Лебединая Дорога

– Соти – великий берсерк, одержимый в бою, – сказал один из его людей, которого торсфиордцы угостили пивом. – Я сам видел, как он вращал глазами и кусал свой щит. Ему не бывает равных в сражении, и он щедр с нами на золото и на еду. А ещё он умеет превращаться в волка, и поэтому мы называем его – Соти Волк…

– А моего отца называли Вороном, – сказал на это Хельги. – Но когда он хотел кого-нибудь напугать, ему не требовалось колдовства. Так что если твой Соти придёт сюда на четвереньках и завоет, то про меня никто не скажет, что я побоялся дёрнуть его за хвост…

Хельги в ту пору видел девятнадцать зим, и Халльгрим уже мало надеялся, что яростный нрав брата когда-нибудь сменится благоразумием. Вот и в тот раз случилось то, что должно было случиться: Соти вызвал сына Ворона встретиться с ним на маленьком островке. Это называлось хольмгангом – походом на остров. Из двоих участников такого похода обычно возвращается один.

Удобное место сыскалось поблизости от острова Сольскей. И на другой день обе дружины молча смотрели с кораблей на поединщиков, готовившихся к бою.

– Сними куртку, Соти, – улыбнулся противнику младший Виглафссон. – Я не хочу, чтобы она была измазана твоей кровью. Она мне пригодится.

– Не пригодится, – прорычал в ответ Соти Волк, и на губах у него выступила пена. Был ли он действительно оборотнем, в этом трудно было бы поклясться даже его людям. Но вот берсерком его называли явно не зря. – И хватит болтать языком. Этот островок заливает во время прилива…

У обоих были боевые топоры, широкие, с лезвиями-полумесяцами – страшное оружие в умелых руках. Горе прозевавшему один-единственный удар. Второго не понадобится. Неудачника не спасёт ни окованный щит, ни шлем с наглазниками, ни железные пластинки, нашитые на толстую кожаную броню… Ни даже кольчуга, купленная на торгу за звонкое серебро!

Они долго кружились, подобно танцорам, сошедшимся в грозной медлительной пляске.

Соти ждал удобного момента, чтобы ударить.

Хельги ждал, когда Соти надоест ждать.

Нет противника страшнее, чем берсерк, но боевое бешенство лишает его терпения и осторожности. Люди увидели, как Соти вдруг отшвырнул свой щит и ринулся вперед, взревев, точно потревоженный в берлоге медведь. Его секира взмыла над головой, занесённая обеими руками. Может быть, он уже предвкушал, как станет хвастаться победой и рассказывать, что соперника унесли рассечённого пополам.

Хельги легко ушёл от удара, и остальное свершилось стремительно. Земля выскочила у Соти из-под ног. И он рухнул во весь рост, выронив топор…

С его драккара послышался слитный яростный крик. Хельги невозмутимо подобрал чужое оружие, стащил с поверженного волчью куртку и без большой спешки пошёл к чёрному кораблю, стоявшему у мели.

Халльгрим смотрел на него с осуждением. Младший брат не потрудился хотя бы завалить убитого камнями, и это было недостойно. Но когда люди Волка подбежали к своему предводителю, все увидели, что рыть могилу было ещё рано. Соти молча корчился на мокрых камнях, сжимая огромными ладонями своё левое бедро. Крови не было. Хельги ударил его обухом, а не остриём.

– Почему ты его не убил? – спросил Халльгрим, когда понял, что произошло.

Хельги ответил весело:

– Можешь, если хочешь, пойти сделать это за меня. Я, помнится, обещал не рубить ему голову, а только дёрнуть за хвост. К тому же мне действительно понравилась его куртка, было бы жалко её пачкать…

А немного позже, когда открытое море уже вовсю раскачивало шедший под парусом корабль, премудрый Олав кормщик сказал так:

– Иногда для того, чтобы пощадить врага, надо больше смелости, чем для того, чтобы его убить.

И многие решили, что он был прав. Как бы то ни было, волчью куртку Хельги со временем стал считать счастливой. Ему непременно везло, когда он её надевал.

А Видга – тот чувствовал себя отомщённым. Ведь Хельги победил на поединке в тех самых местах, где ему пришлось вытерпеть столько обид. И кому какое дело, что Соти был чужаком тем и другим!

Это случилось за три зимы до того, как Хельги суждено было ослепнуть. Но Богини Судьбы неразговорчивы и не открывают своих тайн прежде времени. И потому веселье царило под парусом корабля, шедшего в Торсфиорд…

8

За синими реками, за дремучими лесами – как же далека была она теперь, родная земля!

Родная земля – милая, ласковая. Там пушистым мехом ложилась под ноги тёплая мурава – не наколешься, хоть день-деньской бегай по ней босиком. А у речки встречал жёлтый песок, то прохладный и влажный, то жаркий, разогретый щедрым полуденным солнцем… Хватало, конечно, и камней: не зря же прозывался город Кременец. Но даже эти камни, казалось теперь, были не так черны, не так жёстки, не так неприветливы.

