Великая степь

Что пришло хану в голову, конечно, неизвестно. Может, решил произвести смотр и воинский парад в честь праздника Заклания Черного Барана (есть тут такой, и вроде должен на днях состояться). Мирный парад с последующей демонстрацией степных трудящихся… Но почему-то слабо верится.

И в самом деле, если взглянуть на все глазами хана, то беспредел получается полнейший: кочевали себе люди спокойно, из года в год, одними и теми же путями, спустились с предгорий к озеру, на весеннюю тюбеневку – и нате вам, подарочек от Тенгри-Ла, айдахар ему в душу. Стоит на исконном месте ханской ставки, на высоком, вдающемся в Балхаш полуострове – Девятка во всей своей красе. Со всеми прилегающими сооружениями, и со штабом, и с жилым городком, и с объектами соцкультбыта, и с казармами почти на восемь тысяч душ, и т.д. и т.п. – даже с так и не снятым истуканом Вечно Живого на главной площади, на “пятачке”… И – со свежеустановленными минными полями по периметру.

Нет, понятное дело, прославленный классиками телеграф Узун-Кулак давно и исправно морзировал Нурали-хану о свалившихся ниоткуда пришельцах – но мало ли чего долгими степными зимами у костров болтают… Воочию хан убедился во всем чуть больше месяца назад, в апреле. Срок достаточный, чтобы прощупать сильные и слабые стороны захватчиков и составить план генеральной их зачистки.

Может, начнут и не сегодня, неизвестно. Но надолго расположить всю орду у горы невозможно – призванных на службу здесь, как всюду и везде, кормит воинское начальство. Хан. Из личных отар. Так что долго держать под знаменами свою дикую дивизию Нурали никак не станет…

…Гамаюн неторопливо шел по просыпающейся Девятке, перебирая в мыслях все события дня грядущего… Увидел обогнавшего Лягушонка в цивильном и с удочками (хотя рыбалку тот презирал) – и понял, что за текучкой позабыл про одно важное для себя событие.

Сегодня его должны были убить.

Доходное, кстати, дело – награда назначена, по слухам, немалая – в самой твердой местной валюте. В баранах.

Награда за голову Карахара.

2.

Местное прозвище подполковника – Карахар – было сокращением. Полное имя насчитывало слогов двадцать, произносилось нараспев, как японские хайку, и незапоминаемо было в принципе. Переводилось красиво: “Черная Птица, повелевающая Драконами Земли.”

Гамаюн втайне гордился. Драконы Земли – звучит, согласитесь? Хотя означает сей термин лишь танки да БМП… Сокращение звучало хуже, вызывая в памяти малобюджетные боевички о гениях кунг-фу: “Карахар” – “Черный Дракон”…

Но – местные жители таких боевичков отроду не видели и именем Карахара пугали детей – наряду с Хурай-Ла, вечно голодным демоном Земли…

Дети пугались и того и другого. Плакали.

Но Карахара пугались больше.

3.

“Орлята” на заседании своего штаба постановили было начать историческое выступление с ликвидации Гамаюна – на его традиционной утренней прогулке.

Потом, поразмыслив, отказались от тактики индивидуального террора. Решили действовать классически, по проверенной схеме: мосты, вокзалы, почта, телеграф… Ну, честно говоря, мосты с вокзалами в Девятке не наблюдались, а почта-телеграф пришла в последнее время в некое запустение: телеграммы посылать некуда, письма с посылками не поступают… Но здание наличествовало, даже уцелела над ним часть двуязычной вывески со странным словом “байналыс”, изображенным кириллицей.

(Что сие означало, Гамаюн примерно догадывался – или “отделение”, или “связи”. До Прогона знание подполковником тогдашнего местного наречия ограничивалось вывесками на магазинах: “нан” – “хлеб”, “балык” – “рыба”, “азык тулик” – “продовольственный”… Теперь – учил старательно, хотя мова нынешних аборигенов во многом отличалась от прежней.)

“Орлят” заброшенная почта не интересовала. Но к захвату действительно важных объектов они подготовились. Правда – не только они. Гамаюн тоже.

А начальника Отдела пернатые решили прихлопнуть или в ходе операции, или потом – когда ликующее освобожденное население начнет украшать фонари сатрапами и угнетателями. Здравую мысль о том, что поспешная утренняя ликвидация подполковника мгновенно поднимет на ноги Отдел и всю Девятку, серьезно осложнив операцию – эту банальную идею внушил заговорщикам негласный сотрудник Гамаюна, занимавший в иерархии “орлят” не последнее место. Все бы хорошо, но…

Чуял Гамаюн во всем этом деле некий посторонний запашок – а на свой нюх он привык полагаться. Больно уж все ко времени, вся эта карнавальная революция… Как раз к отключению. И – кавалерия Нурали-хана за холмами – лишь протруби.

