенье и запил его глотком кофе. – Он тоже проходит по этому делу?

– Нет, Вадим, он проходит по МОЕМУ делу. Поехали, я тебе расскажу кое-что интересное по дороге. Допивай скорее кофе, а вернемся, я сварю тебе еще.

* * *

Я понимала, что с минуты на минуту ко мне домой может приехать Изольда, и тогда начнутся расспросы-вопросы, выяснения отношений. Сказать, что я приревновала тетку к Варнаве, – было бы лишь малой частью того чувства, которое заставило меня вычеркнуть их обоих из моей жизни. Главное, что они не восприняли меня всерьез. А ведь если бы не я, они бы вовсе не познакомились. Но люди – существа в высшей степени неблагодарные. Особенно я обиделась на Изольду – она же знала, что я влюблена в Варнаву. Как могла она помешать нам побыть вместе! Мало того – всячески препятствовала этому, устроила из перевязки целый моноспектакль, где главные роли исполняли она и Варнава.