Дома всякое новое утро рождалось с улыбкой на устах – чтобы проплыть над землей погожим летним деньком, а потом ненадолго угаснуть, тихо вызолотив полнеба…

Ибо это была родная земля.

Но даже если моросящий дождь ткал свою хмурую пелену, и плывущие тучи цепляли висячими космами макушки деревьев, и где-то выше туч раскалывал небеса воинственный гром, – всё равно не было на свете ничего милей и прекрасней.

Ибо это была родная земля…

Звениславка летала туда каждую ночь во сне. Полетела бы и наяву, если бы умела обернуться птицей. Ведуны, принимая чужое обличье, ударялись, сказывали, оземь… и попробовать бы, да не поможет, не одарит крыльями чужая земля.

В Халогаланде властвовал камень.

Тяжёлые чёрные утесы нависали над фиордом, и весной первоцветы возникали словно бы прямо из скалы. Быстрые ручьи срывались с отвесной крутизны и падали навстречу солёной морской воде, шумно и звонко разлетаясь тысячами брызг.

Наверх вели тропинки, проложенные людьми и скотом. Доблестен тот, у кого хватит дыхания без остановок взобраться наверх. Зимой выпадали обильные снега, и молодые парни, состязаясь друг с другом в ловкости и отваге, носились по этим кручам на лыжах. Держали при этом в руках чаши с водой. И осмеивали того, кто проливал.

Наверху, над фиордом, лежало горное пастбище – сетер. Туда отгоняли коров, когда они стравливали нижние луга. Горное пастбище было альменнингом – им сообща владел весь фиорд. Плохо придётся хозяину, который вздумает выгородить себе кусок лужайки. Или просто прогнать соседских коров, сберегая лакомую траву для своих!

Так гласил закон тинга – здешняя Правда.

А ещё над береговыми утёсами стеной стояли леса – зелёный плащ на каменных плечах гор… Еловые чащобы и целые дружины серо-розовых сосен, где, наверное, в несметном количестве родились боровики.

В лесу собирали ягоды и били дичь. Лес давал дерево на постройку кораблей и домов. И лес тоже называли альменнингом.

А ещё выше обнажённый камень сбрасывал с себя последние покровы зелени и устремлялся к небу сияющими пиками неприступных вершин… Иные горы обрывались отвесными стенами прямо в фиорд. Высоко-высоко над Сэхеймом даже летом сверкали белые снежники и цвели, говорили, невиданной красоты цветы.

Все эти горы были когда-то чудовищным полчищем великанов, воздвигавших рать против Богов. Но молот-молния по пояс вколотил их в землю, обратил в мертвые камни. Теперь великаны медленно распрямляли гранитные колени: Звениславка видела высоко на утёсе кольцо для лодки, находившееся когда-то у самой воды…

Когда великаны поднимутся, наступит день последней битвы, и мир рухнет.

Но это будет не скоро.

«…А вече здесь называется – тинг. И во всяком племени вече своё и Правда тоже своя…»

Острый кончик ножа царапал скрипучую бересту, вдавливая в неё буквы.

– Зачем тебе береста, Ас-стейнн-ки? – спросил её вчера мальчик по имени Скегги. – Если тебе нужен короб для ягод, так я сплету.

Впрочем, он без труда понял, что на бересте она собиралась писать своими гардскими рунами обо всем необычном, попадавшемся ей на глаза.

– А потом ты будешь колдовать над рунами, да?

Нет, ворожить она не умела… Просто ещё дома привыкла, чуть что, хвататься за берестяной лист и бронзовое писало. И потихоньку пристраивать буковку к буковке, рассказывая о дивном… О неслыханной щуке, едва не утащившей в прорубь двоих рыбаков, об огненном шаре, спустившемся из громовой тучи, и просто о том, что сено уже высохло и его сметали в стога. И даже молодой князь Чурила Мстиславич, что незло посмеивался над её старанием, сам же приходил узнать: а не позже ли прошлогоднего заревели нынче туры в лесу?

– Ну так давай я схожу к кузнецу, – сказал Скегги. – Он и сделает острую палочку, которая тебе нужна!

Скегги был тюборинном – сыном свободного и рабыни. Его отец, викинг по имени Орм, погиб на корабле Виглафа Ворона, не узнав о рождении наследника. Халльгрим хёвдинг сам дал мальчишке свободу, но некому было назвать его родичем и сделать полноправным согласно закону… У отважного Орма нигде не было близких.

Правду сказать, немногие стали бы гордиться сыном наподобие Скегги. Тюборинн уродился слабым и хилым – наверное, в мать; недаром она, подарив ему жизнь, сама так и не встала. Не было такого сверстника во дворе, который не мог бы запросто его поколотить. К тому же Скегги был кудряв и темноволос – то есть очень некрасив.