Ни о том, ни о другом “орлята” не знали и знать не могли. Но назначили выступление именно на сегодня. Значит? Вариант простой – к этим придуркам внедрен и мягко на них влияет не только человек Отдела. Есть еще кто-то за кулисами – и цели его, мягко говоря, непонятны.

Ясно одно: если покушение на Гамаюна всй же состоится, то агент в штабе “орлят” – канал для дезинформации. Используют его втемную, или переметнулся – неважно. Важно другое. Возможностей проверить этот источник нет. Водевильный путч может оказаться ширмой для чего-то смертельно опасного. И если…

Короче, с Гамаюном или без него, но Отдел нанесет в случае покушения немедленный превентивный удар. Страшной силы слепой удар по площадям. “Двойку” отключат – так, что включать будет нечего. Орду Нурали-хана выметут огненной метлой – так, что вести давно запланированные масштабные переговоры будет не с кем. “Орлята” вкупе с борцами за другие идеи будут немедленно повязаны, и мгновенно, пока не зашевелились “демориальцы” и жены-друзья-родственники, водворены на гауптвахту, и там срочно вспыхнет бунт, жестоко подавленный с применением оружия – и оппозиции в Девятке не станет.

Совсем не хотелось Гамаюну подобного поворота событий. На счету каждый человек – а завихрения с заговорами скоро пройдут, люди перестанут рваться с пеной у рта к штурвалу – как только сообразят, что штопор перешел в управляемое пике. В полет хоть куда-то…

И с Нурали, понятно, надо договариваться – а не втягиваться в бесконечную войну. И “двойку” отключать надо с умом, не рубить сплеча. Но – рисковать всем и всеми Гамаюн не мог.

А еще – Гамаюну просто хотелось пожить. Да вот выпала такая лакмусовая бумажка. Собственная голова.

…Он вышел на набережную – ею именовалась бетонная дорожка по краю скального обрыва с бетонной же оградкой. Никто не выстрелил из многочисленных окон трех самых удаленных от центра домов жилого городка – дальше лишь гаражи и периметр. Даже не попытался приступить к процессу выстрела – а закончить сие действие едва бы позволили, ребята Ткачика прикрывали окна плотно. Хотя профи в антиснайперских делах был среди них лишь Лягушонок. И не в одних антиснайперских. Но практический зачет для молодых не состоялся… Ну и ладно. Пошли дальше.

Гамаюн пошел дальше, вглядываясь в серовато-белесую даль озера – вид с высокого берега открывался роскошный. Балхаш больше похож на море – противоположного берега не видно, а ихний – от горизонта до горизонта. И вода – соленая. Не чуть солоноватая, как до Прогона – соленая.

Жить летом, да у теплого моря – курорт, а вот зимой, резко-континентальной зимой… Зимой Девятка чуть не вымерзла. Система центрального отопления, не рассчитанная на такую соленую водичку, накрылась быстро и бесповоротно. Опреснитель. Котельная. Трубы и радиаторные батареи в квартирах.

Зима выдалась кошмарная. “Двойка” и “единичка” лишились развешанных по стенам тэнов – не хватало, ладили самодельные. Нихромовая проволока на черной бирже стала дороже спирта и сигарет – ее по привычке натягивали между рам двойных окон – пока не додумались, что эти промежутки лучше всего набить старым тряпьем, тепло ценнее света – стали навивать самопальные спирали на что попало – мазут в резервных (уже в резервных!) емкостях убывал, как первач из бутыли в теплой компании – изношенные электросети не выдерживали тройной нагрузки – коротило-искрило-вспыхивало – пополненная добровольцами пожарная команда не знала сна и отдыха… В конце концов накрылась подстанция – конкретно накрылась, на три недели авральных работ. И, по закону подлости, – ровнехонько тридцать первого декабря, вечером, – праздник был грустный. Началась эра буржуек и каменок, сожгли все, что горело, нужное и ненужное – дети, невзирая на запреты, шастали в степь сквозь весьма тогда прозрачный периметр, за вязанками тоненьких ломких стеблей, сгорающих быстро, как порох… А разъезды кочевников, пусть немногочисленные, добирались и тогда к Девятке с ближних зимовий… Работы Гамаюну хватило. Он работал – жестоко. Для первого впечатления. Здесь встречают не по одежке – по оружию и умению им владеть. Тогда, зимой, он и заработал свое прозвище – которым пугали детей даже на дальних кочевьях.

Тяжкая была зима. Они перезимовали, выжили.

Но на подходе лето – и тоже очень хочется выжить…

4.

– Товарищ подполковник! – пулеметчик вытянулся, выкатил грудь колесом. – Докладывает сержант Гнатенко! За время моего дежурства непредвиденных происшествий не случалось! В шесть часов полста три минуты от второго причала отвалили три маломерных судна согласно приказа полковника Радкевича! На острова поплыли, за яйцами…

Последние слова сержант-контрактник произнес не по-уставному грустно… Видать, опостылела яичная диета. Ничего, скоро сайгаки пойдут сплошным косяком к летним пастбищам, разговеешься…

– Вольно! Продолжайте несение дежурства, – Гамаюн шагнул вперед, по въевшейся привычке проверять всё и всех провел пальцем по не успевшему нагреться на солнце металлу ДШК [1 - ДШК – пулемет Дегтярева-Шпагина, крупнокалиберный. Устаревшая, но мощная и надежная машинка.] .

Смазки оставлено куда больше, чем рекомендует наставление по стрелковому делу. И правильно – здесь, над озером, от мельчайших, невидимых глазу капелек соленой воды, металл ржавеет мгновенно… Молодец Гнатенко, бережет оружие – а его, оружия, мало, и большей частью устаревшее, и спасенное от утилизации, и восстановленное буквально из металлолома.

Эти, к примеру, ДШК лет тридцать назад составляли всю хилую местную ПВО “двойки” и “единицы” – главных объектов, ради которых и существовал весь невеликий городок, не обозначенный на картах, – Балхаш-9. По-серьезному с воздуха их прикрывал ныне канувший Прибалхашск – истребителями-перехватчиками и зенитно-ракетными дивизионами. Потом пулеметы заменили “Стрелой-2”, еще позже “Стрелой-3” – и они лежали себе в консервационной смазке и дождались-таки своего часа – когда выяснилось, что озеро стало после Прогона не только куда солонее, но и гораздо глубже. И что завелись в неведомых глубинах невиданные зверюшки – крупные и опасные.

Но Гнатенко молодец, надо сказать Румянцеву, пусть отметит парня.

Разговор с сержантом происходил в декоративной башенке, венчающей край утеса и навевающей мысли о старинных замках, о Вальтере Скотте, о доблестном рыцаре Айвенго и о других доблестных и не очень рыцарях. Безымянный архитектор, решивший облагородить вид городского пляжа Девятки, именно этими мыслями и руководствовался – а также воспоминаниями о Ласточкином Гнезде в Крыму. Облагородил. И получилось красиво. Дембеля прощальный снимок в альбом делали на фоне башни – традиция. На смотровой площадке звучали вечерами юные голоса, звенела гитара – и проходили всякого рода инициации: первая сигарета, первый поцелуй, первый прыжок с зубца вниз, в озеро (метров двадцать до воды, между прочим, попробуй-ка даже не ласточкой, даже солдатиком, слабо? – стать мужчиной так куда почетнее, это не табак смолить и не губами о губы елозить).

Когда с озера сошел лед, Гамаюн безапелляционно конфисковал эту готическую фортецию. Под пулеметную точку. После первых жертв айдахара. А зубцы к черту сломал – для стопроцентного сектора обстрела. Не в романе живем, не до романтики…

…Три суденышка подходили с озера. Переднее и замыкающее топорщились стволами, на палубах краснели бочонки глубинок. На идущем посередине – ведра и ящики, с горой наполненные яйцами. Интересно, кто кого переупрямит – птицы, привыкшие от века гнездиться на трех островках в паре километров от берега или полковник Радкевич, регулярно уже месяц собирающий несомые ими яйца? А они, бедолаги, несут новые. Надо бы объявить мораторий, а то следующей весной…

Гамаюн оборвал сам себя, поняв, что просчитывает планы уже не на дни и месяцы вперед – на годы. Не стоит. До отключения – не стоит.

Он вышел из айвенговской башни, и прошел соединяющий ее с берегом мостик, и собирался продолжить прогулку по-над заминированным безлюдным пляжем, и проходил мимо «шилки» с неисправной ходовой, используемой как неподвижная огневая точка, и хотел о чем-то спросить ее наводчика, когда…

Нет, его не убили. Даже не попытались. Просто взревели ревуны (тавтология, но так и было). А колокола громкого боя – забили. Тревога. Наводчик метнулся мимо Гамаюна, не спрашивая дозволений и разрешений – все правильно, все на рефлексах, не зря гоняли.

Гамаюн прикрыл ладонью глаза от солнца. Неужто Верблюд? Да нет, не может быть. Тут мелковато, такой громаде не поднырнуть, не подплыть скрытно.

Три моторки действовали как и положено по сигналу тревоги, очищали батареям сектор стрельбы – закладывали широкую дугу, в сторону от причалов и пляжа – выпустив вперед безоружную. Вслед им под водой быстро, быстрее суденышек, двигалось нечто – невидимое, угадываемое лишь по возмущениям поверхности. Большое и опасное нечто . Догоняло. Совсем рядом… Все артсистемы – бесполезны. Если не жертвовать людьми и лодками.

Ну, бля, Гнатенко!!! Давай!!! Им ведь ни хрена с лодок под таким углом не видно… Лупи! Не жалей патронов! Огонь!!!

Гнатенко его не слышал, но и сам знал службу, звук от ДШК перекрыл и рев ревунов, и бой колоколов. Вода вскипела – там, где колебалась над массивной невидимой тушей. И плыл там, конечно, не Верблюд.